Граница между Немногими и Массой проходит не между людьми, а внутри каждого человека.

Путь к гипербореям, – говорит Пиндар, – не может быть найден ни по воде, ни посуху, он открывается лишь героям, которые, как Геракл, остались верными олимпийскому принципу

«Идеальный демократический гражданин, абсолютный представитель – это лояльность, принявшая антропоморфные черты. Идеальный демократический гражданин должен прежде всего не существовать, потому что существуя, даже лежа в гробу, он всегда занимает чье-то место, нарушает чьи-то «неотъемлемые» права, а это не очень-то демократично. Стоя на ступеньке эскалатора или просто вдыхая кислород и выделяя углекислый газ, тем более обнимая кого-нибудь, он предает демократию, отнимая эти возможности у других, не исключено – более достойных граждан. Что может быть опаснее лояльности для любых проявлений жизни как действия? Любая лояльность – это всегда лояльность к смерти, обучая вас «быть лояльным», вас обучают изображать условного покойника, не покойника даже, а еще не зачатого, безопасного, т.е. бессубъектного субъекта, который вряд ли когда-нибудь нарушит планы уже живущих и, следовательно, менее корректных»

«Искусство не так уж ценно, как хотелось бы кураторам Архива, оно – набор паролей, которые нужно запомнить, но еще важнее забыть, иначе вы застрянете на границе, как нерастаможенный груз»

Цветков

Как бы циркулем люди стали вычерчивать какой-то механический круг собственной жизни, в котором разместились, теснясь и давя друг друга, все чувства, наклонности, привязанности. Этот заранее вычерченный круг стал зваться жизнью нормального человека. Круг разбухал и двигался на длинных тонких ножках: тогда постороннему наблюдателю становилось ясно, что это ползет паучиха, а в теле паучихи сидит заживо съеденный ею нормальный человек

“Кинематограф затягивает глаз человека в униформу”

Кафка

Американская душа, всячески облегчаемая от груз раздумий о смысле жизни, катящаяся по накатанным, ясным и надежным рельсам, становится простой и естественной подобно овощу, защищаемая ото всякого столкновения с трансцендентным прочными заслонами “животного идеала” и спортивно-оптимистическим видением мира.

Эвола Восстание против современного мира

Они – мертвы… но пока что об этом не знают. Они – обитатели «виртуального рая», созданного пришельцами-«гуманистами», решившими избавить людей от ужаса Смерти.

Но даже в раю есть недовольные, жаждущие свободы выбора – и готовые во имя достижения желанной смерти оборвать не только свои, но и чужие жизни…

Невозможная птица

Патрик О’Лири

Брак, писал Кант, есть “соглашение двух взрослых людей противоположного пола о взаимном пользовании половыми органами друг друга”.

красота есть последний покров, скрывающий ужасное

Рильке

Из всего написанного люблю я только то, что пишется кровью. Пиши кровью – и ты узнаешь, что кровь есть дух. Нелегко понять чужую кровь: я ненавижу читающих бездельников. Кто знает читателя, тот ничего не делает для читателя. Еще одно столетие читателей – и дух сам будет смердеть.

вера – вот что решает здесь, вот что устанавливает ранги, – если взять старую религиозную формулу в новом и более глубоком смысле: какая-то глубокая уверенность благородной души в самой себе нечто такое, чего нельзя искать, нельзя найти и, быть может, также нельзя потерять. Благородная душа чтит сама себя.

зрелый муж больше ребёнок, чем юноша, и меньше скорби в нём: лучше понимает он смерть и жизнь

Ницше

” У интеллигента, особенно у российского, который только и может жить на содержании, есть одна гнусная полудетская черта. Он никогда не боится нападать на то, что подсознательно кажется ему праведным и законным. Как ребенок, который не очень боится сделать зло своим родителям, потому что знает – дальше угла не поставят. Чужих людей он опасается больше. То же и с этим мерзким классом”.

Пелевин

«Лохматый и сгорбленный старец — теперь не осталось ни вдоха, ни выдоха без сожаленья, о том, что когда-то эпоха иллюзий сменилась безвременьем с болью в глазах и суставах, с бессонницей, близкой к безумию, и несомненно забавной привычкой болтать с отражением о непрочитанных книгах… А летопись этой невзрачной или возможно великой и незабываемой жизни почти завершилась. И лучше собрать все картины и книги в огромную пыльную кучу в зашторенной комнате замка, подлить горячительной дряни, поджечь и устроиться рядом хранителем воспоминаний»

Да! есть горькая правда земли,

Подсмотрел я ребяческим оком:

Лижут в очередь кобели

Истекающую суку соком.

Так чего ж мне ее ревновать.

Так чего ж мне болеть такому.

Наша жизнь — простыня да кровать.

Наша жизнь — поцелуй да в омут.

Пой же, пой! В роковом размахе

Этих рук роковая беда.

Только знаешь, пошли их на х”й

Не умру я, мой друг, никогда.

Сергей Есенин 1922