фото-портрет

Несколько дней назад на нашем сайте появилась статья иконописца Виталия Борисова. Глубокие размышления о природе иконы, острая постановка вопроса, собственный взгляд на проблемы иконописания заинтересовали наших читателей. И по их просьбам мы помещаем здесь интервью с иконописцем, опубликованное на сайте Без формата.ру. Саранск.

PICT0049

Самая известная работа иконописца Виталия Борисова — образ святого Феодора Ушакова, написанный для канонизации флотоводца. Автор встречал репродукции этой иконы даже в церковной лавке на улице Сан-Франциско, однако лик непобедимого адмирала не сделал создателя знаменитым. На иконах не ставится подпись мастера, его кисть должна прославлять только того, кто изображен. Мастера посетил Владимир Сизганов.

Оказал ли святой праведный воин Феодор Ушаков влияние на вашу жизнь, после того как вы написали его икону?

— Во-первых, моего среднего сына зовут Федор. Во-вторых, после написания иконы начался новый этап в моей творческой жизни, появились хорошие заказы, я полностью осознал себя профессиональным мастером. Мое отношение к иконописи стало серьезней. Я связываю это с помощью праведного Федора. И еще… В детстве у меня была мечта: хотел стать моряком. Жизнь сложилась иначе, но вот Бог не забыл моей мечты. Я приобщился к морскому делу, написав икону одного из самых славных флотоводцев. Что вы еще сделали для Мордовской митрополии?

— Написал иконостасы и отдельные иконы для двух храмов Макаровского Иоанно-Богословского монастыря — Знаменского и Михаило-Архангельского. Сделал иконостас Владимирского храма в Санаксарском Рождество-Богородичном монастыре. Также мои работы есть на Троицком подворье Санаксарского монастыря в Саранске. Сейчас пишу образ мучеников Kипpиана и Иустины для восстанавливаемой церкви в ромодановском селе Маколове. Я уже сделал туда несколько икон. С Мордовией меня связывает многое. Несколько лет назад секретарем Саранского епархиального управления и наместником Макаровского монастыря был отец Лазарь (Гуркин), который ныне является викарным епископом Таллинской митрополии. С тех пор мы остались друзьями и продолжаем общение. Также меня очень многое связывает с Санаксарским монастырем.

Где еще находятся ваши иконы?

— Я писал иконы для Екатеринбурга, Пензы, Москвы. Написал несколько икон для греческого монастыря Дохиар на Афоне. Последний известен тем, что там находится чудотворный образ Богородицы «Скоропослушница». Еще мне посчастливилось расписать нижний храм в монастыре св. Германа Аляскинского на севере Калифорнии. Эту обитель возле крошечной деревушки Платина основали 44 года назад отец Серафим (Роуз) и его друг отец Герман (Подмошенский).

В родном Ульяновске ваши работы также востребованы?

— Не очень востребованы. Симбирское духовенство предпочитает иконы в стиле XIX века в реалистической портретной манере. Однако в Ульяновске я тоже сделал иконостас для одного храма и написал иконы блаженного Андрея Симбирского и преподобного Гавриила Мелекесского для их канонизации.

А вы работаете в древнерусском стиле?

— Я думаю, что лучше бы нам уходить от стереотипов. Используя изобразительный язык средневековых мастеров, современные иконописцы создают современную икону. По словам Леонардо да Винчи, когда искусство черпает вдохновение из прошлого, оно обречено на вымирание, основой для творчества должна служить природа. Новая икона отличается от древнерусской точно так же, как человек XV века от нашего современника. Искусство — это отражение внутренних чаяний, интеллектуальных интересов, духовного состояния современного человека, иначе и быть не может.

Но ведь в окружающей нас жизни непросто увидеть то, что изображается на иконах?

— Да это и вообще нельзя увидеть, икона показывает нам мир невидимый. Отсюда ее странный изобразительный язык — обратная перспектива, отсутствие анатомии, странные пропорции. Часто думают, будто средневековые художники не умели рисовать. Но дело в том, что икона являет нам другую реальность, которую нельзя показать, пользуясь образами нашего мира. Это — преображенный мир, где уже нет смерти. А все окружающие нас вещи обречены на гибель, поэтому в иконе нет ничего от этого мира.

Значит, вы изображаете новую реальность, которой пока еще нет?

— Она есть, потому что Христос воскрес, есть мир, в котором нет времени и смерти, и мы можем к нему приобщиться. Как говорит святой VI века преподобный Макарий Египетский, если не увидим Царствия Божия уже в этой жизни, то вообще никогда не увидим. Духовный мир — не отвлеченная красивая аллегория, а существующая реальность. Это хорошо показывает Новый Завет, он написан именно очень фактически, как документальное свидетельство. Даже чем-то напоминает кинематограф. Когда читаешь, возникает яркая, почти осязательная картина. Чувствуешь, что евангельские события происходят не где-то там далеко, а вот тут, рядом… Кто был на Святой земле, говорит, что все святые места расположены очень близко друг от друга, их можно обойти за один день. Спасение мира осуществилось не в каком-то там мировом масштабе, а на маленьком пятачке земли, как бы на соседнем дворе, где все друг друга знают. Это должно и в нашей жизни случиться. Дистанции нет, а Христос во все времена один и тот же. Надо лично познакомиться со Спасителем, без этого все тщетно.

Леонардо да Винчи также говорил, что, когда художник пишет портрет, то всегда делает автопортрет. Это верно?

— Да, иной раз приходится с этим бороться. Невольно получается что-то даже внешне похожее на себя. Ничего не поделаешь — что у тебя внутри, то будет и снаружи. Такого будет меньше, если стремиться не к самовыражению, а к тому, чтобы находиться внутри традиции. Если художник уходит от канона, то постепенно сползает к изображению вещей видимого мира. Что, собственно, и произошло с русской ико­нописью в XIX веке. Канон не дает этому свершиться, ставит барьер самовыражению: дальше нельзя, там уже будет неправда о духовном мире. Ведь мы — люди малодуховные, не имеем духовного зрения, а традиция помогает не соврать. Вопреки распространенному мнению, канон не ограничивает творчество. Он является основой, питательной почвой, дающей возможность творчеству осуществляться. Канон — это язык. Сначала нужно выучить язык, а уже потом — писать на нем стихи.

Чтобы понимать икону, нужно знать язык символов, созданный средневековыми мастерами?

— Икона не шарада, ее не надо разгадывать. Символ — не просто обозначение какого-либо понятия. Допустим, красный цвет означает мученичество — это может быть так, а может иначе… Если будем этим увлекаться, то мы пойдем совсем не по тому пути. Символ — это не абстрактно-рациональное значение цвета или образа, символ — это личностная связь между видимым и невидимым миром. Лучший пример символа — притчи Христа, которые можно читать снова и снова, но никогда не исчерпать их значения. Потому что оно лежит совсем в другой области, не там, где мы пытаемся искать. Оно находится в области нашей личной встречи с Христом. Иконописный символ служит для нас мостом между двумя реальностями, через него попадаем в невидимый мир. Я подчеркиваю — реальностями. Апостол Павел называет веру «осуществлением ожидаемого и уверенностью в невидимом», что по-славянски звучит точнее: «вещей обличение невидимых». Иконопись и есть такое «обличение», то есть установление личного знакомства с Христом и святыми. Образ — не фоторепортаж, но, во всяком случае, документ. В этом смысле икона — реалистичное искусство.

Как же человеку без навыков пройти по этому мосту?

— А надо просто начинать. Как научиться плавать? Бросайся в воду — другого способа нет. Когда-то одна девушка спросила: «Виталий, как мне научиться понимать искусство? Порекомендуй какую-нибудь книжку, чтобы, прочитав, я смогла бы в нем разбираться». «Нет такой книги, — говорю. — Начинай смотреть, полюби искусство, и постепенно, с годами будет вырабатываться какой-то вкус, у тебя появится чувство и начнешь понимать». Честно говоря, я вообще не представляю, что это значит — «разбираться в искусстве». Можно любить искусство, но как же в нем можно «разбираться»?

В США есть своя иконописная школа?

— Американское православие молодое, существует, быть может, всего лет пятьдесят. Поэтому у местных верующих не всегда есть понимание иконы как произведения искусства и художественной ценности. Православная церковь в общем-то давно присутствует в США как прибежище эмигрантов, центр русской, греческой или сербской диаспоры. И только недавно американцы стали присоединяться к православию. Американское общество скорее техническое, чем гуманитарное. Американцы относятся к живописи несерьезно, считают чем-то вроде хобби. Можно купить картину Ван Гога на аукционе за миллион долларов, но тем самым приобретается не произведение искусства, а собственный имидж. Если заказываешь картины, например, у Шемякина — значит, и сам не лыком шит. Но здесь речь идет не об искусстве, а скорее, о положении в обществе. В США есть иконописцы, но школы, думаю, нет. Да иконописной школы нет и в России.

Как вам удалось получить заказ в монастыре святого Германа Аляскинского?

— Я его не искал. Познакомился с отцом Германом (Подмошенским) по переписке. Потом мы встречались в Москве. А когда он тяжело заболел, мы с товарищем отправились его навестить в Калифорнию. Братия монастыря попросили меня расписать храм, вернее, закончить роспись, начатую 15 лет назад. Среди насельников обители нет русских, кроме отца Германа, который эмигрировал с семьей в 10-летнем возрасте, все остальные — американцы. Я вообще фресками не занимаюсь, но тут согласился.

Отличается ли американское православие от русского?

— Американцы ведут себя свободней, чем русские. У них явно не было советского воспитания. Поэтому в американской церкви меньше формализма, низкопоклонства и чинопочитания. Конечно, у них тоже есть недостатки, но я слишком мало жил среди американских православных, чтобы в этом разобраться.

Кто был вашим наставником?

— К сожалению, у меня не было наставника. До сих пор ищу такового, очень хочется, чтобы кто-нибудь наставил, но никого нет. Иконописную традицию изучаю по книгам. К сожалению, не только наставников, но даже единомысленных со мной коллег затруднительно встретить. Моя первая художественная специальность — скульптура. Лет двадцать назад входил в авангардное объединение «Левый берег», вел богемную жизнь. Иконой никогда даже не интересовался. Но, когда достиг дна в своей авангардистской жизни, произошла не­ожиданная встреча с иконой. Бог меня взял и вытащил из прежней среды, иначе никак не могу объяснить. Я вдруг понял, что вот в этом Истина и мое спасение. Появилась семья, стали рождаться дети, и открылось безбрежное море для настоящего творчества. Так сложилось все вместе благодаря иконе.

Может ли иконописец получить что-нибудь от светской живописи?

— Один из моих любимых художников — авангардист Павел Филонов. Его принципы и подход к искусству очень мне близки. Он считал, что картины нужно прорабатывать до каждой точки, до атома. В природе нет вещей, сделанных небрежно, в общих чертах. Все проработано тщательнейшим образом. Если взглянуть в микроскоп на крыло бабочки, можно увидеть еще один орнамент. Настоящий художник должен подражать Создателю. Это — моя мысль, Филонов был атеистом. Но он не просто писал картины, а выращивал их как органическое вещество. Его краски преображались в живую материю. И это можно самому ощутить, когда долго работаешь над какой-то одной вещью. Однажды я три месяца писал образ святителя Николая Чудотворца и вдруг в какой-то момент почувствовал, что краска перестала быть краской, стала как живая. Но так бывает, конечно, не всегда.

Есть ли у вас ученики?

— Иногда люди приходят, просят научить писать иконы. Обычно я говорю, что я сам только учусь. Единственное, чем могу поделиться, это собственным опытом ученичества. Сейчас не существует живой традиции иконописи, а значит, нет ни наставников, ни учеников. Живую традицию невозможно изучить по книгам. Это — как плодородный чернозем, его слой накапливается веками. Но если его убрать, уже ничего не будет расти.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10