Много историй довелось мне услышать в разных селах, расположенных по берегам Волги, о том времени, когда реку задумали превратить в море. Рассказчики непоследовательно вспоминали деревенскую жизнь на новых местах при Хрущеве, Брежневе, Ельцине, Путине.… Получалось, что до превращения в водохранилище Волга действительно была судоходной рекой-кормилицей. Да и став морем, долго еще служила людям. А за последние 10-15 лет превратилась вдруг – правда, не вся – в бездельницу. Она работала и работает и в Самаре, и в Астрахани, и в Казани, и в Нижнем.… А вот на ульяновских волжских берегах можно провести сейчас целый день, и не увидеть не только теплохода или баржи, но и так любимого раньше народом «омика»…

Берег левый

Колхоз им. Мичурина жил долго. Овцы, крупный рогатый скот, свиньи, конеферма, птицефабрика, – все требовало рабочих рук. Руки были – как-никак, в Новом Белом Яре не меньше тысячи дворов. Дети последовательно проходили все ступеньки воспитания и обучения: ясли, детсад, школа. Работал клуб, цвели фруктовые сады, подрастали березовые лесополосы. К полному финишу колхоз пришел лет восемь назад. В селе никто и вспомнить не может фамилию последнего председателя. А что вспоминать, если Новый Белый Яр оказался сейчас практически в том же положении, что и в 1953 году? Тогда на месте Нового Яра был незнакомый пустырь, куда и переселили людей из Вислой Дубравы, Табурного, Банного, с трети Белого Яра – сел, навсегда оставшихся на дне Куйбышевского водохранилища.

– Эх, милая дама, что творилось, – рассказывал мне один из жителей Нового Белого Яра, участник Великой Отечественной Валентин Иванович Кузнецов. – Кто поспособше, у кого мужиков в семье побольше, успели после объявления и дома разобрать, и постройки на дворе – перевезли их на незнакомый пустырь. А те, у кого девки одне, за пятистенок по 8 тысяч получили – компенсация называлось.

– Дом новый можно было построить?

– Крышу можно было смастерить. Дак она же на чем-то держаться должна. Копейки это по тем временам.

– Так леса были кругом, как вы говорите. Неужели бревен нельзя было наготовить – все равно ведь под воду?

– Не леса были – тайга настоящая. И по густоте, и по качеству. Пришлые казенные люди несколько месяцев рубили. Дак только им указание было: народу ничего не давать.

– Почему?

– Овраги спиленными деревьями заваливали, а потом землей засыпали – ну, значит, чтобы будущее дно ровнее было.

– Не обидно, что про дно думали, а про вас – нет?

– Обидно другое было – до воды еще года полтора оставалось, можно было хоть могилы перенести, да на место работ не пускали никого. Было, правда, правило: если ковшом экскаваторщик цеплял на кладбище так, что половина гроба оказывалась на виду, покойника можно забирать. Но ведь не будешь стоять сутками и наблюдать, дойдет до твоей родной могилы время, или нет.

– А кладбище-то зачем трогали?

– Дно делали. Смотрю иной раз туда вниз, на Волгу, и все будто бы вижу: каждую улицу, церкви, пашни, леса, сады, могилы родные. Ничего со временем не забывается, враки это все.

– Бунтовать было невозможно?

– Против чего? Чай, нам уши застили лучшей жизнью да дармовой лампочкой Ильича. При том, милая дама, учти: этот котлован еще при жизни Сталина начинался. А вождь был хоть и справедлив, но суров.

Валентин Иванович с 1943-го по 1951 пробыл в армии. Мечтал вернуться в родное Табурное да зажить по-человечески, братьев – сестер на ноги поставить: с ним десятеро было у матери. А получилось, как вождь пожелал: хотите хорошей жизни, не жалейте о прошлой. Церкви, могилы – это лирика. Электричество – реальное настоящее и светлое будущее. Неизбежное как раскулачивание и индустриализация. Фронтовик-инвалид Кузнецов взял в жены Тамару Степановну – из того же затопленного села Табурного. Их общий трудовой стаж – почти сто лет. В своем реальном настоящем они работали, как проклятые. Светлое будущее началось с умирания колхоза, продолжилось рубкой березовых лесополос, разорением крестьян, подавшихся в фермеры, беспредельщиной в самом селе. Сейчас жители Нового Белого Яра очень не прочь стать таким же курортным селом, как Белый Яр. Как это скажется на их жизни – покажет время.

Берег правый

В середине 50-х село Криуши пополнилось переселенцами с Затона – большей частью мастеровыми людьми, живущими поблизости за горой Большое Ухо, добраться куда (и откуда) можно было, перебравшись по мосту через мелкую речку Тушонку.

– Это сейчас Волга здесь от 8 до 12 километров шириной, а была – не больше километра, – говорит Александр Григорьевич Мурзенков, бывший криушинский шкипер. – Заливные луга вкруг были, пчельники. За нашими сенами из самого Ульяновска приезжали. А после войны – все под воду – деревни, и погосты, и скотину…

– В Затоне и лесопилка своя была, и судоремонтные мастерские, и две школы деревянных. Половина Криушей в мастерских работала – а чего: по мостку перебег, и на работе уже. Здесь-то народ все больше сельским хозяйством жил да службой на водном транспорте, а в Затоне суда сами делали, понтоны для военных нужд, – рассказывает Валентина Константиновна Ларина. – Сама я 37 лет в плавсоставе оттрубила – сейчас ноги очень болят.

– Не одна «трубила», – смеется Валентина Михайловна Лукьянова, – с мужем на пару плавала. Он знаменитый у нас был, капитан Виктор Иванович Ларин.

– Легко прошло переселение затонцев?

– Не так скажи, – отрицательно качают головами женщины. – Мастерские-то с лесопилкой быстро перебазировали, а с домами похуже было. Разбирали сами по бревнышку да сюда перетаскивали, кто как мог. Не можешь – деньги давали. Маленькие очень.

– Не бились с новыми соседями?

– Что ты! А при директоре Николае Александровиче Басове вообще замечательно было. Дома улицами росли, весь асфальт – его, пристань какая с фонарями была!

– Куда ж все исчезло?

– Сначала колхоз помер, «Память Ильича». Да никто и не жалел – очень уж мерзкий председатель был. Это под его руководством церковь в 1955 году рушили. До нее вода не дошла – она высоко стояла. А помешала чем-то. Кирпичи в Сенгилей увезли и построили из них там то ли школу, то ли райисполком. Священников сослали. Потом дом культуры выстроили на месте сельского кладбища. На костях который десяток лет пляшут.

– А потом совхоз «Приволжский» рухнул – работы никакой не стало. Это сейчас в честь Николая Александровича Басова (он теперь в Сенгилее живет) грузовой теплоход назвали: «Николай Басов», а тогда выгнали с завода, и завод помер.

– То полторы тыщи человек работало, то теперь 300, да и тех-то, поди, нет.

– Грамотные, лучше ориентирующиеся в жизни, работают в Ульяновске, Санкт-Петербурге, за границей даже, – рассказывает Валентина Петровна Болотина, учительница истории местной школы. – Наши люди всегда были очень трудолюбивые. В свое время считались одними из лучших бурлаков на Волге. В Затоне вообще жили потомственные рабочие – там ведь суда строили и ремонтировали с 1843 года. Сначала собственником судов и пристани был купец Гаврилов, потом – Баукин, но все их хозяйство входило в состав Волжского пароходного общества.

– Сейчас у завода тоже свои собственники. Только, сдается мне, не такие, как Баукин и Гаврилов.

– Неправда. Завод скоро сдает баржу, начинает строительство следующей. Всегда требуются сварщики. Вы во мне не найдете человека, который бы все хаял. Я оптимистка, я верю в светлое будущее, как его ни назови, хоть коммунизмом. Без этой веры и жить практически невозможно. Разве плохо, что теперь есть электричество? Просто надо зарабатывать так, чтобы хватало на хорошую жизнь. В Криушах почти в каждом доме есть машина.

Большая часть населения по-прежнему – плавсостав: они сюда приехали, перезимовали и, если у них судно тут не стоит, уехали в другое место. Думаю, и при переселении больших переживаний не было, если есть судно, на котором можно отплыть и работать. У них был и есть основной заработок – они плавают по всем морям и океанам. Как правило, большая часть класса идет в Самарское, Нижегородское речные училища – работоспособная молодежь связывает свое будущее с судами. У меня, например, племянник сейчас во Вьетнаме работает от Нижнего Новгорода, занимается переброской нефти. В каждом доме кто-то плавает. Волга до сих пор всех кормит. Вы хотели бы, чтобы я плакалась, а я верю в светлую жизнь. От затопления наше село ничего не потеряло: школа есть, на заводе – прекрасные цеха. Только пристань мы потеряли.

А вот шкипер Мурзенков потерял другое:

– Сколько несчастья на теперешнем дне таится! На Волго-Доне одних шлюзов 17 штук, по 18 метров глубиной. Тысячи заключенных там смерть нашли – деревянные упоры рушились, и людей заваливало песком. Никто и не думал спасать их. А сколько под Тольятти на дне Волги станков, судов, барж-самоходок – так Волгу запруживали. Сам видел – шкипером на «Капитане Шувалове» тогда ходил. На судоремонтном работают сейчас несколько цехов, но это же слезы по сравнению с тем, для чего он предназначался. Рыбколхозы все развалились. Сплошь безработица…

В масштабе государства, тем не менее, действительно ничего не случилось. Сгинули с лица России сотни тысяч деревень, сгинут или превратятся в дачные поселки и эти. Городские люди с деньгами раньше деревенских поняли значимость земли на красивейших волжских берегах. О том, как исчезают под коттеджами огороды криушинцев, расскажу в следующем номере. Сейчас замечу лишь одно: не слишком ли резво государство отдало на откуп частникам Волгу? Нового собственника тоже ведь надо выращивать, как малька, под наблюдением специалистов. А то может получиться так, что какие-то отрезки Волги будут кормить одних, а зарабатывать эту кормежку для них будут совсем другие.