Не успели отзвенеть колокола панихиды по двум погибшим в пятницу, 13 ноября, на ульяновском Арсенале, как смерть собрала новую дань. Восемь военнослужащих подорвались при погрузке снарядов со склада, который люди уже назвали “проклятым”. Причина второго взрыва та же – нарушение техники безопасности. Матросы уронили снаряд при погрузке в грузовик. Ульяновцы опасались нового ЧП всю неделю, его ожидали. И трагедия, к сожалению, произошла. Единственным журналистом, которому удалось проникнуть на территорию воинской части, стал корреспондент “МН” Марат Хайруллин.

ПРОСТИ НАС, ТАНЯ

Ульяновск по российским меркам довольно небольшой город – около семисот тысяч жителей, включая пригороды. Волга, разлившаяся в этом месте почти на семь километров, делит город на две неравные половины. Чрезвычайное происшествие случилось в меньшей – на окраине Заволжского района, на улице имени Академика Павлова, где расположился ФГУП “Арсенал 31”. Добраться туда можно по единственному мосту, второй, 10-километровый, открылся в тестовом режиме через четыре дня после взрыва. С первыми отголосками пятничного взрыва столкнулся уже в маршрутке, которая везла меня через старый мост.

Здоровый молодой мужик, плюхнувшийся на сиденье маршрутной “газели” лицом к салону, деловито достал из пакета упаковку с морковным салатом. Быстро умял его, потом оглядел мутным взглядом салон, вытащил из кармана чекушку и сказал:

– Я, бля, переср…ся из-за этих взрывов… – и единым глотком вылакал водку. Меня передернуло.

– Молодец, одним махом 250 грамм, – похвалила откуда-то с задних рядов тетка.

– Да, Владика Панкова в клочки, а он у меня друган, я на Балтийской, 7, живу, а он 15, – баском запричитал пьяненький мужик, словно ждал этой поддержки: – Я сам вор, сидел, а он офицер. Как встретимся вечером, говорим: ну что, берем мерзавчики или бутылку… Ну и берем по чекушке… Вот какой он у меня был… Я как узнал, что его грохнуло, так все – машину бросил и запил… В клочки… блин… ноги тут… а голова там…

Сзади поддакивала тетка, меж делом пересказывая все слухи, будоражившие Ульяновск, остальные пассажиры отводили глаза. Парень говорил о погибших в пятницу двух пожарных (офицер Владислав Панков и матрос Иван Кузнецов), к выносу тел которых мы как раз и поспевали. Территория ФГУП включает в себя военный городок, где в обшарпанных двухэтажных домах барачного типа живет несколько десятков семей военных. Меж собой жители прилегающего района так и называют этот поселок – Арсенал. Пройти в этот жилой Арсенал можно только через КПП. Накануне кто-то из больших местных начальников объявил, что ни один журналист не попадет на территорию военных, и поэтому камеры телевизионщиков расположились перед КПП в ожидании, когда гробы вынесут за пределы части.

Основная масса провожающих собралась у входа в местный клуб “Якорь”. Люди в каком-то придушенном молчании стояли и ждали, пока наверху, в большой пустой комнате с затоптанными полами, местный батюшка отпевал погибших в закрытых гробах. Все, казалось, было на месте согласно ранжиру и воинскому ритуалу – офицеры в траурных повязках, почетный караул, кортик и бескозырка на гробах, в стороне кучка высокопоставленных людей, среди которых губернатор области Сергей Морозов. И все же все это было ненатуральным, словно от этих гробов пытались поскорее отделаться. Все дело было в еще молодой женщине, зареванной до такой степени, что выглядела старухой, – ее глаза в упор не видели окружающего церемониала.

Гробы вынесли на улицу и поставили на солдатские табуретки. Маленький военный оркестр заиграл нечто тягучее. Женщина, вдова офицера Панкова Татьяна, кажется, в любой момент могла упасть на гроб с кортиком – сзади ее удерживали под руки. Потом в заметках этим похоронам было уделено несколько строк, в десятки раз меньше, чем уделили, например, теме выбитых стекол. Журналисты с удовольствием обсасывали, кому и сколько полиэтилена не досталось, хвалили или, наоборот, ругали за скорость вставления стекол, отдельной темой прошли обиженные цыгане, которым подвезли стекла на день позже, чем остальным. А вот Панкову и Кузнецову в общей сложности две строчки.

И я думал, что действительно, чего про этих ребят особенного-то можно написать. Ну, например, Панков, 38 лет. Приехал, отслужил в этом Арсенале срочную, остался мичманом, потом дослужился до офицера. С девушкой Таней встретился в этом самом “Якоре” раньше, когда военный городок еще не был огорожен колючей проволокой, в клубе проходили легендарные районные дискотеки. Ну родил с ней двоих детей. Младший Дима восьми лет, кстати, после взрыва на Арсенале онемел. Но зато Тане дали новую квартиру (об этом тоже написали все), на новом месте пацан наверняка отойдет. Еще офицер Панков очень любил футбол, и еще он очень рано поседел, с 18 лет подкрашивал волосы. О матросе Кузнецове удалось узнать только то, что он из Орска. И это все, что было известно об этих двоих, ничего особенного.

Отходящая от шока пятый день местная правозащитница Аня Малиновская, с которой мы выпили спиртного, сказала:

– Я его с 14 лет знаю… Он был очень красивым… Красивым и смелым… Смелым настолько, что вскочил в пожарную машину и понесся навстречу рвущимся снарядам. Я видел пожарные машины, которыми оснащен Арсенал, – обычные “бычки”, без брони и защиты. Это, наверное, чья-то злая шутка – оснастить подобными “пожарками” такой объект – ехать на них тушить снаряды и торпеды не очень сложный способ самоубийства. Думали об этом офицер Панков и матрос Кузнецов? Наверное, нет, там ведь в бомбоубежище прятались люди – они это знали и поехали выполнять долг. И тогда прилетела болванка и прибила обоих в клочки. Журналисты потом об этом написали: какие-то странные пожарные, какая-то странная смерть, что-то здесь нечисто.

НЕ САМОЕ ГЛАВНОЕ

Гробы постояли на табуретках, наверное, минут пять. Потом под гремучий и медленный оркестр их подняли, понесли к воротам. Толпа механически побрела за гробами. Губернатор Морозов вскоре оставил процессию и уехал. Он спешил на тестовое открытие нового моста. Из маршрутки по дороге сюда мы видели это место – стройные ряды молодежи с длинными флагштоками, на концах которых гордо реяли голубые полотнища. У моста было празднично, и доносилась энергичная бравурная музыка. Губернатору тоже можно было посочувствовать – там вынос трупов, здесь, через километр, торжество. И все в один день. С ума можно сойти от такой работы.

Хотя, нужно отдать должное губернатору, Морозов оказался человеком отважным – его пресс-служба на следующий день в пресс-релизе сообщила, что он уже через десять минут после возгорания был на месте в бронежилете и с начальником УВД изучал обстановку. Люди немножко посомневались – попасть с правого берега Волги на левый за десять минут даже с мигалкой и бронежилетом довольно затруднительно. Правда, Игорь Корнилов, один из самых известных ульяновских блогеров, показывающий мне окрестности Арсенала, подтвердил:

– Да, видел, но уже ближе к шести, но действительно в бронежилете… Сам Игорь Николаевич попал в Заволжский район только благодаря знакомому с катером – мост сразу после начала пожара перекрыли.

– На правом берегу скопилось очень много людей, чьи дети остались в поселке. Их не пускали, матери просто с ума сходили, – рассказывает Игорь.

Он возглавляет местную общественную организацию, занимающуюся защитой прав детей. Вечером в пятницу, 13-го, прорвался на улицу Академика Павлова, чтобы ходить по дворам и собирать перепуганных детей.

– Много говорят о выбитых стеклах, целлофане и прочей ерунде – и это мне очень странно, – объясняет он мне. – Никто не говорит о детях, а ведь больше всего пострадали они.

Взрывы начались около 16 часов. Большая часть родителей в это время на работе, дома одни дети, старики и больные. В Ульяновске в это время года темнеет в 15.30.

– Здесь трясло так, что все шаталось, – рассказывает мне Светлана Васильевна Любимова. – Я пыталась одеть внучку, чтобы скорее на улицу, и не могу – она вцепилась в меня и трясется…

Пожилая женщина растопыривает руки и показывает, как тряслась ее внучка. Она жительница поселка Верхние Террасы, примыкающего к Арсеналу. В облагороженных советским новостроем Террасах намешаны как попало хрущевки, цеха, частный и гаражный сектора. На всем этом хаосе ни одного уличного фонаря. Когда Арсенал взорвался, дома трясло и люди выбегали на улицу в кромешную тьму, разрезаемую только отсветами огня, – могу себе представить этот кошмар, имеется опыт. В Арсенале работало очень много местных, и все знали о невообразимом количестве боеприпасов на его складах – глядя на огромные языки огня, кое-кто из людей, вероятно, реально готовился к смерти.

– Маленькие-то дети в истерике, а кто постарше, им развлечение, – говорит Корнилов. – Они все побежали к Арсеналу, под осколки. И вот здесь очень хорошо сработала милиция, они сразу пошли по дворам загонять детей.

Игорь тоже очень недоумевает по поводу прессы:

– Изобразили наших людей какими-то жлобами, дерущимися из-за полиэтилена, а ведь когда пошли взрывы, мало кто думал о себе – многие забирали к себе соседских детишек, побежали к старикам.

– И при этом ни одного факта мародерства, хотя квартиры три дня стояли пустые, – рассказывает владелец местного информационного сайта “Угород” Александр Павлов. Ему все эти дни жители на сайт писали жалобы, и Саша честно ходил проверять их, даже самые невероятные.

– Ни одного случая мародерства я не обнаружил, как и гор трупов, пробитых стен и так далее, очень много было паникеров, особенно среди журналистов. У нас тут перлы умудрились выдать в первые дни -”осколки снарядов щекотали пятки” и “в Волгу вливались реки крови”, – смеется Саша и тоже недоумевает: – Зачем?

Действительно, нужно сказать, что многие вещи вызывают недоумение. Например, эти несчастные стекла на самом деле привезли чуть ли не на следующий день. Но никто не подумал о психологической помощи перепуганным насмерть малолетним детишкам, некоторые из них даже спустя неделю бьются в истерике от любого шума. Пусть меня простят ульяновцы, но им очень повезло: выбитые стекла – это, конечно, неприятно, но на самом деле ерунда по сравнению с тем, что могло быть. А вот травмированная психика детишек – серьезно, ее заново не вставишь, когда еще это может сказаться.

ВИНОВАТА ЗА ВСЕХ

Арсенал еще не успели потушить, а в Ульяновске уже нашли виновную. Слух, пущенный якобы откуда-то из источников в окружении губернатора, приговорил пострадавшую при взрыве сотрудницу первого цеха Катю Камгину. Девчонка 27 лет, мать двоих детей еще не пришла в себя в больнице, как журналисты начали ломиться в палату на предмет интервью “с предполагаемой виновницей взрыва”. Это буквально вызвало взрыв возмущения в Арсенале. Чтобы понять почему, нужно знать, как работали эти самые цеха утилизации.

Всего в Арсенале находится около семидесяти цехов и ангаров, где хранились боеприпасы. Некоторые еще со времен Великой Отечественной. Собственно утилизация проходит в двух зонах – артиллерийской и минно-торпедной. Еще есть производственная зона, где сейчас в основном делают колючую проволоку. Всего около десяти цехов утилизации, в каждом из которых работали до сорока человек. В основном вольнонаемные и главным образом женщины – мужчины в этих цехах были только грузчики.

Утилизация снаряда включает в себя так называемую процедуру распатронивания.

– Представь себе стомиллиметровый снаряд, – Анна Малиновская, работавшая на утилизации в 1998 году, разводит руки, получается более метра. – У них гильзы металлические, пороховой заряд слеживается, и они очень плохо отделяются. И представь: одна женщина берет за снаряд, другая за гильзу – и свой конец со всей дури об пол.

По технологии подобные снаряды положено прогонять через вибростенд. Но, как мне в один голос объясняют женщины, работающие на утилизации, никто этого не делал. На предприятии существовал жесткий план, использование вибростенда существенно замедляло утилизацию, поэтому женщин заставляли лупить снаряд об пол. Это делали все – не выполнишь план, снижают так называемый коэффициент трудового участия, что существенно сказывается на зарплате. Как мне объяснили, в конце месяца частенько случались авралы – и тогда женщин, например с минно-торпедного участка, перекидывали на артиллерийский, и наоборот. Зарплата за этот, прямо скажем, нелегкий и опасный труд не доходила даже до семи тысяч рублей.

Кроме того, боевой заряд существует в самом снаряде. Как правило, это гексоген с алюминиевой пудрой. Когда боевой заряд слеживается (а они слеживались все, поскольку хранились десятилетиями), то образуются микротрещинки, в которых при кантовке снаряда образуется статическое электричество.

– Снаряд зажимается в тисках, на нем есть такой ободок, и вот ты этот ободок сбиваешь зубилом, – рассказывает Малиновская. – Про статику и то, что мы нарушаем технологию, понимали все, но ведь гнали план…

Отдельная технология по утилизации торпед – там отдельно собирают провода, разбирают системы наведения. Головная боевая часть шестиметровой торпеды включает в себя почти центнер взрывчатки – и все, кто работал в Арсенале, в один голос утверждают: просто чудо, что не случилось ЧП в минно-торпедном участке. Тогда масштабы разрушений были бы чудовищными.

Люди, с которыми я разговаривал в Арсенале, утверждают, что в принципе сделать автоматическую линию с удалением статического электричества, утилизирующую снаряды без участия человека, несложно. В Ульяновске очень высокий уровень насыщения оборонной промышленности – сделать подобную линию усилиями местной оборонки несложно. Почему это не было сделано – отдельный вопрос. Это тем более странно, что Арсенал в принципе не бедное предприятие – цветной металл (медь, латунь, олово) уходил оттуда составами. Отдельный план существовал по драгметаллам – платина, золото, серебро в достаточно больших количествах использовались в системах наведения. Вполне можно было сделать пару линий и вообще исключить человеческий фактор.

Двухэтажные сталинские дома на территории Арсенала пострадали, пожалуй, больше всего, во многих пробиты крыши, штукатурка пошла трещинами. Я хожу по офицерским квартирам. Нужно сказать, что психология жителей Арсенала и тех, кто живет снаружи, несколько различается. Здесь меньше жалуются на выбитые стекла, хотя и очевидно, что живут не слишком богато – меньше машин, меньше ковров, хорошей мебели и бытовой техники. Зато больше детей. И то ли философское, то ли уже вошедшее в привычку отношение к происшествию – все-таки военные семьи. Разговариваю в основном с женами, они просят не называть фамилий, но высказывают все, что накипело, – и о нарушениях технологии, КЗОТа, и о своей “великой любви” к воинскому начальству, которое подозревают во всех грехах. Но известие о том, что Катю Камгину пытаются сделать крайней, вызвало у всех настоящее озлобление:

– Пусть судят тогда всех нас, эта несчастная девчонка, значит, жизнью рисковала за сраные семь тысяч, чтобы прокормить семью, а эти б… вообще в цехах не появлялись, зато тут на “мерседесах” разъезжают, – кричит мне в лицо немолодая уже женщина, классическая офицерская жена. Ее муж, давший подписку о неразглашении, потемнев в лице, играя желваками на обветренном, посеченном морщинами лице, поднимается и уходит курить в коридор – служба и не очень благополучная жизнь сделали этого сильного мужчину немым. Уже уходя, я вижу его в коридоре: его руки с мятой сигаретой дрожат, он не смотрит на меня, этому большому человеку стыдно за такую свою жизнь.

Марат Хайруллин