В «Дыхании Земли» №4 был опубликован мой материал «Ностальгия», в котором речь шла о селе Тургенево, попавшем в зону затопления. Его история связана с именем Ивана Петровича Тургенева – просвещенного помещика 18-го века.

Это он вывез в Москву из Симбирска юного Николая Карамзина. Его сыновья были известны всей России: Николай Иванович – декабрист, во время восстания на Сенатской площади находился в Париже, заочно был приговорен к вечной каторге: Александр Иванович – историк, публицист, близкий друг семьи Пушкиных. Это только ему было позволено сопровождать гроб с телом Александра Сергеевича до Тригорского.

Недолгое время селом Тургенево владел писатель Н.Г. Гарин-Михайловский, который заставил мужиков засеять поля маком. Мак тогда пользовался большим спросом на зарубежном рынке. Как инженер-путеец Михайловский мало что понимал в сельском хозяйстве, мак не взошел, хозяин имения прогорел. А в Тургеневской церкви венчался граф Алексей Николаевич Толстой, автор «Хождения по мукам», имение тогда принадлежало его теткам. Об этих фактах в моей публикации ничего не говорилось, тема была другая – воспоминания детства, от которых душа, наверное, никогда не найдет покоя. Это было не просто село, пойменные луга и Волга, а настоящее царство русской природы…

Звонок в редакцию. Меня разыскивает человек, детство которого тоже связано с тургеневской стороной. Петр Кирпичников – в селе эту фамилию носили многие. Еду на Западный бульвар. Знакомимся. Петр моложе меня всего на два года. Но мы даже по школе не знали друг друга. Да и то сказать, в селе было более четырехсот дворов, не меньше было и детворы, и всем хватало места в школе, которая располагалась в великолепном барском доме.

Петр тоже помнит в деталях, как с родственниками добирался на пароходе и на пароме до Володарки. Его тетка жила в Карасевке, этот поселок примыкал к железнодорожной насыпи. Утром Петю разбудил паровозный гудок, которого он никогда не слышал. Никогда не видел и поезда. В страхе и волнении мальчишка воскликнул: «Тетя, гляди, пароход плывет по земле, да еще с большими сундуками!» За сундуки он принял товарные вагоны. Вот так мы, дети природы, вписывались в цивилизованный мир.

После семилетки Петя Кирпичников поступил в строительное училище за Свиягой, до ухода на пенсию работал каменщиком. Летом-то было хорошо, а вот зимой несладко, что сказалось на здоровье. Были и невосполнимые утраты. Но больше, конечно, говорили мы о родной стороне, от которой не осталось и следа. Перечитал я накануне повесть Валентина Распутина «Прощание с Матёрой», печальная судьба которой фактически началась на наших волжских берегах. Напиши автор подобную вещь в те времена, дорогу ей не дали бы ни в каком журнале. Тогда взахлеб голосили об агрогородках и в упор не хотели видеть человеческую трагедию. А мы помним, как с утра до вечера люди висели на заборах, на плетнях, сидели на завалинках, обсуждая: куда подаваться? Один тургеневский старик сказал: «А никуда, пусть затопляют!» Возили его в Чердаклы в КПЗ и говорят, что как смутьяна, крепко поколотили. Вернулся он в Тургенево, упал на колени перед народом, взмолился: «Граждане, подчинимся власти». Одна только тетка Марья Абрамова не подчинилась, закрыла наглухо ставни и, в конце концов, тронулась умом. Выселяли силой.

За беседой я узнаю, что Петин отец, Дмитрий Петрович, заведовал зерноскладом на машинном дворе. Однажды он дал мешок ржи семье, в которой было много детей и которая страшно голодала. Дал на свой риск и страх. Могли упечь за решетку на длительный срок. Стоп! Давно уж я написал миниатюру (по памяти из детства), герой которой заведовал зерном. Придет вдова получать положенный ей хлеб. А хлеба на трудодень давали столько, что наплачешься. Игнатыч честь по чести отвесит ей меру. Женщина суетится рядышком, чтобы поставить крючок-расписку в амбарной книге, а он громко, чтобы все слышали, говорит: «Распишешься, Настасья, в другой раз, когда за остатком придешь». Настасья, видя, что получила досконально все, догадывалась: приглашает ее Игнатыч со своей торбочкой еще разок на склад, глядишь, хоть на праздничек испечет ребятам пирожок с картошкой. Пожалует на склад за своей долей зерна такая же вдова, как Настасья, и ей Игнатыч не сразу даст расписаться в амбарной книге. Председатель колхоза, Иван Колесников однажды дома распалился: «Игнатыч – жулик и вор, пора его под суд». Но восстала его мать, Марфа Афанасьевна, уважаемая в селе женщина:

– Это кто жулик и вор? Игнатыч? Разрази тебя гром, Ванька! Старика не тронь! Того, кто людям делает добро, и Божий суд помилует. Бабы мужиков на фронте потеряли, в нитку тянутся, чтобы детей поднять. Горбись в поле целыми сутками, а тебе – шиш. Игнатыч не ворует, а новых солдат помогает растить. Молод ты еще, Ваня. Всех-то не слушай. Своими мозгами кумекай.

Этот эпизод из послевоенной жизни я слышал от своих вдовствующих теток, и запомнил, что заведующего зерноскладом звали не то Игнатов, не то Игнатыч. «Так это мой отец! – воскликнул Петр. – Уличная фамилия у нас была Игнатовы». Нет, нам сама судьба наметила эту встречу. «Я часто говорю жене – если бы восстановить Тургенево, как оно было, я не задумываясь убег бы из города к себе на свою маленькую родину!». Я слушал Петра и ликовал душой. И слово «убег» было из памятного детства, и в «маленькой родине» все наше, тургеневское!

Николай РОМАНОВ