Арбахан МАГОМЕДОВ

В восьмом номере газеты «Времена.ру» опубликована статья Николая Васина «Кризис монополии. Без оппозиции власти Ульяновск ждут потрясения». В статье делается вывод о том, что «новый политический сезон, связанный с переназначением губернатора и выборами в Госдуму, может стать для региона периодом серьезных социальных издержек и потрясений». Поскольку «этот период способен поменять вектор политических предпочтений жителей».

Однако не ясно, что может стать ключевым фактором такого перелома. Экономический кризис? Но народ ждал худшего и психологически подготовлен к трудностям. Роста протестной активности? Возможно. Но, как показали немногочисленные выступления в Калининграде, Кузбассе, Москве и др. городах, власть подготовлена к этому еще лучше. А самое главное, нет никаких признаков того, что общество способно консолидироваться против власти. Где та критическая масса людей и оппозиционных лидеров, которые «не хотят жить по-старому»?

Далее автор считает, что в Ульяновской области—в одном из депрессивных российских регионов—этот протест может получить особенно острый характер. Причина? Отсутствие оппозиции и кризис представительства. В статье делается вывод о том, что без реальной оппозиции невозможно обеспечить устойчивость и предсказуемость системы в целом и предотвратить социальные потрясения.

По меркам книжных «правильных» истин, вывод верный. Это примерно то же самое, что утверждать, что коррупция это плохо, а средний класс является основой демократии и политической стабильности. В другом месте я могу доказать, что коррупция это хорошо, а средний класс не является основой демократии. Однако кроме книжных истин есть реалии российской жизни. А они таковы, что позволяют говорить о парадоксе нынешней российской повседневности.

Российское общество нужно создавать заново

Почему мне трудно представить себе организованные антиправительственные выступления в России? Разорванная социальная ткань не может объединить людей. Исследования российских ученых показывают, что социальные формы организации населения съежились до самых узких групп: либо неформальных сообществ, либо земляческо-родственных связей, либо полудружеских отношений коллег и соседей. При таких обстоятельствах вряд ли стоит ожидать появления каких-то сильных и значимых социальных движений. Массовый опыт отношений нашего народа с начальством—будь то госструктуры или работодатели—демонстрирует навыки пассивной адаптации к государственному вымогательству или давлению. Ожидать от такого поведения систематического (пусть медленного) гражданского самосознания и способности к солидарности очень трудно.

Всегда нужно помнить, что все-таки для российской политической традиции больше характерен патернализм. Для Европы характерна самостоятельная гражданская солидарность против власти, а не ожидание каких-то благ от государства. Здесь ключевое слово «мы». В России ключевое слово «я и государство».

Люди все еще хорошо помнят 1990-е годы, когда каждый пытался выжить. А сейчас у них уже другие притязания. Человек получает каждый месяц зарплату и уже может оценить, что это за деньги. Другое дело, что работники начинают сравнивать свой заработок и заработок начальства—директоров и топ-менеджеров.

Россия все больше разделяется на два лагеря. На тех, кто может строить планы на будущее, кто ощущает на себе стабильность и рост благосостояния. И на тех, кто, при всех улучшениях, чувствует, что у них очень шаткое положение. Они не самые бедные, но они живут чуть выше уровня бедности. Эта та часть российского общества, которая более всего страдает от социальных реформ, проводимых в последние годы российским правительством: сперва монетизация льгот, потом Жилищный кодекс, Градостроительный, Земельный и др. кодексы. Эти реформы наглядно показали людям, что государство, которое приходит к ним, не такое уж хорошее. Привычная патерналистская схема «я и государство» дает сбой. Вначале у людей срабатывает патерналистская реакция—написать письмо кому-нибудь: мэру, президенту. Всегда грустно слушать их рассказ: «Мы дошли до губернатора, и вы представляете, что…»

Но гражданская консолидация это очень медленный процесс. Люди начинают понимать, что писать начальникам бесполезно. Это они раньше думали, что, например, Чубайс с Грефом и Кудрин с Сердюковым плохие, а Путин с Медведевым—хорошие. Теперь приходит понимание, что все они Власть, которая против них. Препятствие на этом пути—неспособность людей к солидарности. Огромная проблема состоит в том, что в России люди скорее склонны—это показывают опросы—не доверять друг другу, чем доверять. А если ты не доверяешь окружающим людям, то ты с ними никогда не пойдешь на совместную акцию. Без преодоления этого социального дефекта любые коллективные действия невозможны. Изменения в этой сфере происходят очень медленно. В российском обществе сегодня очень слабая солидарность. Как отметила французский социолог Карин Клеман (долгое время исследующая в России протестные движения), российское общество, по сути дела, нужно создавать заново.

Другое печальное обстоятельство заключается в том, что власти считают протестные движения объектом чьих-то манипуляций. Т.е. они совсем не верят в самодеятельность людей, считая последних за быдло. Это хорошо показали события в Кемерово на шахте «Распадская», где попытки шахтерской самоорганизации были названы губернатором Тулеевым результатом происков западных спецслужб.

Россия: «уход» вместо протеста

Нынешний парадокс может быть описан следующим образом: даже если значительная часть общества выражает неприятие нынешнего состояния дел, почти никто не протестует. Как реагируют люди или целые страны на кризисы? Есть две основные модели реакции: протест и «уход». С протестом все понятно. Это активное противодействие существующей системе, попытка с ней бороться. Так реагирует часть молодежи на российском Кавказе, уходя в леса и пещеры с оружием в руках. «Уход» – это бегство в какое-то другое состояние, стремление адаптироваться или спрятаться. Русские люди, что в 1990-е годы, что сегодня, реагируют по большей части «уходом». Но проблема в том, что единого вектора «ухода» в России нет. Есть различные его варианты. Это и локализация, замкнутость на своих делах. Это и пьянство, и криминал. Это—бегство от политики, уход от общественной жизни в потребительство, в собственный бизнес, в виртуальные миры, в досуговую расслабленность социальных сетей. Возможностей «ухода» государством создано много. Властям выгодно, чтобы социальная энергия канализировалась в порно-пойло, чтобы она «сливалась в досуг и «расслабуху». В итоге социальная энергия и «сливается» в досуг и «расслабуху». Все это позволяет людям не грузить себя заботами о политике, общественной солидарности и прочих социально значимых вопросах. А поскольку векторы ухода в досуг и «расслабуху», как уже говорилось, разнонаправлены, то и никакого организованного сопротивления не наблюдается. Ситуация устраивает и российский правящий класс, который заинтересован в спекулятивном затягивании переходного периода. Она устраивает и обычных россиян, поскольку позволяет много потреблять и не нести никакой ответственности. С этой точки зрения русский человек никогда не жил так хорошо.

Слишком многим народ пожертвовал ради такой стабильности. Повторяя лозунг «Лишь бы не было войны» в годы «развитого социализма», он грезил о западных супермаркетах с 20 сортами колбасы. Теперь, получив это, он вряд ли променяет его на абстрактную демократию или ценности политического представительства. Сегодня средние москвичи получили возможность работать как поляки, а жить как американцы.

Общество, одержимое потребительскими соблазнами, позволило себе отречься от своего исторического прошлого, от своего исторического пути. Оно лишилось империи, оно отказалось от славы и энергии «красного проекта». Оно сдало друзей и союзников: 80-летнего, больного раком Эриха Хоннекера (для молодежи—лидер ГДР), сербов на Балканах, Афганистан и его лидера Наджибуллу, Сирию и Палестину.

Сейчас оно, возможно, презирает себя за это паскудство. Но безграничные возможности потребления и мир удовольствий, лежащий перед ним, сглаживают и этот психологический дискомфорт.

Это отречение принесло другие завоевания: полные супермаркеты, новые возможности зарабатывания и потребления, поездок за границу.

Да, власть боится протестных выступлений и она к ним готова. Однако, на мой взгляд, гораздо опаснее другое. У нас на глазах происходит нарастание социальных патологий, апатии и усталости. Мы видели, что, когда ухудшается жизнь, люди не обязательно ходят на митинги, они не обязательно объединяются для защиты своих интересов. Мы видели также, как они спиваются. Это и есть черты социальной патологии, которые могут развиться еще больше. В конечном счете общество с разросшимися социальными патологиями не сможет выполнять миссию сохранения и развития государства. Так оказался обречет поздний Рим, отягощенный регрессом и демобилизацией. Так бывает всегда, когда в обществе на смену творческому напряжению элиты и народа приходит гедонистическая расслабленность. Как пишет известный российский публицист Сергей Кургинян, «Путин стабилизировал регресс». Россия засыпает в сладком рассоле нетворческой расслабленности. Засыпает и теряет жизненную силу. При этом все бегают вокруг засыпающей России и говорят: «Матушка, модернизируйся!».

Утверждать о том, что народу нужна оппозиция и демократия, это значит слишком сильно льстить быдлу с его желудочными инстинктами. А что касается Ульяновска, то здешним людям, как и здешним властям, нужны две вещи—деньги и упрощенные удовольствия.