Если мы признаем лабиринт парадигмой нашей ситуации в мире, а похоже так оно и есть, то вполне внимательно прочитаем строки римского поэта I в. н. э. Валерия Флакка:

Глаза бесполезны в бесчисленных поворотах, Зрячему и слепцу одинаково выхода нет, Живой уже умер. Мертвый ждет Прозерпину, Только мудрец доволен: «Каков лабиринт»!

Радость мудреца по меньшей мере непонятна, поскольку лабиринт суть вопросительнейший из вопросительных знаков. Первым вопросительным знаком восстал сатана и наградил прародителя нашего, по мнению рабби Хаима Витала («Древо познания», начало XVII века), «корпускулой страшного тела своего». Отсюда стенания святого Антония: «Вырос на мне аггел сатаны и кулаками избивает меня».

Дабы утолить «вопрос» своего пениса, мужчина (цивилизованный) приближается к женщине своей мечты «логарифмической спиралью» — имеется в виду политес, вежливое внимание, цветы и прочее. Полученный «ответ» удовлетворяет не всегда и не надолго, надо спрашивать еще и еще. Плод древа познания, напитанный афродизиаком, согласно теологу Ламеннэ, беспокоит в любом возрасте, и даже после смерти. И поскольку мозг и сперма суть одно (в платоническом дискурсе), «познание» женщины и природы идентично. Один и тот же аналитический процесс.

В романе великого австрийца Германа Броха «Невиновные» разговорчивая старая служанка вспоминает бывшего любовника, «специалиста» по женскому сексу: «Я и так была без одежды, и он словно раздел меня еще больше, как будто голого человека можно раздеть еще больше. Потому что стыд — все равно что еще одна одежда… Он был врач и учитель и в то же время слуга моей страсти. Сам он, казалось, не испытывал иного вожделения, кроме моего, и если я от страсти крича-ла, он воспринимал это как похвалу себе, как похвалу своему желанию, которое нуждалось в такой похвале, чтобы умножать свои силы. Он и был сама сила и мощь, и все это — от слабости… И все же я знала, что это дурно. Потому что это женская роль — служить мужскому вожделению, а не наоборот, и куда правильней были те парни, что не спрашивали меня о моей страсти, а швыряли по-простому наземь, заставляя служить своей».

Итак, природа, подобно женщине, провоцирует и стимулирует человека науки. В отличие от простого грубого малого, которому абы нажраться и напиться, ему необходима деликатная и щепетильная аналитика для познания секретов кулинарии и тайн женского тела.

Субъект незамысловатый срывает яблоко и ест. Субъект, отполированный цивилизацией, разрезает оное по экватору, изучает сердцевину о пяти концах, «венерину звезду»: дефлорация плода обнажает под стыдливым румянцем бешеную страсть, прав теолог Ламеннэ — яблоко содержит афродизиак. Сердцевина похожа на пупок, она и есть пупок, вернее, пуповиной будет прелестный хвостик, оторванный от яблочной ветви.

Продолжим рассуждение сие. Рабби Хаим Витал, ученик мудрейшего Исаака Луриа, утверждал древесное, переполненное соками происхождение Змия Генезы. Гибкий, упругий, мощный корень «яблони познания», он так и пишет «паддок сарим», прорастает огромным фаллосом, «имея много деток на ветках», то есть тестикулов. Ученый Гален, вспоминает рабби, советует девушке проглотить яблочное зернышко, дабы забеременеть. Михаил Пселл аналогичного мнения: ежели девица пожелает родить мальчика, ей надобно съесть фигу, если девочку — яблочное зернышко, и даже предлагает два греческих слова, долженствующих сопровождать концептуальное глотание.

Стоп.

Никакая начитанность не спасет в лабиринте магии, каббалы и геогнозиса, ибо Парацельс сказал: вселенная окружает человека, словно плоть яблока — зернышки. Выходит, про одно только яблоко можно размышлять и писать без конца. Экономия мысли и любовь к прав¬де требуют свести помологическую сферу до крохотной дольки ботаники и агрикультуры. Так же следует посту¬пить с прочими объектами природы и техники. Иначе пропадем в (магических?) сравнениях и ассоциациях. Щипцы для орехов ни дать ни взять крокодилова пасть, но бывают орехи неподатливые. Такие рекомендуют брать в карман перед купанием в тропической реке.

«Ты мне приснилась обнаженной в моей постели, — строки Бенсерада, французского поэта барокко, — утром я проснулся один. Разве правда сравнится с неправдой! Божественная ложь дает мне вкусить плод, не касаясь цветка».

Стихотворение Бенсерада написано в правилах Gауа sciencа (раздел «любовная страсть») и основано на легкомыслии и верхоглядстве, то есть на элементах воздуха и огня. В глоссарии веселой науки «ответственность» приблизительно трактуется так: возлегая, не оплошать; «точка опоры» — backside of the moon— пухлые подвижные сферы; «честность» — сразу показать с кем (с чем) даме предстоит иметь дело. Интерпретация подобных глосс относится к сфере устной традиции. Нас возвышающий обман вырастает из тьмы низких истин.

Что означает «вкусить плод, не касаясь цветка»? Ори¬ентироваться на впечатление от вещи, на эманации вещи (запах жаркого, хруст купюр), ориентироваться на то, что наука серьезная либо отрицает как «фактор субъективный», либо все же учитывает при большом социальном интересе. Апельсин, трактор, тарантул, бюстгальтер. (Неточно: надо говорить бюстенгальтер).

Целое больше составляющих (Аристотель), более того, целое суть крепкая семья и распадается на энное число «родственных целых», но так, чтобы «семейственность» узнавалась. Апельсиновая кожура независима от собственно апельсина, бюстенгальтер независим от собственно дамы, но все они родственны. Каковы от¬ношения тарантула и трактора, мы не знаем. Автономность составляющих — тема бесчисленных рассказов о приключениях рук, ног, носа и т. д. «Однажды щупалец осьминога…» или «тень его восстала и посмотрела ему в глаза».

Однако эманации, реминисценций, резонансов недо¬статочно. Для успеха изучения веселых наук необходима

толика эрудиции и терпения, скромная, впрочем. «Много находит тот, кто мало ищет», — гласит герметическая апофтегма. (Мы используем слово «герметический», ибо арабская «алхимия» суть мать научной химии, а потому почти не имеет отношения к великой античной

дисциплине).

А посему одна из кардинальных книг Gауа sciencа, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле не очень-то понятна тугодумам. Возьмем, к примеру, отрывок об ученом диспуте Панурга и англичанина Таумаста и поинтересуемся содержимым гульфика, точнее, брагетта Панурга. Там находились: великолепный апельсин, фрагмент бычьего ребра и две палочки соответственно черного и красного дерева. Сие важно, поскольку диспут велся на пифаго¬рейский манер жестами и вещами. Для очень поверх¬ностного понимания надобно знать: апельсин входит в эйдетическую цепь «солнце — герметический алмаз» (то есть озаряющий тьму); фрагмент бычьего ребра счи¬тался в средние века сильнейшим афродизиаком; черная и красная палочки обозначали на языке «двора чудес» отличного, классного вора*. Дабы письменно передать проблематику десятиминутного диспута, Таумасту, как известно, понадобилась большая книга.

Почетное место в номенклатуре веселых наук занима¬ла медицина — удивительный для нас факт. Легкомыс¬ленная медицина улетучилась лишь к XIX веку. Наши предки охотно пользовались следующими рецептами:

«Ежели кто страдает икотой, плесни, добрый человек, тому за ворот в меру горячительного молока, икота от испуга прыснет и удерет».

«Укради у воробьев конопляного семени и всыпь не¬заметно в нос насморочной персоны. Проснется та здорова и восславит воробьиного царя».

Сотни советов такого рода напечатаны в популярной при дворе императрицы Елизаветы Петровны книге «Целительное дурачество или пользительный рецепториум Конфузил Медицинского» (С.-Пб., 1750).

• См. балладу Франсуа Вийона «Ве11е 1есоп аuх enfans регdus».

Смешные эти советы относятся, очевидно, к области «шоковой терапии». Так, да не так. Почему в первом случае господин Конфузий рекомендует именно молоко? Ведь для этой цели годится и холодная вода, и горячая картошка. Почему во втором случае надобно конопля¬ное семя воровать у воробьев, да еще упоминается «во¬робьиный царь»? Возможно, в шутливом тоне высказа¬ны действительно полезные наставления, годные и для серьезных людей.

Новая мысль (после века Просвещения) отличается беспощадным дуализмом везде и во всем. Не осталось практически ни одного понятия, которое так или ина¬че не раскрывало бы своей противоположности. Когда говорят «шутка», за ней прячется «серьезность», когда говорят «здоровье», подразумевается отсутствие «болезни». Поэтому Эрих Фромм однажды спросил, знают ли врачи, что такое здоровье? Такой же вопрос вполне легитимен касательно главных экзистенциальных понятий: за свободой всегда маячат рабство, работа, необходимость, за добром — зло, эгоизм, страдание, за силой — слабость, упрямство, физическая или умственная неполноценность.

Мы проживаем в тоскливом климате, где основными почитаются следующие понятия: работа, забота, «ты мне, я тебе», долг, спешка, серьезность и т. д.; лень, весе¬лье, беззаботность, восторг, наслаждение — нечто досужее, вторичное. В отличие от беспрерывной дисциплины и безмерной работы, в свободных удовольствиях надо «знать меру». Постоянно веселиться и наслаждаться могут люди денежные вообще, время от времени — люди денежные в частности, то есть работящие. Что это та¬кое, если не самое обыкновенное рабство? Мы, правда, не собираемся развивать текст в социальном смысле, по¬говорим лучше о традиционных обоснованиях веселья и серьезности.

Учение о темпераментах и элементах излагается в но¬вое время без всякого энтузиазма, только ради «инфор¬мации». Историки медицины, продвинутые благодаря вере в прогресс познания, толкуют мировоззрение про¬шлых эпох педагогически снисходительно. Темперамен¬ты и «гуморы»: меланхолия, черная желчь, которой нет в природе, планета Сатурн; флегма, вода, неизвестная древним планета Нептун. Пустословие, скучные мате¬рии, каталог заблуждений…

И все же, несмотря на теорию относительности и бесконечность теоретической вселенной, мы ходим по твердой земле, плаваем в сверкающей, прозрачной воде, при полете воздух свистит в ушах, мы пребываем в трех стихиях античной космогонии. Проблематичен лишь огонь. Согласно Эмпедоклу и Филолаю, огонь занимает пространство от воздуха до сферы луны, мы заменили его ледяной пустотой. Куда же подевался огонь? Темпераменты суть результаты наших непосредственных контактов с четырьмя космическими элементами: земля — тяготение к фиксации, устроенности, стабильнос¬ти; вода — стремление к растворению, расплыванию, ленивой мечтательности; воздух — свобода, подвижность, легкомыслие; огонь — блеск, веселье, остроумие, восторг, экстаз. С последними качествами дело обстоит плохо. Стоит только проявиться восторгу и экстазу — ведро ледяной воды наготове: мы напоминаем себе, нам напоминают другие, что эти напряженные эмоции опасны и могут легко привести к душевным расстройствам и потере стабильности. Несмотря на множество галактик и световых лет, тяготение к земле в новую эпоху несравненно интенсивней, нежели когда-либо прежде. Поэтому нет смысла рассуждать о равно-денствии темпераментов — нам довлеет черная меланхолия и сосредоточенная серьезность, что, по словам немецкого философа Людвига Клагеса, «ведет к полно¬му разрушению психосоматики». В современной пси¬хологической ситуации земля первична, вода вторична, воздух третичен, огонь… огню практически нет места в новую эпоху. Более того, огонь преследуется всячески: вино сейчас практически безалкогольно, из кофе выжи¬мается кофеин, из чая теин и т. д.

Жил в семнадцатом веке знаменитый ученый алхимик, а заодно один из основателей научной химии, Жан Батист Ван Гельмонт. Но речь пойдет о его сыне — гер¬метике и враче Франциске Меркурии Ван Гельмонте (1620—1685), авторе фундаментального труда «О родинках и волосах под мышками». В не менее солидной работе «Medicinae gaudi» (Веселая медицина) Ван Гельмонт-сын рассказывает о немецких и фламандских «игровых» и «зеркальных» госпиталях (Spiel und Spiegelhospitals), устроенных «по методике знаменитого шута Тиля Уленшпигеля».

Два слова об этом герое. Мы знакомы с ним по крайне политизированному роману Шарля де Костера, ко¬торый превратил «короля шутов» в борца за независимость. Меркурий Ван Гельмонт посвятил Уленшпигелю две главы, попутно высказав любопытные соображения о шутовстве. Глупость была во времена барокко, если так можно выразиться, в большой моде. Тиль Уленшпигель вовсю веселил народ на улицах Брюгге и Лейдена, представляясь мавром, медведем, горбуном, хромой старухой. Особенно любил играть Феронию — греческую богиню «непоседливой глупости». Ферония судорожна, нелепа и постоянно попадает в дурацкие положения: стирает белье в золе очага, кипятит рыбу в проруби, ложится спать на крыло мельницы и т. п. Вероятно, это было очень забавно, но дело в другом.

Явление Феронии символизирует полную дисгармо¬нию человека с космическими элементами. «По замыслу Творца, — пишет Меркурий Ван Гельмонт, — человек, созданный в центре стихий, должен ходить, плавать, летать и обновляться в огне. Вместо этого нарастает угрожающая доминация земли. Sal Nitri (меловая земля, известь) оседает в костях, разъедает сухожилия, охлаждает кровь, в какие-нибудь несколько лет обращает юношей и девиц в жалких стариков»*.

Взгляды автора на соматическую медицину отлича¬ются язвительной резкостью: «Согласно Галену и Ави-цеброну, врач не должен лечить болезнь — на то воля Божья — но споспешествовать животворной силе души. Полюбуйтесь на этих мародеров, дерущих золотые гуль¬дены за свои ядовитые снадобья, на этих свойственников бесов и мясников: клистирами, пилами, вилами, раскаленными крючьями терзают они невинные тела человеческие. Зайдите в анатомические залы университетов поглядеть на филиалы преисподней, потом бегите в церковь и молитесь Господу Нашему Иисусу Христу, дабы поскорей он отправил эту кровавую шайку в пещь огненную»**.

Далее Меркурий Ван Гельмонт сообщает об одном госпитале в Гамбурге, устроенном в традиции итальянской комедии масок. Больного помещают в палату, где стены, пол, потолок выложены зеркалами. Под музыку, танцующим шагом к нему приближаются врачи с гротескно увеличенными щипцами, сверлами, клистирами, бистури. Главный врач в наряде арлекина несет на плече внушительный термометр, напевая примерно так:

Повернись-ка ты, милок, Со спины на третий бок. Господин лиценциат, Влей вина страдальцу в зад…

Испуганный пациент, забыв про болезнь, визжит, царапается, кусается, потом, в ужасе от огромной бутыли и бешеных зеркальных фантасмагорий, замирает, покорный судьбе. Врачи суетятся над его отражениями, имитируют операцию, режут, пилят. В конце концов больной теряет сознание и приходит в себя уже в обычной палате — его кормят бульоном, восхваляют его мужество и стойкость. Все плохие органы мастерски заменены на здоровые, ибо оперировал сам «султан врачей» — великий Махмуд аль Боабдил Селям Шафран. Правда, теперь он, пациент, превратился в негра, но негры нынче в фаворе. Подносят несчастному зеркало, вымазанный черной краской больной вообще перестает что-либо понимать…

Medicinae gaudi. 1654. Р. 31.

Там же. Р. 86.

Это простое резюме весьма сложного «лечения», вернее, облегчения активности corpus animae proxima (ближайшего «тела души»). Пациента, сосредоточенного на физических страданиях, пытаются освободить от доминации земли, от связанной с этим элементом черной меланхолии. Меркурий Ван Гельмонт сообщает о самых разных игровых вариациях подобной медицины: иногда рядом с больным ложится обнаженная девушка и вещает глухо-замогильно: «режьте меня вместо этого пра¬ведника»; девушку «режут», она обливается «кровью», истошно вопит, и преисполненный сочувствия пациент забывает о себе.

Идея игровых и зеркальных госпиталей соответствует одной из главных метафор барокко: мир — театр. Впро¬чем, это метафора для нас, но вовсе не для людей той эпохи. Недурное решение нервического дуализма добра и зла, изначально присущего монотеистической догме, своего рода светский гнозис. Царство Христа не от мира сего, мир сей пребывает под властью злых драматургов и режиссеров — ересиархов, монархов, генералов, финансистов, то есть дьяволовых наместников. Чертова эта компания, по счастью, не видит и не слышит нашего селф, подлинного «я», им доступна лишь материально телесная оболочка, которую они мечтают истерзать по¬борами, тяжкой работой, а затем убить на войне. Наш святой долг и религиозная обязанность — не пытать¬ся стальной метлой убрать эту нечисть, что противно учению Христову, но масками и лицедейством обезо¬паситься от бесконечных притеснений. Болезни суть аналогичное сатанинское воинство, бороться с ними — значит противоречить заповеди Христовой, болезни над¬лежит маскарадным образом вводить в заблуждение и обманывать.

Надо всегда помнить, рассуждает Меркурий Ван Гельмонт, что тела наши — только ветошь карнавальная, которую получили мы для прикрытия наготы душевной. Ветошь подаренную мы охотно сбросим в должный срок. Только вопиющие глупцы выставляют нежную обнаженность души на потеху и растерзание хищной бесовской своре сильных мира сего, их присных и наушников. Да будут учителями нашими не грязные и вшивые бродячие проповедники, не профессора, сокрушенные кабинетной наукой, но шуты, буффоны и комедианты — так поучает нас преславная легенда о жонглере Богоматери знаменитого клирика Теофила.

Прекрасным примером «состязания с болезнью» автор считает рассказ о поединке Тиля Уленшпигеля с черным рыцарем: «Сперва на ристалище выехал на мо¬гучем коне муж необъятного размера, закованный в броню с пяток до макушки, с копьем длинным, как язык злющей бабы. Из других ворот появился Тиль верхом на хромом осле. Седлом ему служила юбка гулящей девки, шлемом — капустный лист, в руке он держал палку с пучком крапивы на конце. По дороге капустный лист соскользнул к вящей радости осла. Грозной падучей скалой обрушился черный рыцарь и пронзил копьем пустоту — шлем с него свалился и убил бродячую собаку. Уленшпигель отскочил в сторону, потом принялся елозить крапивным пучком по физиономии воителя, легко уворачиваясь от копья, меча и конских копыт. Взбесился, взревел черный рыцарь, конь его пе-репугался да и понес не весть куда, пока не сбросил грузного всадника в помойную яму»*.

Такова борьба черной земли с вездесущим огнем квинтэссенции, определяющим четыре темперамента.

*Medicinae gaudi. 1654. Рр. 42—43.

Любопытно, заключает автор рассказ об этом эпизоде, болезнь не побеждена, что бесполезно, ибо «вылеченная» болезнь породит десяток других, но попросту обманута,

одурачена.

По словам Рабле, «на небе и на земле нет ничего, достойного терзаний сердца человеческого».

Оправдание веселой науки, если она вообще нуждается в таковых.