Воспоминания и размышления об одном поэтическом десанте

Ольга Солнцева, преподаватель, в 1955-1974 годах учитель русского языка и литературы школы №20 Ульяновска: – Это было в конце января 1967 года. Группа литераторов приезжала в Ульяновск по линии Союза писателей СССР.

Жили они здесь дня четыре. Литературные вечера под названием «Стихи разных лет» проходили в ДК автозавода, во Дворце книги, в Доме офицеров.

Марк Соболь, Александр Николаев, Евгений Храмов, Давид Самойлов и Булат Окуджава. Естественно, я ждала больше всех Окуджаву и Самойлова. Они ездили по стране уже второй месяц. В Казани Самойлов заболел гриппом, его отправили в Москву. Все остальные тоже были простужены и все время мерзли. Здесь их поселили в нетопленую гостиницу «Волга», а выступать пришлось в холодных залах.

К их приезду «Ульяновский комсомолец» решил опубликовать материал с кратким рассказом о каждом из поэтов.

Кому писать? Все боятся. Вокруг этих фигур в стране уже витало некое облако крамолы.

Мой бывший ученик Гена Демин глядит лисой, Валера Антипов ему поддакивает: «Ольга Игоревна, напишите Вы». Я думаю: «А чего, собственно, мне будет? Из школы не уволят, выговор мне давать вроде не за что». Села и написала информационный материал – что-то вроде визитных карточек для каждого поэта. То, что не будет Самойлова, я еще не знала. С творчеством Храмова и Николаева знакома не была, пришлось лезть в сборники, что-то искать, чтобы какие-то слова сказать и о них тоже.

Публикация вышла в день их приезда.

Наталья Храмцова, искусствовед, в 1967 году научный сотрудник Ульяновского художественного музея: – Я побоялась, что не достану на Окуджаву билет в Дом офицеров, и решила пойти на встречу с поэтами во Дворец книги днем.

Были Соболь, Храмов и Окуджава. Самойлов болел.

Публика была абсолютно случайная. В основном студенты те, кто сидел в этот момент в читальном зале. Выступающих разместили под хорами. Мне понравились лица всех троих.

Но что меня совершенно убило – это абсолютное равнодушие публики. Абсолютное.

Совершенно не помню, кто вечер вел. Кто-то объявлял номера: два поэта читали свои стихи, а Булат Окуджава пел.

Кое-что для меня было знакомо. То, что я знала тогда у Булата, очень любила.

Почти не было аплодисментов. Причем это не было враждебно. Никто не кричал: «Пошлость!». Было равнодушие. И я поняла, еще раз ощутила, что Ульяновск – это чужой для меня город. Неприятный осадок остался.

Сергей Петров, доцент Ульяновского госуниверситета, в 1967 году ученик 9-го класса школы №1 имени В.И.Ленина: – Со мной училась очень интересная девушка Наташа Палкина. Мы с ней любили поэзию и делали вместе передачу на областном радио (передача «Орбита», редактор Нина Баболина).

И вот Наташа взяла и потащила меня на концерт в ДК автозавода. Я тогда ничего не знал про Окуджаву, но, конечно, поехал. Билеты нам достались на самый последний ряд, но сцену было видно хорошо.

Зал был забит до отказа.

Тогда еще не существовало Ленинского мемориала и ДК профсоюзов. В городе было три основных зала: филармония, драмтеатр и ДК УАЗа. Это был суперновый зал, там выступали даже большие оркестры и большие музыканты. Этот очаг культуры работал тогда блестяще.

И вот мы пришли на поэтический вечер. Приехало четверо поэтов. Перед Окуджавой выступал Марк Соболь. Его внимательно послушали, но потом какой-то пьяный парень стал кричать. Марк Соболь на него очень разозлился и сказал: «Уходите, или мы все сейчас уйдем». Парень утихомирился, и все продолжилось.

Потом встал Окуджава, подошел к микрофону с гитарой в руках. Прочел несколько стихотворений. В зале поднялся здоровый, плечистый, в черном костюме мужчина (явно подсадная утка) и громко спросил Окуджаву, как тот относится к Синявскому и Даниэлю. Булат Шалвович ответил, что это честные люди. Потом Окуджава под гитару исполнил две свои вещи.

После этого концерта ему запретили выезжать в провинцию и устраивать концерты. Он стал невыездным из Москвы.

Интересно, что Синявский своими корнями – из Симбирской губернии. Незадолго до его смерти я написал ему письмо и получил ответ.

Людмила Бару, журналист, в 1967 году корреспондент газеты «Ульяновская правда»: – Во время встречи в Доме офицеров в зале встает человек и спрашивает Окуджаву: «А почему у Вас нет стихов о целине?». Окуджава отвечает: «Как я могу писать о целине, когда я там ни разу не был? Я пишу о том, что я знаю».

А я как раз собиралась писать о человеке, который задал этот вопрос (не хочу называть его фамилию, он и сейчас живой, и пусть живет). Но после его вопроса Окуджаве желание писать о нем пропало. Он сам себя этим перечеркнул.

Ольга Солнцева: – На встрече в Доме офицеров ко мне подходит администратор: «Они читают Вашу статью взахлеб. Говорят, что проехали полстраны и нигде их так не встречали. Если появлялось чтото в печати – то или скандальное, или протокольно-обывательское. А тут, в Ульяновске, оказывается, их знают. Их ждут».

И они спросили администратора: «А кто это написал?» «Да вот она здесь, в зале» «Пригласите ее, пожалуйста, мы хотим с ней познакомиться».

Я прошла за кулисы, меня представляют, разговариваем.

На моем экземпляре газеты они пишут свои автографы. И кто-то, по-моему, Марк Соболь, куда-то в пространство говорит: «Господи, опять вечер. Придем снова в холодную гостиницу, там даже чаю нельзя будет выпить».

А у меня болела мама (лежала в постели), так что я не могла их к себя пригласить. Но моя подруга была на этой встрече со всей семьей: с мужем и двумя детьми. Я прошла в зал, подхожу к ним, рассказываю: вот какое дело. Они в один голос говорят: «Приглашайте к нам. Уж чаем-то мы их напоим».

Ладно. Я пошла обратно за кулисы, говорю: «Вы меня извините, я подслушала ваш разговор. Вы не будете очень уставшими после концерта, чтобы доехать до моей подруги – ее семья приглашает вас на чай».

Они дружно: «Ой, с удовольствием!». Вечер проходил нельзя сказать, что в дружеской атмосфере. Наибольший интерес вызывал, конечно, Окуджава. Была такая молва, что этот автор пишет похабные песни и сам их поет под гитару.

Стали приходить записки.

Одна такая: «А что Вы делали в 37-м году?». Окуджава говорит: «Я родился в 24-м. Посчитайте, сколько мне было лет и что я мог делать». Кто-то из зала крикнул: «Тринадцать!» «Ну вот, есть еще вопросы?» «Есть. Говорят, у Вас пластинки выходят за рубежом. А в нашей стране выходят?». Он говорит: «Да, выходят». Называет несколько альбомов и несколько стран, где они вышли. «А у нас?» – «А у нас вышла маленькая пластиночка, где четыре песни. Одну поет Кристалинская, вторую Кобзон, третью Камбурова, а четвертую Юрий Визбор».

Говорит спокойно, резких комментариев не дает, на провокации не поддается. Его спрашивают, он отвечает. (Потом вслед за ними в Москву, в ЦК, пошел пасквиль, где группа бдительных граждан возмущалась скандальным поведением поэтов. Первое, что им вменялось в вину, это то, как они были одеты: без пиджаков и галстуков, в свитерах и джемперах. Несколько лет спустя после концерта в Политехническом музее я подошла к поэту Храмову. Он рассказал, что после той поездки из всех городов, где они побывали, приходили в ЦК пасквили. Единственная не прислала Казань. Так их секретарь по пропаганде при встрече потом хвастался: какие мы хорошие, не написали…).

…Но вечер вечером, стихи стихами, а мы все это время лихорадочно соображаем, что есть в доме из продуктов. Хлеба нет раз, заварки нет – два. Ну ничего, возьмем у соседей, хотя уже первый час ночи – извинимся.

Тем временем Яков Моисеевич Мактас, муж моей подруги Нины Архиповны (он сам полковник), пошел по кабинетам Дома офицеров и пару батонов конфисковал. И вот мы всей компанией выходим на улицу, садимся в «уазик», за ними закрепленный, и едем к Мактасам на Средний Венец. Нина Архиповна сразу говорит: «Давайте, я буду заниматься кухней, а вы занимайтесь гостями».

Я перед этим твердо сказала своим: ни в коем случае не просите Окуджаву петь. Мы их пригласили не как артистов. Людей нужно просто обогреть и накормить. Когда вошли, разделись, я предложила им помыть руки.

Они так жалостливо, по-собачьи, посмотрели на меня и говорят: «А можно, мы пока просто посидим, здесь так тепло…».

Уселись за стол, детей, двух мальчишек, с собой не посадили: они стояли в коридоре, заглядывали в двери и все, от начала до конца, слушали. (А когда гости уехали, они сказали родителям: «Ну теперь вы поняли, что в доме должен быть магнитофон?». И магнитофон потом появился.).

…Нина Архиповна открыла банку помидоров, все сокрушалась, что кислые. Достали воблу, общая радость. А у Николаева руки нет, он кричит: «А я как же?». Марк Соболь: «Почистим тебе!».

Отогрелись они, выпили, поели, а потом Храмов говорит: «Булат, ты бы спел». – «Ну что ж, давайте». А гитару оставили в машине, там шофер сидел. Сходили за гитарой, Окуджава говорит: «Можно, я много не буду петь? Но я спою такое, чего вы еще не слышали». И он спел: «Прощание с новогодней елкой», «Молитву Франсуа Вийона», «Песенку о московском метро».

Они развеселились, стали разговаривать. Я не выдержала, поделилась: «Так ждала Самойлова. Я ведь все про него знаю заочно. С раннего детства.

Потому что мне Фаня Моисеевна Коган много рассказывала, «какой был Дэзи». И они мне говорят: «Называйте Ваши любимые его стихи. Мы Вам сейчас прочитаем». И прочитали: «Пушкин. Поэт и Анна», прочитали «Старик Державин», «Вход в музей», – кто-то чего-то забывал, другой подсказывал… Потом спрашивают меня: «Вы довольны?» – «Не совсем, конечно, – говорю. – Но довольна».

Очень было хорошо. И когда мы поехали – меня отвезти, а потом их, – они говорят: «Нам бы по газетке с Вашей статьей.

Нас же везде только грязью поливают…». Я говорю: «Да это не статья, это просто информация». – «А нам ничего другого и не нужно, нам надо, чтоб нас просто знали. Нам важно, что нас читают и нас ждут». А у меня весь следующий день забит уроками. Я говорю: «Знаете, ваша гостиница прямо напротив «Ульяновского комсомольца». Я позвоню с утра, и кто-нибудь вам принесет».

Наутро звоню в редакцию – ни один поросенок не пошел.

Боялись. А мне говорят: некогда нам. Я: да как вам не стыдно?! Там за мою спину спрятались. И это не можете сделать!

У вас Окуджава просит номер газеты, а вы не можете улицу перейти! Да никто и не узнает, что вы туда пошли!

Так они этого и не сделали.

А в семье Мактасов тот вечер остался едва ли не самым главным событием жизни. Место, где в торце стола сидел и пел Окуджава, стало с тех пор для них особым. Можно даже сказать – священным. Всегда об этом помнили и часто говорили. И вот вскоре к ним в гости приходит другая офицерская семья, причем муж – человек интеллигентный, а жена – хорошенькая, нарядная глупышка.

Нина Архиповна начала хлопотать на кухне, а эта Клара села на место, где сидел Окуджава.

Нина Архиповна заглянула в зал, увидела, где сидит гостья, и спрашивает: «Ой, Клара, а Вы любите Окуджаву?». Та удивленно так посмотрела на нее и отвечает: «Пожалуйста, не беспокойтесь, Нина Архиповна. Мы уже позавтракали».

Возмущение и негодование

15 февраля 1967 года. ЦК КПСС. Отдел культуры.

О гастрольных выступлениях поэтов Б.Окуджавы, М.Соболь и других в г.Ульяновске.

Ульяновский обком КПСС доводит до сведения ЦК КПСС, что Всесоюзным бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей СССР в январе т.г. в Ульяновск была направлена группа поэтов в составе: Окуджава Б.Ш., Соболь М.А., Храмов Е.Л., Николаев А.М.

Интерес к современной поэзии большой.

На встречах с поэтами, в основном, присутствовали студенты, учащиеся и интеллигенция.

Хорошее впечатление произвел А.Николаев.

Однако в целом содержание концерта, который состоялся 29 января, у многих слушателей вызвало чувство возмущения и негодования, о чем в своих письмах в обком КПСС сообщают многие присутствовавшие на концерте.

Особенно вызывающе вел себя Б.Окуджава, который всем своим поведением старался показать, что он личность необыкновенная и даже В.Маяковский – не чета ему.

Так, в одной из реплик он заявил, что стихи по заказу не пишутся, это не ширпотреб и писать о всякой целине и прочем он не станет. Тогда в ответ на эту реплику из зала пришла записка, в которой говорилось, что даже Маяковский писал стихи для рекламы советской торговли. На это Окуджава ответил, что он-де не Маяковский и Маяковского не следует обожествлять.

В одном из ответов на записку из зала он заявил, что книгу «Доктор Живаго» Пастернака он бы издал у нас в СССР, что в ней ничего такого нет, что он не согласен с тем, что Даниэля и Синявского привлекли к уголовной ответственности, поэтому подписался под письмом в ЦК КПСС «вместе с другими видными деятелями литературы и искусства», где был выражен протест против их ареста. Но ни словом не осудил их поступка.

И далее. Он сказал, что самодеятельные песни под гитару, получившие сейчас такое широкое распространение среди молодежи, часто «блатного», нецензурного содержания, он одобряет и, как он выразился, с ними, кажется, уже примирились строгие критики. Все выступления Б.Окуджавы носили скандальный характер.

Слушатели концертов в своих отзывах пишут, что подобные выступления явно не служат делу коммунистического воспитания молодежи.

Секретарь обкома КПСС А.Скочилов.

Пометка карандашом: Сверкалов.