Окончание. Начало в номере 21 (646) от 3 июня 2015 г.
Альберт Васильевич рассказывал, как, уезжая поступать в «мореходку» в конце 1940-х годов, аккуратно смазал, завернул и припрятал свой пистолет в одном из старых домов. И размышлял, нашли ли его тайник за десятилетия новые хозяева. Впрочем, мальчишек интересовали не только пистолеты, но и более серьезная военная техника.
«Благодаря тому что в Ульяновске было два танковых училища, с фронта привозили немецкие танки для изучения их боевых качеств. После изучения их расстреливали на полигоне в Поливно, как мишени для павших танков. Мы тоже их «изучали». И наши танки знали на зубок от Т-26 до ИС-3, и немецкие от T-I до T-VI («Тигр»).
Танки 1941 года и 1945 года сильно отличались, как наши, так и немецкие. Война дает сильнейший толчок в развитии техники и науки.
[…] Перед главным входом в гвардейское танковое училище на постаментах с одной стороны стоял «Тигр», с другой – самоходка «Пантера». Немецкая танковая техника была хуже нашей. Фигура наших танков сглаженная, чтобы рикошетили снаряды. Немецкие – остроугольные. Коробка на коробке. Иногда можно было видеть немецкий танк, идущий по улице Радищева в Поливны. Вообще танки из Поливны до училища и обратно ходили своим ходом. Улицу Радищева разбили вдрызг, особенно осенью и весной. В конце войны был один американский легкий танк на своем ходу. […] Гусеницы из толстой твердой резины. Шел он почти бесшумно.
Уже после войны, через много лет, танки на полигон стали возить на трейлерах (телегах) с тягачом. Сейчас нечего возить.
Нет училищ, нет и танков.
В1943 году школы разделили на мужские и женские. Я учился в первой мужской школе имени Ленина […]. Военное дело преподавал военрук. Как правило, раненый фронтовик, не пригодный больше к фронту. Экзамены по военному делу принимались на уровне математики и русского языка, то есть строго. Школа – это был батальон, класс – взвод. […] Летом часто занятия проводились на старом кладбище, где мы ползали по-пластунски. Назад в школу мы возвращались в строю и пели строевые песни. Совсем как солдаты. Нам это нравилось.
Два раза в год были большие военные игры. Одни зимой, другие летом. Участвовали все школы города. Женские школы – как санитарные отряды. Боевые действия разворачивались в Конно-Подгородной слободе. Одни наступали, другие оборонялись. Наша школа всегда наступала.
Стреляли холостыми патронами. Ребята могли принести и боевые. Для этого винтовки были учебными, в них были просверлены дырки сбоку ствола. […]
Осенью 1942 и 1943 годов мы, школьники разных классов, кроме младших, поехали в колхоз на станцию Охотничья. […]Жили в большом амбаре, спали на нарах. Отопления не было никакого. Спали, прижавшись друг к другу, накрывшись всем, чем только могли. Картошку копали, пока не упал снег. Много ее осталось в земле. Производительность труда ясно, какая от нас, детей. Второй год убирали сено и хлеб. Было легче – тепло. Хлеб убирали серпами. […] Амбар, где мы жили, кишел крысами. […] Когда мы спали ночью, они бегали по нам. Но какую-то помощь мы оказали колхозу. Мужчины все были на войне. […]
Эшелоны с ранеными приходили только ночью. Всю ночь их развозили по госпиталям. Был такой случай. Идем со школы со второй смены. Зима, темно. И около 4-й школы, которая была госпиталем, навстречу нам бежит мужик в одном белье. Через минуту бегут медсестры. Спрашивают -раненый не пробегал? Говорим: пробегал, а в чем дело? Они отвечают, что ему сейчас на операцию надо ложиться, а он испугался и убежал. Весной, когда начинали цвести сады, раненые выходили, а вернее, выползали погреться на солнышке. […]
В 1943 году в Ульяновске был организован лагерь для военнопленных. Располагался он в районе автомобильного завода. Главная их работа была – помогать строить автозавод. Но их было так много, что они строили некоторые здания в городе. В частности, здание УВД на улице Карла Маркса. Убирали мусор на улицах. […] Разгружали баржи на Волге. Мы с ними охотно общались. Хотя наши школьные знания немецкого языка были далеки от совершенства. Они всегда спрашивали нас: «Махорка никс?». Еды не просили, а только махорки. Мы всегда отдавали все, что у нас было. Иногда женщины им выносили хлеба. […]
Всеобщей ненависти к ним не было. Охрана была символическая. Один наш солдатик с винтовкой сидел поодаль на бревнышке. Работали они медленно, как и положено пленным. Говорили, что много их умирало, хотя кормежка была – наш солдатский паек. […]
Отпускали на родину в первую очередь не немцев. Чехов, словаков, венгров, сербов. В немецкой армии всего хватало. Мы несколько раз ходили к лагерю менять картошку на всякую ерунду: орлы с формы, авторучки. Один раз поменяли солдатский ремень из толстенной кожи и с пряжкой из светлого металла. Сплав алюминия с чем-то, но металл твердый. […] На пряжке был изображен орел, в лапах которого венок, а в центре фашистский знак. Наверху надпись: «Гот мит унс» – «Бог с нами». Вот так с божьей помощью убивали друг друга миллионами. […]
Почти против нашей первой школы располагалось районное отделение милиции. Бывший дом губернатора, ныне снесенный. Там были механические мастерские, куда каждое утро на работу ходили пленные, человек 6. Уже пожилые, лет под 50, с трубками в зубах, без всякой охраны. Наверное, хорошие мастера: токари, слесари.
Росли мы нормальными детьми. Хоть и война была, играли во всякие игры. В основном, в военные. До войны – в красных и белых, во время войны – в русских и немцев. Делали оружие из дерева, шпаги – из толстой проволоки, когда играли в трех мушкетеров. Играли лучше теперешних детей. Сейчас тусуются на дискотеках и наркоманят. Мы о наркотиках понятия не имели. Игры были в основном патриотические. […] Самые лучшие книги я прочел в школьные годы. Потом было некогда. Была служба военно-морская.
Рынок работал вовсю. Сельские жители наживались неплохо. […] Зимой в сильные морозы и в период распутицы продавцы на рынке – граждане, живущие в пригородных деревнях: Лаишевке, Конно-подгородной, Винновке – сразу поднимали цены в два раза. […] Как только дальние деревни появлялись на рынке, цены снижались.
В народе говорили: «Кому война, кому мать родная». […] Продавщица из продуктового магазина была первым человеком на улице. С ней все вежливо здоровались. Ну и мошенников разных мастей хватало. Наперсточников, гадалок и прочих. […] Вообще, когда жизнь народа становится тяжелой, то на свет тут же выползают гадалки, знахари и экстрасенсы всех мастей. При хорошей жизни их почти нет. […] Воровство и грабеж были, но, опять же, не такого размаха, как теперь. Могли вечером снять с тебя пальто. Даже поговорка была: «До восьми вечера пальто ваше, а после восьми оно наше». Но чтобы натянуть на лицо чулок и среди белого дня врываться в квартиры – такого, конечно, не было. Законы были жесткими.
Теперь хочу сказать о церквах. […] Война дала сильный толчок в этом направлении. […] На нашей улице Радищева жил тоже большой чин с семьей. Мужчина лет 60-ти, очень породистой внешности. В церковные праздники со своими взрослыми сыновьями, тоже священниками, облачался в церковную форму и появлялся на улице. А так летом каждый вечер ходил по-простому купаться на Волгу».
Стоит пояснить, что речь идет не о престарелом Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии. На недавно открытом памятном знаке на улице Радищева ошибочно указано место расположения Казанского кафедрального собора и резиденции будущего патриарха. Они находились на улице Водников (ныне Корюкина). А на улице Радищева проживал в эвакуации обновленческий патриарх Александр (Введенский). Служил он в Ульяновске в Неопалимовском храме.
Продолжим рассказ Альберта Васильевича Радыльчука: «Люди стали крестить детей и венчаться. Опять же, когда для народа наступает очень тяжелое время, человек идет помолиться за своего сына или родственника, который на фронте: может, останется живой.
Наступил 1944 год. Красная армия наступала уверенно и неотвратимо. Победа была за нами, никаких сомнений и колебаний.
Часть здания училища связи отдали под офицерские курсы «Выстрел» – высшие стрелковые. Стали прибывать офицеры-фронтовики. Молодые, полная грудь боевых орденов и медалей. Мы слушали их рассказы, затаив дыхание. Ну, и погулять они были не промах. Ну, им сам бог велел, люди прошли фронт. От них уже веяло духом Победы.
[…] В народе были популярны самодельные песни. На мотив популярных песен народ вставлял свои слова, актуальные в то время. Например: «Первая болванка влепила танку в лоб, механика-водителя загнала прямо в гроб…» и другие. Или в негативном плане: «Темная ночь, маскировкой закрыто окно, а в квартире военных полно: от сержанта и выше. Ты меня ждешь, а сама с капитаном живешь, и от детской кроватки тайком аттестат пропиваешь». Фронтовики оставляли денежные аттестаты, по которым семья получала деньги. […] Пели в людных местах – рынке, железнодорожном вокзале под гармошку.
Германия – страна, не богатая полезными ископаемыми, поэтому появились изделия не из натурального сырья, а из заменителя. Появилось немецкое слово «эрзац» (заменитель). Разные дерматины, заменители кожи. Даже сигареты были из бумаги, пропитанные никотином. Поэтому наша натуральная махорка была в цене.
Снабдить такую огромную страну, как СССР, всем американским просто невозможно. Основное было свое. Но помощь все-таки ощущалась. […] Что здесь видели: истребители «Аэрокобра» и грузовые автомобили «Студебеккер». Когда мы, мальчишки, увидели ее впервые, это был фурор. Она сильно отличалась внешне от наших ЗИСов и ГАЗов. Кузов металлический, кругом висят всякие цепочки. Технически это была очень хорошая машина. […]
Впервые мы увидели такие вещи, как сухое молоко, яичный порошок, сухой бензин и сухой спирт. Знаменитая свиная тушенка, запрессованная в банку колбаса. […] Сигареты. До войны у нас курили папиросы от дорогих «Герцеговина Флор», «Казбек» до самых дешевых – «Звезда», «Прибой». […] Единственные сигареты были «Аврора», но это жалкое подобие сигарет. Так что сигареты – это чисто американское проникновение к нам. Да еще были автомобили штабные […], их еще использовали как тягачи для пушек.
[…] Война быстро приближалась к концу. Эвакуированных в Ульяновске уже не осталось. Все вернулись домой. Но были и такие, которые осели в Ульяновске навсегда, но это единицы.
Итак, пришел день 9 мая, день Победы.
Что было в городе. По радио уже сообщили. Был пасмурный день, но теплый. С утра прошел мелкий дождик, но вскоре перестал. У военных училищ и больших заводов и учреждений начались митинги. Зачитывали обращение Сталина к народу. Танкисты выкатили танки и салютовали из пушек. Где не было пушек, как, например, в училище связи, рвали тротиловые шашки. Народ ликовал».
И пацаны тоже салютовали из своего трофейного или отцовского оружия. В 1945 году Альберту исполнилось 15 лет. Война закончилась почти одновременно с детством, и хотелось верить, что впереди -счастливая взрослая жизнь.
Подготовил воспоминания А.В. Радыльчука к публикации архивист Антон Шабалкин