ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мелкорослый, с неизменно озабоченным лицом директор фитнесс-клуба придирчиво осмотрел Ольгу с головы до ног, собрал на переносице несколько морщин и сказал:

– Вообще-то нам нужны девушки с внешностью фотомоделей и ростом не ниже сто семидесяти. Но, так и быть, я возьму вас. Имейте в виду, что когда я найду более подходящую кандидатуру, вы будете уволены. Оклад – четыре с половиной тысячи в месяц. И ни копейки больше!

Ольга согласилась. Ей подходил график работы, и она успевала после фитнесс-клуба отработать полсмены в магазине строительных материалов. Туда её приняли без оговорок на внешность, хотя старший менеджер и задал вопрос:

– Вы хоть сможете отличить дюбель от дюкера?

Оба слова были Ольге не знакомы, но она уверенно кивнула. Свободными теперь у неё оставались несколько вечерних часов по понедельникам и четвергам, и она подыскала вакансию уборщицы в компьютерном салоне.

На дочь совсем не осталось времени. Когда Ольга приходила домой, Ксюша уже спала, а когда уходила – ещё спала. Зато на авансы, которые Ольга получила на всех работах, она смогла купить одно из пяти лекарств для Сергея.

Общение с мамой сводилось к коротким и малозначащим фразам. Ольга чувствовала, что стена, которая встала между ними, будет непреодолима до тех пор, пока в их доме живёт Глеб. Но снова говорить на эту тему Ольга не могла и не хотела. Глеб оставался предупредительно-вежливым с Ольгой, и всякий раз вопрошающе заглядывал ей в глаза, когда оставался с ней наедине на кухне. Он ждал от неё каких-нибудь слов, и Ольге казалось, что Глеб с облегчением воспринял бы даже упрёки и оскорбления в свой адрес, лишь бы Ольга не молчала. Отношение к нему менялось у Ольги десятки раз за день, как если бы ей приходилось иметь дело с разными людьми: кого-то она люто ненавидела, к кому-то испытывала мучительное чувство жалости и острое желание защитить и помочь. Глеб это замечал и комментировал:

– Ну что ты мечешься, Оленька? Не выматывай себе душу. Всё, что тебе нужно для счастья, есть. Есть ты и я. Есть Ксюша…

Ольга ни разу не смогла выслушать его и, закрыв уши, немедленно выходила из кухни к себе в комнату.

– Ты же любишь меня, – сказал он как-то. – Просто ты боишься признаться себе в этом.

«Это бред – я люблю Глеба!» – мысленно возмущалась Ольга, но слова Глеба оказались на редкость прилипчивыми, они въелись в её сознание и время от времени напоминали о себе, заставляя Ольгу снова и снова убеждать себя, что это – бред. Постепенно аргументы иссякали, как и желание переубеждать себя, и Ольга, чувствуя опустошение в душе, прекращала спор с невидимым оппонентом и с отупляющим равнодушием думала: «А зачем я терзаю себя? Что есть, то есть. Жизнь всё расставит по своим местам».

Тут произошло событие, которое вынудило Ольгу первой заговорить с Глебом. Поздним вечером ей позвонил мужчина, который представился «честным и бескорыстным врачом». Не сразу Ольга поняла, что это тот самый врач, который зашивал порез на руке Глеба.

– Видите ли, в чём дело, – бархатистым голосом произнес он. – Когда я был у вас, я дал вашему молодому человеку редкое и сильнодействующее лекарство строгой подотчётности. И вот вчера к нам в больницу неожиданно нагрянула комиссия. Она выявили недостачу, и теперь я должен объяснить, какому больному и с каким диагнозом я дал это лекарство. Поймите меня правильно, но мне ничего не остаётся, как назвать ваш адрес и раскрыть диагноз: ножевое ранение в области запястья правой руки.

Ольга всё поняла правильно.

– Сколько я вам должна? – глухим голосом спросила она.

– Лично мне ваши деньги не нужны! – торопясь и заикаясь, заговорил врач. – Но чтобы замять конфликт, нужно пятьсот долларов. А мне не надо ни цента…

– Хорошо, – произнесла Ольга.

– Деньги нужны срочно, – мягко добавил врач. – Желательно завтра. Подвезите их к дому культуры «Москвич» к трём часам дня.

«Это проблемы Глеба! – решительно и зло подумала Ольга, опустив трубку. – Пусть сам отдувается!»

Она немедленно рассказала Глебу о звонке. Глеб воспринял новость спокойно, даже рукой махнул, словно хотел сказать, что проблема выеденного яйца не стоит.

– Конечно, я заплачу ему пятьсот долларов, – сказал он. – Трудность только в том, что все деньги у меня лежат на банковском счету, а документы остались дома. Ты займи у кого-нибудь пятьсот баксов под любые проценты, а я потом рассчитаюсь.

Ольга уточнила, что значит «потом», но Глеб неожиданно вспылил:

– Потом – значит потом!

Легко сказать – займи пятьсот долларов. Может быть, Ольге и удалось бы наскрести нужную сумму у подруг, но не в такие жёсткие сроки!

* * *

Ещё совсем рано, и за окном тяжело просыпается сырой рассвет. У Ольги сон поверхностный и тревожный. Она с кем-то разговаривает, у кого-то просит деньги, но лица людей всё время меняются, дробятся на осколки, будто отражаются на поверхности неспокойной воды… Ольга просыпается оттого, что чувствует на своем лице чьи-то тёплые пальцы.

Открывает глаза. На краю кровати сидит Ксюша в розовой пижаме и гладит её по щекам.

Ольга вскакивает с постели, тревожно хватает девочку за руку, машинально щупает её лоб.

– Что с тобой, доченька? Ты почему не спишь? У тебя что-нибудь болит?

Ксюша отрицательно крутит головой и ложится на подушку. Сердце в груди у Ольги пляшет и прыгает. Она смотрит на часы. Четверть шестого. Штора тихо колышется от слабого сквозняка. Слышно, как за окнами завёлся автомобиль, как хлопнули дверцы…

Ольга опускается на подушку, гладит дочь по головке.

– Мамуля, – шепчет Ксюша. – Раньше было так хорошо. Мы ходили с тобой в кафе, ели мороженое, и ты улыбалась. А теперь почему-то всё по-другому…

Ольга поворачивается на бок, утыкается носом в светлые кудри, пахнущие апельсиновым шампунем, и пытается сдержать слёзы. Она не знает, что ответить дочери. Чувство вины перед ребёнком давит на неё так, что Ольга вообще не может произнести ни слова.

* * *

Утром она поехала к Сергею в больницу. Надо отвезти лекарство, посидеть с ним, подержать его за руку, и тогда жизнь снова начнёт приобретать смысл, и возвращаться в привычное русло. Только посидеть рядом с ним, только подержать его за руку.

Лечащий врач, молча взял из рук Ольги белую пластиковую баночку с лекарством, посмотрел на этикетку, поставил лекарство в сейф и запер на ключ. Ольга ждала каких-нибудь ободряющих слов, но врач строго сказал:

– Долго, дорогая моя, долго достаете лекарства. Чем раньше мы начнём комплексное лечение, тем больше шансов на то, что он поправится.

«Проклятый мир! – думает Ольга, почти с ненавистью глядя на волосатые руки врача. – Всё упирается в деньги. В эти мерзкие замусоленные бумажки. Они, эти шуршащие дряни, будут решать – жить Сергею или нет».

* * *

Ольга зашла в палату и первое, что увидела – букет кроваво-красных цветов на тумбочке. Ей показалось, что жгучий жар опалил её лицо и грудь, и ей стало тяжело дышать. Она замерла на пороге, не в силах оторвать взгляда от букета. Ей было невыносимо больно смотреть на него, и словно все предметы в палате замерли, притихли, ожидая реакции Ольги. И, казалось, что даже Сергей перестал дышать.

Не в силах совладать с нахлынувшим на неё желанием, Ольга быстро подошла к букету, выдернула его из вазы и шагнула к окну. Взялась за рукоятку, дёрнула, пытаясь распахнуть створку, и тут услышала за спиной сдавленный голос:

– А ну поставь на место быстро…

Катя стояла посреди палаты с мокрым полотенцем в руках. Наверное, она собралась протереть от пыли подоконник и тумбочку. Ольга не шелохнулась, крепко сжимая тонкие стебли цветов.

– Этим веникам не место в больнице, – ответила Ольга.

– Не тебе решать…

– Какого чёрта ты ходишь сюда?

– Чтобы уберечь его от тебя. Ты уже сделала доброе дело…

Девушки медленно сближались. Катя остановилась у ног Сергея, а Ольга – у изголовья кровати.

– Если бы ты не отправила ему телеграмму, – произнесла Ольга, – с ним бы ничего не случилось.

– Если бы ты не водила его по тёмным закоулкам, – отпарировала Катя, – в него бы не выстрелили…

– Он не хочет тебя видеть, – повысила голос Ольга. – Не приходи сюда! Не мучай его!

– Это ты не должна сюда приходить! Ты же обвенчалась с каким-то толстым боровом! Ну, так и живи с ним! Чего за Сергея хватаешься?

– Не тебе решать, с кем мне жить!

Трудно сказать, чем бы закончился этот спор, если бы Сергей вдруг не открыл глаза. Его взгляд был осмысленным и даже немного удивлённым. Он попытался что-то произнести, но мешала трубка, вставленная между губ. Обе девушки замолчали и склонились над лицом парня – Ольга с одной стороны, Катя с другой. Сергей поочередно рассматривал их. Катя вспомнила про букет, выхватила цветы из руки Ольги и бережно поставила в вазу.

– Вам пора! – напомнила медсестра, заглянувшая в палату.

– Ещё раз прошу тебя, – сказала Катя, когда девушки вышли в коридор. – Оставь его. У тебя ведь уже есть парень. Не доводи меня до греха.

* * *

Из головы не выходят эти проклятые пятьсот долларов. До встречи у дома культуры осталось полдня. Где взять деньги?

У ворот больницы остановилась тёмная «девятка» и стала сдавать назад, чтобы припарковаться на узком пятачке между деревьями и ржавыми «ракушками». Машина перегородила Ольге дорогу, и она, всё ещё переполненная эмоциями, стукнула ногой по колесу. Дверь машины тотчас открылась. Ольга уже приготовилась наговорить водителю грубых слов, но вдруг узнала его. Это Дима Новиков, друг Сергея. Парень заметно похудел. Он пострижен наголо. Чёрная майка и такая же куртка придают его облику скрытую агрессию.

– Ольга! – восклицает он, быстро подходит к ней и хватает её за плечи. Его глаза подвижны. Кажется, он внимательно, сантиметр за сантиметром, изучает её лицо. – Я только сегодня узнал… Как он? Не молчи же!

– Дима… – произносит Ольга и больше не находит слов. Глаза молодого человека полны неподдельной тревоги, взгляд открыт и чист. Ольга с ужасом понимает, что сейчас ей придется лгать ему – лгать спокойно и уверенно, как это она делала в кабинете у следователя. Но откуда взять силы на качественную ложь? Это для Ольги самый неблагодарный, самый тяжёлый и изнурительный труд.

– Идём в машину! – приказывает Дима и подводит Ольгу к «девятке». В салоне, тесном замкнутом пространстве Ольга чувствует себя защищённой. Она просит у Димы сигарету, настраивается на игру, входит в роль. Долой эмоции! Долой совесть! Долой!

Она почти слово в слово повторяет те слова, которые говорила следователю. Дима слушает, не перебивая, лишь изредка шлепает ладонью по рулю.

– Я знаю, кто это мог быть, – говорит он, глядя сквозь забрызганное ветровое стекло, и его рука непроизвольно сжимается в кулак.

– Кто? – немея от страха, спрашивает Ольга, а у самой в голове вихрем кружатся обрывочные мысли: «Неужели он догадался? Или кто-то ему сказал?»

Дима поворачивает голову, напряжённо смотрит Ольге слова. Он уже почти готов сказать ей о своих подозрениях, но в последнее мгновение что-то удерживает его.

– Ты всё равно не знаешь этих людей.

Гора с плеч! Ольга с облегчением вздыхает. Теперь ей говорить намного легче. Она рассказывает о том, как Сергей сегодня открыл глаза, как он исхудал, какое бледное у него лицо, и замечает, что Дима слушает её невнимательно. Он погружён в свои мысли, на его скулах играют желваки, губы стиснуты, ноздри расширены… Кажется, что парень изо всех сил сдерживает крик.

– Ну, всё, – прерывает он её на полуслове. – Иди. Мне пора…

Он почему-то передумал идти к Сергею. Рука потянулась к ключу зажигания. Завёлся, заурчал ещё не остывший мотор. Ольга берётся за ручку, чтобы открыть дверь, и тут вспоминает о дворце культуры.

– Дима, – произносит она, как бы проталкиваясь сквозь стыд с закрытыми глазами. – Дима, одолжи мне, пожалуйста, пятьсот долларов.

Ей хочется умереть от стыда, но она произносит эту фразу до конца, отчетливо и медленно, чтобы он понял каждое слово, каждый звук и, не дай бог, не переспросил. Он не переспрашивает, машинально суёт в карман куртки руку, вынимает бумажник.

– Через два дня верну, – добавляет Ольга и отворачивается, кусая губы.

Она слышит, как шелестят купюры, как вжикает молния – должно быть, в бумажнике не нашлось нужной суммы, и Дима стал проверять карманы. «Наверное, он меня презирает, – думает Ольга. – Когда мы встречаемся, я всё время его о чём-то прошу. Он уже не рад, что познакомился со мной. Как это всё унизительно!»

Она зажимает в кулаке деньги и, ни слова больше не говоря, выходит из машины. Не оглядываясь – бегом подальше от него, куда-нибудь во дворы, в кусты… Отдышалась в каких-то замусоренных зарослях. Опёрлась лбом о морщинистый ствол дерева и тихо заплакала.

* * *

Она простояла у дворца культуры не меньше четверти часа, прежде чем к ней подошёл «врач широкого профиля». Должно быть, он следил за ней откуда-то из засады, выясняя, не привела ли девушка кого-нибудь с собой. Озираясь по сторонам, он сразу взял её под локоть, завёл за угол дома и нетерпеливо пошевелил ладонью.

– Давайте быстрее!

Когда деньги оказались в его руке, он сунул их во внутренний карман пиджака, размяк и умиротворенно сказал:

– Ну вот, теперь я смогу решить все проблемы…

Ольга не давала ему договорить. Она схватила его за воротник пиджака, притянула к себе и, едва не касаясь губами его носа, выразительно сказала:

– Если ты ещё раз попытаешься шантажировать меня, то я тебя убью.

Ей показалось, что он ей безоговорочно поверил.

* * *

И снова всё понеслось по привычному кругу: в больницу к Сергею, работа в магазине за прилавком, в фитнес-клубе за стойкой, уборка помещений в компьютерном салоне, затем бегом по магазинам и уже в потёмках – домой. И там всё неизменно и статично. Глеб, похожий на тёмную безмолвную тучу, преследующий Ольгу по пятам в напряжённом ожидании чего-то; мама с укором в упрямых глазах; крепко спящая дочь, обнимающая плюшевого мишку, подаренного добрым дядей Глебом.

Ольга сидела за кухонным столом, с отупением глядя в чашку с остывшим чаем. Телевизионный канал закончил работы, экран шипел и мерцал голубым «снегом». «Может, завести собаку? – думала Ольга. – Хоть она будет радоваться мне. Я буду ходить с ней гулять, буду покупать ей косточки, а она будет радостно вилять хвостом и преданно заглядывать мне в глаза».

– Ужинать будешь? – спросил Глеб, присаживаясь рядом. – Есть тефтели. Есть пельмени…

Ольга подняла голову и посмотрела на лицо Глеба. Как давно она его знает! Знакомы каждый изгиб, каждая складка, каждая тень. Высокий лоб несимметрично перетекает в глубокую залысину. Редкие кудрявые волосы её уже почти не закрывают. Брови тоже редкие, к тому же короткие, словно их с краев выщипали. Вот глаза у Глеба красивые, чёткие, выраженные, и они передают чувства. Давно ли у них появилось это свойство? Нижняя часть лица тяжелее и шире верхней. Маленький, плохо развитый подбородок с успехом дополняет второй – мясистый, отвислый, мягкий, как брюшко у кота. Чтобы выбрить на нём щетину Глебу приходится высоко запрокидывать голову и свободной рукой натягивать кожу. Изломал парень себе всю жизнь. Рассекал бы сейчас по улицам на крутой иномарке, запросто ходил бы по ресторанам, мотался бы за границу, словом, полоскался бы как сыр в масле. Ан-нет, сидит, болезный, на чужой кухне, униженный, забитый, притихший, и нечем похвастать. Облез павлиний хвост. И всё ради чего? Ради Ольги? Ради её расположения к нему? Ради её мягкого и доброго взгляда?

Она протянула руку, коснулась редеющих волос. Он замер, боясь пошевелиться. Даже дышать перестал. Ольга провела ладонью по его голове, скользнула кончиками пальцев по пухлой, колючей от щетины щеке.

– Олюшка, – задыхаясь от волнения, пробормотал Глеб и, схватив её ладонь, прижал к губам. – Олюшка, милая, любимая…

И всё повторилось. Тот же диван, то же влажное, рыхлое тело над ней, те же жадные, соскучившиеся по любви губы.

«Я ничего не знаю… Я ничего не могу понять…» – думала Ольга, подставляя лицо острым и ледяным, как медицинские иглы, струям душа.

Она вернулась в комнату, завернувшись в махровый халат. Спокойно и твёрдо посмотрела ему в глаза. Он вскинул голову, сел в постели, натягивая на грудь край одеяла.

– Завтра утром тебя здесь не должно быть, – сказала она. – Всё, Глеб. Всё. На этот раз уже всё.

Он кивал, соглашаясь.

* * *

Утром Ольге принесли повестку из прокуратуры.

– Заходите, милая, – пригласила следователь. Как и в первую встречу, она поливала из кувшина цветы, была весела и внешне доброжелательна. – Я вас пригласила по одному пустяковому вопросу. Присаживайтесь. Я сейчас закончу. Хотите чая из сушёных лепестков розы?.. Напрасно. Наверное, вы никогда не пробовали такого чая. Только не пытайтесь самостоятельно засушить розу, а потом её заварить. У вас получится безвкусная бурда цвета помоев. Тут нужна одна очень хитрая технология.

Следователь разобралась с цветами, поставила кувшин на подоконник, вытерла руки полотенцем и села за стол.

– Что-то вы неважно выглядите, – сказала она, кинув короткий взгляд на Ольгу. – Как поживает ваш друг?

Вопрос был двусмысленный, следователь наверняка составила его так не случайно. Ольга почувствовала, что её лицо от волнения начинает полыхать. Не зная, как избавиться от этой предательской красноты, она достала из сумочки платок, прикрыла им половину лица и стала делать вид, что сморкается. Но следователь уже не смотрела на неё.

– Ну, так как? – напомнила она о своём вопросе, просматривая какие-то бумаги, лежащие на столе.

– Он поправляется, – ответила Ольга. – Вчера пришёл в сознание.

– Слава богу, слава богу!

Ольга, сама не ожидая от себя такой отчаянной храбрости и дерзости, вдруг спросила:

– А вы ещё не нашли того, кто в него стрелял?

– Еще нет, – ответила следователь, и Ольге показалось, что женщина улыбнулась краешком губ. – Но уже вышли на его след.

– Интересно, кто это? – продолжала опасную игру Ольга.

– Мне тоже интересно, – отозвалась следователь. – Тем более, что я заключила со своим коллегой пари. Он тоже следователь, значительно старше меня, но фантазия у него совершенно неуёмная, как у студента школы милиции. Он пытается провести аналогию с нашумевшим делом об убийстве профессора Лавренова. О нём много писали, и вы наверняка читали…

Ольга кивала, в напряжении ожидая точного и сильного удара.

– Напомнить, в чём суть? Поздно вечером профессор вместе с женой возвращался домой. Около подъезда к ним подскочил неизвестный мужчина и убил профессора одним выстрелом в голову…

Следователь не договорила, её отвлёк телефонный звонок. Она подняла трубку, долго слушала, потом сказала, что постановление об аресте надо было подписать ещё неделю назад, тогда не было бы геморроя. Отвлекшись на минуту, она прикрыла трубку ладонью и снова – Ольге:

– А потом выяснилось, что убийство совершил любовник профессорской жены, причём по предварительному сговору с ней. Вдова потом целый месяц прятала любовника в своём гараже… Алло! Игорь Петрович, голубчик! Я всё понимаю, но, тем не менее, сейчас же подпишу ходатайство заместителю генпрокурора о продлении срока предварительного следствия. И будет гнить ваш сынок на нарах, как бы вы ни старались! И не видать этому мерзавцу солнечного света, как могильному червю… Вы хорошо поняли, что я вам сказала? Удачи вам, золотой мой!

Она положила трубку, с нежной улыбкой посмотрела на Ольгу и добавила:

– Вот так мы и работаем. По совести и во благо справедливости. Даже если звонит высокопоставленный чиновник из правительства… Давайте повестку, милая, и топайте домой. Топайте и думайте, думайте, думайте. Пока что у меня нет оснований предполагать, что у преступника был соучастник. Хотя я могу и ошибаться.

Ольга встала и подошла к двери. Ей казалось, что кабинет заполнен водой, и каждый шаг требует усилий . Взгляд следователя тупо давил в спину. А может, это уже не взгляд? Может, следователь достала из стола табельное оружие и целится Ольге между лопаток?

Ольга взялась за ручку, но дверь оказалась запертой. Ольга потянула сильнее. Дверь не поддалась. «Сейчас она выстрелит!»

– От себя, милая! От себя! – с мягкой насмешкой подсказала следователь. – Нельзя же быть такой рассеянной!

* * *

Как тяжело носить в себе обман! Он отравляет жизнь, словно тяжёлая болезнь. Он не даёт забыться, расслабиться, отвлечься. Он вытягивает силы, делает тело слабым, беспомощным, непослушным… Опираясь на поручень, Ольга спустилась по лестнице, вышла на улицу и остановилась, чтобы собраться силами и мыслями. «Так жить нельзя», – подумала она уже в какой раз, но как надо жить – по-прежнему не знала.

Нечего даже надеяться – следователь обо всём догадывается. Не случайно же приплела уголовное дело об убийстве профессора. Аналогия! Выходит, она считает, что Ольга сговорилась с Глебом, в какой день и час подведёт к подъезду Сергея, где его настигнет пуля… Волосы дыбом от таких мыслей! Пусть следователь – дура, соломой набитая, но стоит только представить, какая кошмарная картина блуждает в её мыслях, так даже жить не хочется. Ольга сама вела Сергея к месту казни…

Ольга поплелась на остановку. Порыв ветра вывернул её зонтик наизнанку. Ольга пыталась вправить непослушные спицы, но у неё ничего не получилась, и она с наслаждением сломала зонтик и затолкала его в мусорную урну… Надо как-то переубедить следователя. Надо во что бы то ни стало заставить её выкинуть паршивые мысли из головы.

Она остановилась и оглянулась на здание прокуратуры. Табличка отсвечивала и блестела, как зеркало. Как просто избавиться от тяжести, которая душила Ольгу! Повернуться на каблуках, птицей взлететь на второй этаж, ворваться к следователю в кабинет и сказать: «Глеб Матвеев прячется у меня в квартире. Это он стрелял в Сергея Рябцева». И всё! И тяжесть сразу свалится с плеч, и снова зачирикают воробьи, и станет бездонным небо, и ласковый ветер прошелестит по верхушкам берёз. И не надо будет лихорадочно думать над своими словами, трястись при виде милицейской машины, не надо будет пресмыкаться перед обстоятельствами. Но почему Ольга не может так поступить? Что её сдерживает?

Она отвернулась и пошла к остановке. Жалость – вот что. Клейкая, вязкая жалость, которая залепила ей душу. И не смыть её с себя, не оторвать, пока в памяти будут храниться глубокие, тоскливые глаза Глеба, и его слова, размокшие от слёз: «Я жил только одной мыслью и надеждой на то, что ты станешь моей. Я готов был в лепёшку расшибиться, чтобы сделать тебя счастливой…» Наверное, сострадание – это как болезнь. Слабого человека оно одолевает легко, а сильный справляется с ней, не позволяет сердоболию управлять собой и своим разумом. Да, Ольга больна. Она давно и тяжело больна.

* * *

Её пальцы пробежались по клавиатуре кассового аппарата, и из него с паровозным стуком стала выползать чековая лента. Ольга исподлобья смотрела на покупателя. Импозантный кавказец с благородной сединой в висках. Одет во всё белое – шарф, куртка, брюки и туфли. Брови и волосы – чёрные, как вороново крыло, и этот острый контраст подчёркивает богатство и преуспевание. И набрал полную тележку: дорогой «бошевский» перфоратор, электролобзик, «болгарку» и американскую бензопилу, усыпанную сенсорными кнопочками. Куда ему столько? Может, занимается элитным строительством деревянных коттеджей? Вот у кого куры денег не клюют. Наверное, он даже не знает, сколько у него наличности в бумажнике. Раскрыл, провёл пальцем по торцу пачки тысячерублёвок.

– Сколько с меня?

Такого обсчитать ничего не стоит. Для него несколько тысяч рублей – мизерная величина… Ольга замирает над кассой. В ней борется совесть с отчаянием. Она называет сумму. Кавказец, не считая, кидает на прилавок пачку денег.

– Возьмите, сколько надо! – И отворачивается к окну, покусывая спичку. Демонстрация полного доверия и пренебрежения к деньгам.

Ольга отсчитывает нужную сумму, на мгновение застывает. Её пальцы уже коснулись лишней купюры. Можно незаметно вытянуть, он не заметит. С него не убудет. Наверняка нечестно заработал такие деньжищи. Наверняка хитрит с налогами, с материалом; где украл, где припугнул, где дал взятку… Обычный современный бизнес. Для него это копейки. А Ольге деньги позарез нужны. Ну, просто до отчаянья нужны!

Она не может оторвать взгляда от пачки… Стыдно! Как стыдно! Какая низость! Нет, нет, она не может это сделать! Ольга встряхивает головой, отсчитывает сдачу – вплоть до копеек, и кладёт деньги в тарелочку.

– Заберите чеки и сдачу, – говорит она.

Кавказец сгребает купюры, заталкивает их во внутренний карман куртки и везёт тележку к выходу. Ольга отворачивается, чтобы не видеть ни кассы, ни этого человека в белом. Она покусывает губы и тихо мычит. Охранник, прогуливающийся у дверей, с удивлением смотрит на неё.

Что ж она натворила! Сама ведь сказала Диме, что вернёт деньги через два дня. Откуда она взяла этот срок – два дня? Ляпнула первое, что пришло в голову. А отдавать-то нечего! Дома нет ни копейки. Мамину пенсию взяла в долг, добавила то, что наскребла у себя и купила ещё одно лекарство для Сергея. Из детского сада звонили – надо срочно принести деньги на подарок директрисе и охрану. Консьержка в подъезде кулаком по столу стучит, требует оплату за минувшие три месяца. Квитанции по квартплате Ольга уже второй месяц носит в пустом кошельке, никак оплатить не может. На колготках Ксюши уже четвёртая заплатка появилась. И ко всему этому – долг Диме. Пятьсот долларов – о-ё-ёй! Когда брала, то не думала, как будет возвращать. Все мысли вращались вокруг негодяя, который смел называть себя «врачом широкого профиля». Откупилась от него, отдышалась, и осознала: денег нет и пока не предвидится, а долгов – выше крыши.

– Мне, пожалуйста, лампочку на сто ватт, – просит женщина в нелепой бежевой шляпе, из-под которой вылезают кудряшки.

Ольга погружена в тяжёлые раздумья. Она делает вид, что ищет лампочку в нижних ящиках, а сама думает, где взять деньги, где, где, где? А если позвонить Диме, извиниться и сказать, что пока не может вернуть долг? Был на месте Димы другой человек, какой-нибудь скандальный и малоприятный тип, то Ольга так бы и сделала. Но по отношению к Диме не может. Он слишком благороден, слишком доступен для тех, кто ищет помощи. Он ответит Ольге: «Не надо никаких денег. Будем считать, что ты мне ничего не должна!» Но сколько можно пользоваться его добротой? Сколько можно пить из этого чистого колодца, сколько можно качать из него воду?

Женщина, попросившая лампочку, начинает скандалить. Она не может ждать, она на три часа записана к косметологу. В торговый зал выходит директор, с недоумением смотрит на Ольгу, потом хмурит брови. Когда принимал на работу, предупреждал: нареканий со стороны покупателей быть не должно. Ольга заверила: не будет. Но сейчас ей всё равно. Эта работа не решает проблемы. Ну, простоит Ольга за прилавком месяц. Сколько получит? Пять тысяч рублей? А надо пятнадцать. И не через месяц, а завтра.

* * *

Ольга приметила это казино из окна троллейбуса. Вышла на следующей остановке, перешла дорогу и снова села на троллейбус – в обратную сторону. На этот раз рассмотрела вход как следует. Справа от дверей – видеокамера, на краю тротуара, выложенного цветной плиткой, стоит охранник. Из заднего кармана у него торчит антенна радиостанции. Вспышки света от неоновой вывески пульсами освещают его серую униформу.

Она прошла по улице с тем видом, с каким торопится после работы домой загруженная заботами хозяйка. Метров за пятьдесят до казино свернула в тёмный переулок. Очень хорошо, что здесь мало фонарей. Дома ветхие, старые, не в пример фасадам. Ольга прошла по переулку немного, оглянулась, определяя расстояние, и свернула ещё раз в какую-то подворотню. Несколько раз споткнулась о битые кирпичи. Здесь идёт ремонт, но вяло, от случая к случаю. Через арку с осыпавшейся штукатуркой вышла в тёмный двор. Похоже на дно бочки. В окнах домов, обступивших двор кольцом, свет не горит. Двери подъездов заколочены досками крест-накрест. Ольга подошла к одному из них, ухватилась руками за доску и оторвала. Не много сил ушло и на вторую доску. Ольга толкнула ногой дверь, втянула ноздрями запах заброшенного нежилого помещения, и несмело шагнула в темноту. Держась за стенку, на ощупь прошла к мутному, почти утратившему прозрачность окну. Подышала, протерла. Как удачно! Это параллельная улица, здесь же остановка трамвая. Людей мало, кому будет интересно смотреть на девушку, вылезающую из окна.

Ольга дернула на себя оконную раму, приоткрыла её ровно настолько, чтобы можно было пролезть, и пошла назад.

Выйдя под фонари, отряхнула джинсы от побелки. Летящие навстречу машины слепили ее. Город грохотал механическим нутром, пожирая бензин, электричество и деньги. Люди ползали по нему, как микробы… Ольга старалась не думать о том, что собиралась сделать. Всего лишь мысль об этом была невыносима. Она медленно шла по тротуару к казино, как запрограммированный робот. Она знала, что не отступит, не испугается, что будет упрямо и жёстко двигаться к своей цели. И всё у неё получится. Всё будет так, как она задумала…

Едва не налетела на стеклянную дверь продуктового магазина. Без колебаний зашла в него, встала у витрины, делая вид, что разглядывает товар. Отсюда через окно хорошо просматривался тротуар из цветной плитки. Подруливают дорогие машины, выходят разодетые люди с пухлыми бумажниками. Публика жаждет азарта, жаждет расстаться со своими деньгами за призрачный шанс выиграть.

– Вам что? – спрашивает продавщица.

Ольга не отвечает, и продавщица теряет к ней интерес. Уже совсем стемнело, снова пошёл дождь. Явно подвыпившая женщина отмахивается от своего кавалера. Кавалер трезв и зол, он пытается затащить женщину в припаркованный у тротуара «мерседес», но его дама упряма, она отбивается от кавалера белой сумочкой, да еще пытается лягнуть его ногой.

–Чёрт с тобой! – кричит кавалер, плюет на мокрый асфальт и садится в машину.

Женщина кривит губы, вскидывает вверх оттопыренный палец, но едва не попадает себе ногтем в глаз. «Мерседес» резко сдает назад. Женщина, поправляя на себе голубой полушубок, закидывает сумочку на плечо и, пошатываясь, идёт по тротуару.

Ольга выходит из магазина и идёт вслед за женщиной. Жертва не торопится, она что-то напевает себе под нос и спрашивает у проходящих мимо мужчин сигарету. Ольга смотрит в сторону, словно ищет нужный магазин, но чувствует, как расстояние между ними неумолимо сокращается. Она уже улавливает терпкий с горчинкой запах духов. Ольга оглядывается. Сзади никого. Впереди только две пенсионерки с сумками, стоят нос к носу под одним зонтиком и разговаривают. Вот жертва поравнялась с тёмным переулком, остановилась, словно её что-то насторожило, и посмотрела на шоссе. Может быть, она уже пожалела, что поссорилась со своим кавалером, и ей приходится идти невесть куда под противным дождём, вместо того, чтобы дремать в кожаном салоне «мерседеса» под тихую музыку. Может быть… Но Ольга не думала о мыслях и чувствах незнакомки. Она побежала, выкинула в сторону руку и крепко схватилась за белый ремёшок, срывая с плеча женщины сумочку.

Женщина даже вскрикнуть не успела, как Ольга метнулась в переулок, забежала в тёмный двор и, прыгая по кирпичам, скрылась за дверью подъезда. Там, во мраке, на минуту затаилась, открыла сумочку, на ощупь выгребла из неё деньги, а мобильник, губную помаду и документы вместе с сумочкой кинула под ноги. Уже не спеша вылезла в окно.

Тотчас подошёл трамвай, и Ольга, удивляясь своему спокойствию, зашла в салон, села на заднее сидение и предъявила кондуктору проездной.

«Это уже падение в бездну, – думала она, присматриваясь к лицам пассажиров. – Это прямой путь на дно. И на этом пути я с того мгновения, когда солгала и оставила Глеба у себя…»

Она сошла через две остановки, остановилась у хлебной лавки, и там, в свете витрины, пересчитала купюры. Семьсот долларов и четыре тысячи рублей…

Ольга купила батон и, откусывая на ходу, торопливо пошла к станции метро. Она вдруг поймала себя на мысли, что утратила чувство стыда, и способна без каких бы то ни было моральных усилий сесть на грязный асфальт с протянутой рукой и громко, нараспев, произнести: «Люди добрые! Сама я нездешняя, так помогите на обратный билет до дома…»

* * *

Мама даже не поинтересовалась, откуда Ольга взяла деньги на новую курточку и ботиночки для Ксюши, на её любимые сосиски, на копчёного цыплёнка, на апельсины, бананы, яблоки, на все те обыденные продукты, которые уже давно стали в этой семье деликатесами.

– Молодец! – похвалила мама, принимая тяжёлые пакеты. – Глеб, ты будешь сосиски на ужин?

– Сосиски для Ксюши, – сказала Ольга.

– Всем хватит! – махнула рукой мама.

Ольга скинула куртку на пол, кинулась на кухню, взяла маму за руку и подвела к Глебу, который сидел в комнате у Ксюши.

– Я хочу вам торжественно объявить…

– Что?! – с надеждой воскликнула мама.

– …что следователь прокуратуры обо всем догадалась! – выпалила Ольга.

Воцарилась гнетущая тишина.

– О чём именно она догадалась? – глухим голосом спросил Глеб.

– О том, что я прячу у себя в квартире убийцу!

Мама ахнула, прикрыла ладонью рот.

– Может, ты ошиблась? – шёпотом спросила она.

– Нет, я не ошиблась. Следователь говорила со мной почти открытым текстом. Имейте в виду, со дня на день к нам нагрянут с обыском.

– Наверное, на допросе ты что-то не то сказала, – сдержанно упрекнула мама и посмотрела на Глеба. – Надо что-то делать. Надо что-то делать…

– Если Глеб хочет загреметь на нары, и утащить за собой меня, то пусть продолжает жить у нас и варить обеды, – продолжала Ольга.

– Но не можем, же мы выгнать его на улицу! – заступилась мама. – Это бесчеловечно!

– Я ухожу – твёрдо сказал Глеб и поднялся со стула.

– Возьми меня с собой! – начала капризничать Ксюша.

– Глебушка, ну подожди! – заволновалась мама, шаркая следом за Глебом. – Надо всё обдумать. Зачем же сгоряча…

– Вымойте за мной квартиру, – гробовым голосом говорил Глеб. – Чтобы ни следа, ни запаха. Зубную щётку – долой! Бритву – долой! И с Ксюшей ещё раз поговорите, чтобы она ни словом обо мне не обмолвилась…

– Ой, беда какая! – вздыхала мама и качала головой. – И куда ты сейчас, на ночь глядя?

– На кудыкину гору. На нарах переночую.

– Только не надо вышибать слезу! – попросила Ольга. – Мое дело – предупредить тебя. А решение ты принимай сам.

– Погоди хоть немного! – начала развивать бурную деятельность мама. – Я тебе хоть чего-нибудь соберу. Тёплые носочки, еду какую-нибудь.

– Ничего не надо, мамаша, – проникновенно произнёс Глеб, прижимая женщину к груди.

Ольга зло рассмеялась:

– Прекратите этот отвратительный спектакль! На вас двоих смотреть тошно!

– Может, тебе в гостиницу устроится? – мучительно искала выход из положения мама.

– Что вы! – ответил Глеб, обуваясь в прихожей. – В гостинице паспорт требуют. Там меня сразу загребут.

– Тогда, может, к друзьям каким-нибудь своим?

Глеб криво усмехнулся и чмокнул губами.

– Где их взять-то, друзей?

Мама уже протянула Глебу куртку, как вдруг ее осенило:

– Постой! А что если тебе пожить на нашей даче? Там тебя никто не найдёт.

Глеб, морщась, просовывал в рукав раненую руку.

– Как скажете, мама, – ответил он. – Я теперь человек подневольный. Я теперь полностью завишу от вас.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ольга сначала задёрнула в нижней комнате шторы, а потом только зажгла свет. Щурясь, Глеб рассматривал печь из красного кирпича, книжный шкаф, диван и кресла.

– Жить можно, – сказал он. – А сортир где?

– Туалет на улице, – ответила Ольга. – Но это не самое большое неудобство. Печь топить нельзя, свет включать нельзя, телевизор смотреть нельзя, потому что сторож сразу заметит. Готовить будешь на электрической плитке. Умываться в ведре. В туалет ходить только, как стемнеет.

Глеб приуныл. Он сел в кресло, опустил голову на кулак и задумался.

– Вот до чего я докатился, – произнёс он. – А ещё совсем недавно собирался купить для нас с тобой кирпичный особняк в элитном посёлке. С подземным гаражом, сауной, джакузи, домашним кинотеатром и большой-большой детской комнатой… Но судьба распорядилась по-своему…

Глеб говорил искренне, безо всякой рисовки, и Ольга снова почувствовала ту удушливую жалость, которая подчиняла её себе как рабыню. Против своей воли она коснулась рукой его головы, провела по волосам и через силу, с приторным оптимизмом, сказала:

– Ладно плакаться. Всё ещё у тебя будет. Ты же богатый! Наймешь себе классного адвоката, суд учтет твои ревностные чувства, и дадут пару лет условно.

Глеб вскинул голову и влажными глазами посмотрел на Ольгу. Его лицо исказила судорога боли.

– А ты… Ты со мной будешь?

Она поняла, что если скажет правду, то Глеб упадёт на колени, станет плакать, говорить, что жизнь в этом случае теряет для него смысл… И она сказала то, о чём позже вспоминала с чувством стыда и самоуничижения:

– Я подумаю.

И сразу повернулась к нему спиной, чтобы подвести черту под этой темой и показать, что собирается уходить. Но тотчас почувствовала на своих плечах руки Глеба. Он рывком повернул её к себе. Глаза его полыхали огнём, губы дрожали.

– Ты подумай! – горячо зашептал он. – Ты хорошо подумай…

– Глеб, мне больно! – перебила его Ольга и попыталась высвободиться.

– Ты очень хорошо подумай! – шептал Глеб. – Потому что никто так, как я, тебя любить не будет. Потому что я жизнью доказываю свою любовь, а не словами. Жизнью! Потому что я…

Он не договорил и стал покрывать её лицо поцелуями. Ольге было неприятно. Она отворачивала лицо, пыталась отстраниться от Глеба, но он подхватил её на руки и положил на диван.

–Ты думай, думай, – шептал он. – А я подожду… я терпеливый… я буду долго ждать…

Он рвал на её груди кофточку, мял юбку. Ольга вцепилась ему в волосы, пытаясь оттолкнуть от себя его тяжёлую голову, но Глеб уже навалился на неё телом.

– Я тебя… я тебя ненавижу… – сдавленно выкрикнула она и заплакала, а он продолжал целовать её мокрые щёки, жестоко царапая их жёсткой щетиной…

* * *

Она закрыла калитку на замок, ещё раз взглянула на тёмные окна дома, и пошла по центральной дачной улице на станцию электрички. За колодцем наткнулась на человека, который тотчас посветил ей фонариком в лицо. От испуга Ольга вскрикнула.

– Что ж ты шумишь, дева! Не узнала? – услышала она тихий и добрый голос сторожа.

– Это вы, дядя Коля? – пробормотала Ольга, хватаясь за сердце.

– Я, у меня обход. А ты что ж ночевать не осталась?

– Домой надо, дядь Коля. Ксюше в садик завтра.

– Проверять приезжала? Да, сезон закончился, теперь воришки начнут дачки шерстить. Но ты не беспокойся зря. Я воришкам спуску не дам. Они у меня близко к нашему товариществу не сунутся. Да и за твоей дачкой я хорошо присматриваю.

– Спасибо, дядь Коля.

– Ты, главное, это… двери хорошо заперла? Окна?.. Не беспокойся, никто к тебе не залезет. Я им спуску не дам…

Овчарка Беста обнюхала руку Ольги, коснувшись её влажным холодным носом.

* * *

Ольга позвонила Диме из магазина за пять минут до обеденного перерыва. Ответила, судя по голосу, молодая женщина.

– А кто его спрашивает? – спросила она после недолгой паузы.

Ольга представилась подругой Сергея Рябцева и объяснила, что хотела бы вернуть Диме долг. На линии долгое время висела тишина. Наконец, женщина сказала:

– Вы не могли бы подъехать ко мне?

И назвала адрес. Ольга решила, что успеет обернуться за обеденный перерыв, и поехала. Открыла Ольге высокая девушка с бледным, невыразительным лицом, похожим на эскиз, на котором художник лишь обозначил основные штрихи. В прихожей было сумрачно, и Ольга не сразу заметила, что глаза у девушки подпухшие, воспалённые от слёз.

– Меня зовут Лена, – представилась хозяйка.

Они сели в комнате друг против друга. Лена закинула ногу за ногу, сложила на груди руки и некоторое время холодным взглядом рассматривала Ольгу. Ольге стало не по себе. Не исключая, что Лена могла приревновать её к Диме, Ольга вынула из сумочки конверт с деньгами и объяснила, что взяла взаймы у Димы некоторую сумму на лекарства Сергею.

Ни конверт, ни объяснение Ольги не произвело никакого впечатления на Лену. Она продолжала неподвижно сидеть, как сжатая пружина, и в глазах её было заметно недоверие.

– Вы, действительно, ничего не знаете? – спросила она.

От этого вопроса у Ольги ёкнуло сердце. Она схватилась за подлокотники кресла и подалась вперёд.

– Что?! Что я не знаю?!

Она думала, что с Сергеем случилось что-то страшное.

– Дима в милиции, – ответила Лена, и по тому, как болезненно искривились её губы, можно было понять, каких усилий стоили ей эти слова. – В следственном изоляторе.

Ольга не сразу восприняла смысл слов. Она поняла главное – с Сергеем ничего не случилось, и на фоне этого проблемы Димы показались ей мелкими и несущественными. Может быть, Лена ожидала каких-нибудь эмоций, вопросов, и молчание Ольги вдруг очертило её одиночество и глубину горя. Её подбородок задрожал, и она навзрыд заплакала. Тут Ольга вернулась в реальность, вскочила с кресла, склонилась над Леной и взяла её за руку.

– За что? – воскликнула она. – Я же видела его два дня назад, и всё было в порядке!

– Кто мог знать, что он опять столкнётся с Баргишем!

– С кем? – переспросила Ольга, потому как впервые слышала это имя.

– Сергей тебе не рассказывал о нём? – Лена встала, взяла с журнального столика салфетку, вытерла ею слёзы и высморкалась. – Это дрянная история. В общем, Сергей с Димкой участвовали в зачистке какого-то кишлака и выдавили на гору банду. А там, на склонах, уже были подготовлены огневые позиции. И вот эта банда начала сверху обстреливать наших ребят. Там половина роты полегла…

Лена открыла дверцу шкафа, вынула оттуда начатую бутылку мартини.

– Давай выпьем? – предложила она. – У меня просто сердце разрывается…

Подавив новый прилив слёз, Лена продолжила:

-– Наши ребята запросили помощь, но артиллерийский корректировщик передал ошибочные координаты. И гаубицы дали залп не по горе, а по кишлаку. Несколько домов взлетели на воздух. В том числе и тот, в котором жили родственники Баргиша, местного авторитета. Он здесь, в Москве, целую сеть игорных клубов держит… Ну вот, Димка уволился, приехал домой, и тут началось. Посыпались звонки с угрозами. Какие-то люди обещали всю нашу семью вырезать в отместку. Димка меня с детьми в деревню отправил, а сам начал искать выходы на этого Баргиша. Он страшно рисковал! Но все-таки встретился с ним. Они очень долго, очень трудно разговаривали, и Дима всё-таки убедил его, что ни он, ни его товарищи не виноваты в гибели родственников Баргиша. И проблема, вроде как, была снята.

Она выпила полный бокал и, терзая его в пальцах, опустила глаза. Ольге показалось, что Лена мучительно подыскивает слова, какими можно было бы пересказать самое главное.

– И вдруг… Оля, я ничего не хочу сказать, я не знаю, что произошло с Сергеем. Но Дима почему-то решил, что в него стреляли по приказу Баргиша. Вчера вечером Дима поехал с ним на разборки. И не один, а целую толпу ребят с собой взял… И вот кто-то пустил слух, что бывшие спецназовцы идут громить вещевой рынок. К ним немедленно примкнула целая банда скинхедов. И там ужас что началось! Арматурными прутами убили несколько человек. Диму арестовали в числе первых и предъявили обвинение в организации массовых беспорядков. За это могут дать десять лет…

Лена снова заплакала. Ольга окаменела. «Что ж я натворила! – подумала она, медленно осознавая масштабность и драматизм событий, косвенной причиной которых стала её ложь. – Если бы я рассказала, что стрелял Глеб, Дима не пошёл бы на разборки с этим Баргишом, и ничего бы не случилось…»

Она чувствовала себя так, словно опять была на допросе у следователя. Лена, несчастная Лена даже не догадывается, что Ольга вся соткана изо лжи, что Ольга вовсе не переживает с ней за судьбу Димы, а думает о том, как ещё глубже, ещё надежнее упрятать свою тайну. Она изо всех сил старается показать, что шокирована известием. Она пытается сказать какие-то ободряющие слова. Она прикладывает все силы к тому, чтобы её лицемерие осталось незамеченным.

– Я буду звонить, – сказала Ольга и положила конверт с деньгами на стол. – Держи меня в курсе дела.

Лена на пороге квартиры порывисто прильнула к Ольге, обняла её и снова расплакалась.

– Что теперь будет? – прошептала она, глотая слёзы. – Проклятая, проклятая война! Нет ей конца…

* * *

Ольга проходит в отделение ровно в пять, когда к больным только-только стали пропускать посетителей. Придерживая рукой полы белого халата, едва ли не бегом мчится по длинному коридору. Перед дверью палаты замирает на мгновение и на цыпочках входит.

Сергей будто чувствовал её приближение. Он не спит, смотрит на дверь, и как только она входит, его глаза наполняются счастьем.

– Олюшка, – шепчет он.

Она кидается к нему, роняет розы на одеяло, падает на колени и прижимается к его горячим и сухим губам. Он гладит её волосы, вытирает слёзы.

– Как ты себя чувствуешь, Серёженька, милый?

– Хорошо…

– Какой ты худой… как скелет…

– Ты не плачь… Уже вся подушка мокрая…

– Я тебе принесла куриный бульон, немножко колбаски и креветок.

– А пива? К креветкам полагается пиво.

Он шутит, он пытается утешить Ольгу. Она, не в силах сдержать слёзы, целует его лицо.

– Я люблю тебя, Серёженька, милый. Я очень тебя люблю…

– И я тебя люблю…

Она приподнимает голову, чтобы рассмотреть его получше, впитать в себя любимые черты, и тут краем глаза замечает на тумбочке букет гвоздик. Цветы свежие, они появились здесь недавно. Сергея привлекает её внимание, и он поворачивает голову, смотрит на гвоздики.

– Твои проделки? – спрашивает он, убеждённый, что гвоздики принесла Ольга. – Я после обеда задремал, а когда проснулся – увидел цветы. Переживал, что ты меня не разбудила.

«Как она смогла пройти в палату днём? – думает Ольга, вынимая из пакета продукты. – Доиграется Катя. Кровавыми слезами будет плакать…»

Она не знает, куда поставить розы. В ту же банку?

– Надо воды долить, – говорит Ольга и выносит банку с гвоздиками в умывальник. Выхватывает букет, ломает тонкие стебли, разрывает душистые бутоны и кидает в мусорную корзину.

«Кровавыми слезами будешь ты у меня плакать!»

* * *

Она едва донесла от электрички до дачи тяжёлую сумку с продуктами. Кинула её на терраске так, что даже стёкла зазвенели, и рухнула в кресло.

–Я устала, – сказала она. – Я устала, устала…

Сорвала заколку, запутавшуюся в волосах, и швырнула её за печь. Под резиновыми сапожками расползалась грязная лужица. На куртке дрожали дождевые капли.

Глеб появился рядом с ней беззвучно, как тень. Осунувшийся, в тёмно-синей телогрейке, он сам был на себя не похож.

– Привет, – тихо сказал он.

– Занеси сумку в комнату и выложи продукты, – попросила Ольга. Она сидела, откинувшись на продавленную спинку кресла и запрокинув голову, безучастная, обессиленная, смирившаяся, словно приговорённый к смерти на электрическом стуле.

Сгорбившись, Глеб медленно выкладывал на стол консервные банки, батоны, пачки с чаем и сахаром, пакеты с крупами.

– Так много всего, – пробормотал он. – Я ещё те запасы не съел… Хорошо, что печенье привезла. Я люблю печенье с чаем, вприкуску. Бабка в детстве научила. Вымачиваешь, пока не раскиснет, и на язык…

Ольга смотрела на его ссутуленную спину, на порванные спортивные брюки, оставшиеся от строительной бригады, и силилась поверить, что это Глеб, некогда лощёный, холёный и самоуверенный человек, который выбирал для неё подвенечное платье в самом дорогом бутике Москвы.

– Как тебе здесь? – спросила она.

– Ничего, – ответил Глеб, заглядывая в опустевшую сумку. – Много читаю. Даже зарядку делаю. От пола отжимаюсь и приседаю… А вот вечером тоска заедает. Хожу по тёмным комнатам, как привидение. И мысли дурные в голову лезут.

– Спать тепло?

– Я тремя одеялами накрываюсь. А последние две ночи не раздевался. Заморозки начались.

Ольга едва совладала с волной жалости, тряхнула головой, резко встала с кресла. Глеб помрачнел.

–Ты уже уходишь? Побудь еще немножко. У меня жареная картошка есть. Хочешь, подогрею?

Ольга не смогла ответить, лишь, молча, покрутила головой, и быстро вышла на террасу. Глеб не стал её провожать к калитке – ещё не стемнело, и его мог заметить сторож.

* * *

Ксюша уже спала, когда в дверь позвонили. Ольга глянула в глазок и обомлела. К ней пожаловала следователь. «Всё ей неймётся! – с ненавистью подумала Ольга. – Ходит, вынюхивает, спит и видит меня за решёткой!»

Злость придала ей смелости, она резко и широко распахнула дверь, встала в проходе, подбоченившись.

– Добрый вечер, моя дорогая! – мило улыбнулась следователь, сняла с головы какой-то легкомысленный берет, и стряхнула с него дождевые капли. – Вы ещё не спите?

– Представьте себе, нет! – вызывающе ответила Ольга. – Но вот мою дочь вы наверняка разбудили.

– Прошу прощения… Я могу зайти?

– А зачем?

Следователь вздохнула, переступила с ноги на ногу.

– Затем, чтобы вам не стало хуже.

В её голосе не было угрозы, а скорее усталость и досада, как если бы она долго и упорно убеждала в простой житейской истине неразумное дитя.

Ольга не ответила ни «да», ни «нет», повернулась и пошла в комнату, громко объявляя:

– Мама! К нам следователь пожаловала! Готовь чай с ватрушками!

Следователь разулась в прихожей, сняла мокрое пальто, поставила в углу зонтик. Разглядывая картины на стенах и макраме под карнизом, она прошлась по комнате, села на диван и долго смотрела на Ольгу пытливым взглядом. Ольга, нахмурившись, стояла в дверях и демонстративно смотрела в сторону.

– Сядьте, моя девочка, – попросила следователь. – Сядьте рядом.

В комнату испуганно заглянула мама, вымученно улыбнулась, кивнула и ляпнула:

– Добрый день… Ой, простите, уже вечер… А чаю хотите?

– Ничего не надо, – ответила следователь. – Я ненадолго.

Ольга размеренным шагом пересекла комнату и села в кресло – бочком к следователю. Женщина открыла потёртый, старый мужской портфель, вынула из него лист бумаги и положила на столик перед Ольгой.

– Это фоторобот предполагаемого преступника, – сказала она. – Составлен по показаниям двух свидетелей.

Ольга, не поворачивая головы, скосила глаза, посмотрела на штриховой рисунок мужской головы. Сходство с Глебом было относительное, и всё же Ольга поняла, что если эти свидетели увидят Глеба в натуре, то без колебаний подтвердят, что стрелял именно он.

– Я показала этот рисунок в офисе, где работает Глеб Матвеев, и все сотрудники отметили сходство с Глебом. Затем мне дали его заявление на отпуск, отправленное по факсу. Мои оперуполномоченные выяснили, что заявление было отправлено из сто пятьдесят третьего почтового отделения города Москвы. Сотрудники почты дали словесный портрет человека, отправившего факс. Наверное, вы догадались, что они описали вашу внешность. Также оперативные работники опросили ваших соседей, и они показали, что из вашей квартиры на протяжении нескольких дней после ранения Рябцева доносился мужской голос.

Стиснув зубы, Ольга продолжала сидеть в прежней позе, ничем не выдавая своих чувств.

– Молчишь? – вздохнула следователь, неожиданно перейдя на «ты». – Ты же видишь – я пришла к тебе, как взрослая и опытная женщина к запутавшейся, залгавшейся девушке. Я пришла к тебе, чтобы помочь.

– Спасибо, – процедила Ольга. – Я не нуждаюсь в помощи.

– Не могу понять, почему ты упрямишься? Матвеев стрелял в твоего друга, тяжело ранил его. Не исключено, что Рябцев останется на всю жизнь инвалидом. Почему ты скрываешь от правосудия преступника? Какая тебе от этого выгода? Объясни мне, пожалуйста, может, я чего-то не понимаю?

– Да, не понимаете.

Следователь развела руками, встала с дивана.

– Я даю тебе ещё один день, – сказала она сухо. – У тебя ещё есть шанс проходить по этому делу не как соучастник, а как свидетель.

Она вышла из комнаты, едва не столкнувшись с мамой, которая несла чай.

– О чём спрашивала? – шёпотом спросила мама, когда следователь вышла из квартиры.

Ольга стояла у тёмного окна, прикрывшись тюлем.

– Мама, съезди к Глебу и попроси его…

– О чём, доча?

– Пусть придёт в милицию с повинной. Иначе Ксюша останется сиротой.