Последний раз я видел его на Центральном рынке. Он долго ходил по его лабиринтам с пустой авоськой, наконец, в ней появился маленький кочан капусты, который сиротливо катался из угла в угол. С этим «грузом» он и ушел с рынка. Я подумал: чтобы потушить пригоршню капусты, надо, хотя бы две ложки подсолнечного масла. А есть ли это масло у него? Я мог бы предложить ему бутылку любого масла, но знал наперед: не возьмет.

С рынка – с пустой авоськой

Он был среди нас известным, уважаемым человеком, но получилось так, что доживал свой недолгий век в сумеречном одиночестве. Встречая знакомых, с грустью говорил, что ему неохота жить. Все, что в прежние годы удобно прикладывалось к душе, в каждом грядущем дне его влекли простые, но всегда теплые человеческие интересы, — и все это вдруг покрылось непроглядным туманом, люди захотели власти, денег, и рвались к ним, как оголтелые, натыкаясь на кулаки, дубинки, падая наземь в темных переулках и подъездах под пулями. А он вырос в тихой деревне, в послевоенные годы, питаясь с братьями и сестрами картошкой с горошину, лебедой, крапивой. И уж из его психологии никак не мог пробиться ухарь с лезвием ножа в зубах, заводила бесстрашных жуляг.

Он так и умер при абсолютном нежелании жить. Провожая в последний путь таких, как он, не доживших до пенсии и не имевших ни рубля заработка, я все время вспоминаю одну оптимистку, которая рукоплескала перестройке, молилась на ваучеры, до небес возносила приватизацию, до безумия любила Ельцина, Гайдара, Чубайса. А когда Россию стали продавать, кому лень, оптимистка все равно твердила: пускай ребята набьют карманы поплотней, и уж тогда они непременно поделятся с бедным человеком. Вы видели когда-нибудь, чтобы имущий человек остановил бы еле плетущегося нищего и добродушно спросил: «Что, плохо тебе, братец? Вот возьми две сотенки на день грядущий»…

И вот ведь какой парадокс. Чем больше богатых, тем больше и нищих. А ведь если число богатых растет, то количество нищих должно уменьшаться. А суть вся в том, что в логике русской жизни такого параграфа нет. Примеры? Сколько угодно. Задумает правительство увеличить пенсию на мизер, и начинают говорить об этом за полгода. С этого момента рыночные дельцы судорожно рисуют на бумажках новые цены. Идет старушка на базар, посчитав все копейки. Прикинула: куплю говядины триста граммов на супец, да немножко кильки для котенка. И видит она на самодельных ценниках, что мясцо-то подорожало, и когда-то трехкопеечная килька стоит уже 65 рубчиков. «Ладно, — думает старушка, — покормлю котенка остатками от супа, — и просит у краснощекой молодухи за прилавком маленький кусочек говядины, да без жил и хрящей». «Мясо, старая, без жил не бывает, и буду я тебе еще возится с твоими граммами, бери килограмм». И уходит бабуля несолоно хлебавши. А армия нищих на одного пустокарманника увеличилась. Но их же никто не считает. И не будет считать – чего захотели!

Одному нельзя…

Недавно нас позвала в родную деревню печальная весть: умер бывший директор школы. Начиная с 50-х годов прошлого столетия, все поколения десятиклассников не просто как-то соприкасались с ним, но и несли по жизни его простые человеческие наставления: уважать людей, верить в друзей, не уклоняться от трудностей, иначе эти трудности могут лечь на плечи другого, который с ними просто не справится, выбирать дело по душе, бережно нести по жизни семейные ценности. У директора в городе были близкие родственники, но он не хотел мешать им, жил один, справляясь со своим нехитрым хозяйством. Но наступил час, когда с ним должен быть человек. Человека рядом не оказалось.

И я вспомнил повесть Э. Хемингуэя «Старик и море». «Нельзя, чтобы в старости человек остался один», — думал он. И еще без одной мысли здесь не обойтись. «Хотел бы я купить себе немножко счастья, если его где-нибудь продают, — сказал старик. «А на что ты его купишь? – спросил он себя. – Разве его купишь на потерянный гарпун, сломанный нож и покалеченные руки?»

…Накануне мы шли на кладбище, чтобы поклониться родительским могилам, убрать с них сухую, жухлую траву. Я говорю своим близким: «Как стояла деревня, так и стоит, а ведь жизни-то в ней нет». Согласились. А как не согласишься, если попавшийся родственник, молодой сильный мужик, работавший в Москве, с полным расчетом вернулся домой. Мусор на всех новостройках он в столице убрал, бетон в отмостки положил. И вот стоит один-одинешенек на родной улице. Когда пошли по кладбищам поглядеть, кто же здесь упокоился за последние годы, один из нас всплеснул руками: «Да здесь же вся деревня…». Вот могила Васи Гусакова. Отличный был комбайнер, намолачивал зерна больше всех. Пришло время, поле пахать перестали, хозяйничать стал здесь чертополох, Васин комбайн растащили, сдали на металлолом. Сел Вася на берегу речки с удочкой, сидел суток двое, пока не догадались – удилище-то под мышкой держит мертвый. Остался мужик – один на один – не просто со своей, а с бедой всенародной, и сердце не выдержало.

Да, одному нельзя. И не только старику. Возвращались в город в переполненном автобусе, по дороге деревень немало, и – всюду новые пассажиры. Ехали вдоль одного села. Кто-то сказал, что вот здесь повесилась молодая девушка, с отличием закончила школу – и нате вот – суицид. Сзади сказали: «От неразделенной любви». Кто-то, видимо, знавший девушку, возмутился: «Какая любовь… Она и на ребят-то не глядела. С первого класса планеты рисовала, о какой-то космической науке мечтала. В Калугу в музей Циолковского ездила. Последние годы жила с бабушкой. Родители спились. Куда ни напишет – везде учеба платная. А на бабушкину пенсию неделю не проучишься. В петелке все науки и прошла».

Говорят, что человек ко всему привыкает. Может быть… Но к одиночеству, когда ты один со всеми своими болячками и проблемами, привыкнуть невозможно. Невозможно потому, что совсем рядом от тебя, через дорогу, лежит огромная страна – Россия, которой (плакать хочется!) до тебя нет никакого дела. Ну что тут скажешь господам? Пепел душ молчит. От него ничего другого не добъешься.

Николай РОМАНОВ