ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Обстановка на сцене та же, что и в первом действии. Гончаров сидит на диване и поднимается, когда входит Загряжский. За две недели, которые прошли после скандала, он обрёл прежнюю легкомысленность и весёлость.

Загряжский. Наконец-то я освободился от бумаг, которые мне охапками приносит каждое утро начальник канцелярии. Я когда-то считал, что губернатор управляет, ан нет! Губернатор с утра и до вечера учится писать своё имя на исходящих и входящих бумаженциях. Вы думаете, я их читаю? Дудки! Если бы во всё вникал, то не смог вам уделить и тех пяти минут, которые вы просили.

Гончаров. Ваше превосходительство! Я намерен просить вас уволить меня от занимаемой должности.

Загряжский. Иван Александрович, голубчик! Что случилось? Если вы чем-то недовольны, то причину вашего неудовольствия я велю немедленно устранить.

Гончаров. Ваше превосходительство…

Загряжский. Вас, конечно, не устраивает денежное содержание, но что делать? Наш министр сидит на бюджете, как кащей, и только выглядывает, что бы ещё урезать в государственных расходах. Ну, ни дурак ли?.. Ежели не будет расходов, откуда доходы возьмутся? Но я вам помогу наградными. Сколько в прошлый раз вы получили?

Гончаров. Тридцать рублей.

Загряжский. На этот раз получите тридцать пять, нет, сорок рублей. Довольны?

Гончаров. Наградные мне не понадобятся: я должен ехать в Петербург, чтобы определиться на службу.

Загряжский. Что же стряслось такого, что решили ехать немедленно?

Гончаров. Решением правительствующего сената я исключен из купеческого сословия и имею право как окончивший курс университета определиться на службу.

Загряжский. Всё равно, это не причина для спешки. Вам бы надо поднабраться опыта, заматереть на канцелярской службе, а то вы явитесь к петербургским подьячим, у которых сплошь волчьи ухватки, этаким симбирским ягнёнком, и вас вмиг обведут вокруг пальца, без ножа зарежут и освежуют.

Гончаров. Я надеюсь, что буду иметь дело с образованными людьми университетского круга.

Загряжский. Кто их там для вас приготовил? Я знаю столичные департаменты, это джунгли, где без топора не прорубиться из письмоводителей даже в столоначальники.

Гончаров. А разве здесь устроено по-другому?

Загряжский (заинтересованно). Так, так… Любопытно узнать, что вы можете сказать о губернской жизни?

Гончаров. Я хочу жить, не давая ничему и никому своей оценки. Имеет смысл присматриваться и оценивать только себя, но я уже настолько врос в губернскую почву, что становлюсь самым заурядным симбиряком: мне хочется чаще бывать там, где меня ласкают. Я стал меньше читать, думать, ещё немного, и я так обрасту липкими тенётами праздности, что не захочу ехать не только в Петербург, но не выйду на Венец, как вышел в этом году, чтобы посмотреть ледоход и вдохнуть в себя заволжского простора.

Загряжский (задумчиво). Я вижу, что в вас ещё не погасли искорки юношеского честолюбия, и знаю им причину. Бенардаки мне давеча говорил, что вы тиснули в «Телескопе» свой перевод из какого-то француза. Это так?

Гончаров. Так, безделка, не стоит внимания.

Загряжский. Я знаю ваш слог, вы говорите хуже меня, но пишете в тысячу раз лучше. И я готов вам предложить тему для романа или комедии, какой ещё в русской словесности не бывало.

Гончаров. Я по заказу не стану писать.

Загряжский. Стало быть, вы ещё не достигли того уровня писательского ремесла, чтобы справиться с любой темой. И это не я выдумал, а полтора года назад здесь, в этой гостиной, слышал от Александра Пушкина.

Гончаров. Он, конечно, прав. И какую тему вы хотите мне предложить?

Загряжский. Напишите роман о губернаторе, потому что он – опора всей вертикали власти в России. У вас это должно получиться, вы уже, в основном, разобрались, как крутятся-вертятся колёсики административной машины, а главным лицом сделайте меня. Я не беру взятки, и уже этим отличаюсь от прочих. Но я ещё и весёлый человек, не без слабостей, в меру женолюбив, но это говорит о том, что я ценю всё прекрасное.

Гончаров. Вы, ваше превосходительство, выделяетесь изо всех. Но вокруг вас такие скучные люди, что их не оживит даже гений Шекспира.

Загряжский. Не скажите, не скажите… Тут есть чиновник, который определился на службу почти голышом, а теперь имеет каменный дом, выезд, деревеньку. Чтобы этим владеть, сей господин прошёл через такое, что Шекспиру и не снилось.

Вбегает Лиза.

Лиза. Иван Александрович, нехорошо опаздывать!

Гончаров (смущённо). Я, кажется, ни в чём вам не обещался.

Лиза. Это не имеет значения. Я вам назначила бывать у меня каждый день в двенадцать часов. Мадам Мими дала мне просмотреть журнал модной одежды, а я не смогла многое из него перевести. Папенька, вели Ивану Александровичу, не забывать свои обязанности.

Гончаров. Кхе… Кхе…

Загряжский. Иван Александрович, милочка, увы, скоро от нас уедет.

Лиза. Как это уедет? А кто будет со мной танцевать? Опять неуклюжий Миша Лопарёв? А кто будет со мной беседовать, состоять моим кавалером на званых вечерах? Нет, папенька, запрети ему уезжать!

Загряжский. Он свободен в своём выборе.

Лиза (капризно). Иван Александрович, это нечестно бросать меня без партнёра. С кем я теперь стану танцевать на Троицу?

Загряжский. Иван Александрович едет служить в Петербург. Кстати, на что намерены вы жить в столице?

Гончаров. Я буду служить.

Загряжский. Службой вы в Петербурге не проживёте.

Гончаров. В Петербурге многие живут службой.

Загряжский. Службой живут люди без запросов, никчемные, а вы молоды, вам непременно захочется пошалить, а на это деньги нужны. Открою вам секрет: в Петербурге люди того круга, куда вы хотите пристать, живут долгами. Вы умеете жить долгами?

Гончаров. Я не знаю что это такое, ваше превосходительство.

Загряжский. Лиза! Он не знает, как жить долгами, а ведь наверняка положил себе стать светским человеком. Писатель тоже должен быть в определённом смысле шалопаем, мотом, а вы знаете о долгах ровно столько, сколько я об электричестве.

Лиза. Я не буду слушать о каких-то долгах. Извини, папенька, я пойду к себе: сейчас явится модистка. Так я вас жду, Иван Александрович?

Гончаров. Непременно буду, Елизавета Александровна.

Загряжский. Приехав в Петербург, вы, молодой человек, должны крепко усвоить, что быть должником стыдно только в провинции, поэтому я здесь ни у кого и не одолжаюсь. Но у меня есть долги, сделанные не в Симбирске, а в Петербурге и даже в Париже, общим счётом около сорока тысяч. Когда будете писать свой роман о губернаторе, не забудьте об этом упомянуть. Эту сумму я набрал по тысяче – две у лиц, которых сейчас даже не помню и никогда их не вспомню.

Гончаров. Однако когда-нибудь надо рассчитываться.

Загряжский. Зачем? Мне тоже должны, правда, всего тысячи три, но тут важна не сумма, а принцип: я не отдаю, потому, что должны мне. И так рассуждают все люди моего круга.

Гончаров. Я, ваше превосходительство, происхожу из купцов, а у них денежки счёт любят.

Загряжский. С такими понятиями о жизни вы никогда не станете писателем.

Гончаров. Чем же они плохи?

Загряжский. Берите пример с Пушкина. Вы ведь, конечно, не знаете, что я у него выиграл, будучи в Москве, главу из его «Евгения Онегина»? И не смотрите на меня с недоверием: тому есть много свидетелей. Припоминаю, что это была ещё не напечатанная пятая глава.

Гончаров. Вы, конечно, вернули поэту свой выигрыш?

Загряжский. С какой стати? Я выигрышами не разбрасываюсь. Просто на другой день я проиграл и деньги, и эту главу Пушкину, и даже занял у него полтысячи, чтобы добраться до Петербурга. Кстати, и этот долг я ему не вернул.

Гончаров. Никогда бы не подумал, что Пушкин так безоглядно играет в карты.

Загряжский. Он признанный поэт. А вам, Иван Александрович, чтобы стать писателем и решиться на роман о губернаторе, обязательно, хотя бы раз, надо проиграться догола.

Гончаров. При всём к вам, ваше превосходительство, уважении обещать этого не могу. Я, скорее всего, по приезду в Петербург сниму скромное жилище и буду ходить только в департамент и в библиотеку.

Загряжский. У вас довольно оригинальное отношение к писательству. Если вы добьётесь успеха, то станете первым писателем, который вошёл в большую литературу без колоды карт и не в сопровождении Бахуса. Когда вы намереваетесь ехать в Петербург?

Гончаров. Как только окрепнут дороги после весенней распутицы.

Входит Иван Васильевич. В руке он держит распечатанный конверт.

Загряжский. Что за срочность?

Иван Васильевич. Конфиденциальное сообщение из Петербурга.

Гончаров покидает помещение.

Загряжский. Не трясись. Что там у тебя?

Иван Васильевич. Вот, ваше превосходительство, открыл пакет, а там…

Загряжский. Что там? Война с Европой?

Иван Васильевич (подав бумагу). Читайте в самом конце.

Загряжский (читает). Уволить… и впредь не определять… Николай… За что?

Пауза.

Меня оклеветали. (Заглядывает в бумагу). «За умаление нравственного значения губернаторской власти…» Какая чушь! Что за придирка? Видит бог, я шаловлив от природы, но, что же, теперь губернатору и пошалить нельзя? Что я совершил такого безнравственного? Пошутил с безмозглым дураком графом Толстым, тот мою глупость обратил в сплетню и наградил ею, как орденом святого Ебукентия, дикого князя Дадьяна. Вот и всё! Если за такую мелочь станут разбрасываться честными губернаторами, то власти не на кого будет опереться, и вся властная вертикаль обрушится и погребёт под собой Россию.

Иван Васильевич (участливо). Кругом явная несправедливость. Честных губернаторов гнобят, а взяточнику пензенскому Панчулидзеву недавно орден Святой Анны пожаловали. В сегодняшней почте в министерском циркуляре он поощрён полста тысячами рублей наградными за прошлый год. И всё потому, что четверть взяточных сумм он поставляет по назначению высшему кругу государственных особ. Жаль, что ни с кем из них вы не состоите в покровительственных отношениях.

Загряжский. Мне равняться с крапивным семенем? Я в губернаторы попал из капитанов Преображенского полка, а тот же Панчулидзев задницу до мозолей натёр на приказных скамейках, прежде чем выбился в столоначальники и стал карабкаться по карьерной лестнице. Я назначен губернатором по желанию государя, им же ныне низвергнут в первобытное состояние.

Иван Васильевич. Ваша близость к императору и стала причиной зависти клеветников нашего симбирского пошиба. Вы не представляете, ваше превосходительство, какие в здешних канцеляриях водятся тарантулы и скорпионы. Возьмёт один такой на острие гусиного пера капельку ядовитых чернил и ужалит клеветой до смерти.

Загряжский. Боже, как я ненавижу Симбирск! Сгорел бы он, хоть сегодня, вместе с канцелярскими пауками и скорпионами, нисколько бы не пожалел, а государю отправил радостную реляцию, что, наконец-то симбирский Карфаген разрушен!

Иван Васильевич. Симбирск не сгорит, если потратить на поджоги даже воз шведских спичек.

Загряжский. Будет врать. Городские деревяшки так полыхнут, что нам за каменными стенами дворца не отсидеться от огненной бури.

Иван Васильевич. У города есть заступник – блаженный Андрей. Обыватели знают, что пока он жив, пожарам не бывать.

Загряжский. Мне бы такого защитника. У меня сейчас положение и в самом деле хуже губернаторского. Самое главное – нет денег, а мне надо ехать в Петербург, подавать жалобу, нанимать квартиру, держать экипаж, посещать театр, вращаться рядом с обеспеченными людьми. Нет, Иван Васильевич! Вы давеча мой сон, про тюленей на Камчатке, неверно истолковали. Чую сердцем, что явлюсь в Петербург, и отправят меня начальствовать над тюленями и другими земноводными тварями Охотского моря.

Иван Васильевич. Просите государя назначить по вашему делу сенаторскую ревизию всей губернии. Пусть пришлют сюда сенатора, флигель-адъютанта и трёх полковников с оравой петербургских тарантулов.

Загряжский (оживлённо). То-то будет потеха смотреть, когда они сцепятся с нашими

взяткоберущими особями… К ревизии надо подготовиться. Нужно сделать сравнительную оценку состояния губернии: что было, когда я её принял, и что стало на сегодняшний день.

Иван Васильевич. Хлопотное это дело, надо бы канцеляристов заинтересовать.

Загряжский. За этим дело не станет. Пусть посчитают, сколько народу народилось за время моего губернаторства, пусть также отметят моё неусыпное попечение о народном здравии. Ведь это я велел сделать на отхожем месте крышу, чтобы хворые не простужались.

А сколько у нас в остроге содержится?

Иван Васильевич. Десять человек.

Загряжский. Точно помню, что в день моего первого посещения острога там было около сотни арестантов.

Иван Васильевич. Собор при вашем превосходительстве закончили строить. В Москве, сказывают, на Воробьёвых горах, собор бросили строить, а мы первее первопрестольной восславили подвиги героев двенадцатого года.

Загряжский (оживлённо). Надо обязательно отметить, что дорожный спуск к Волге только при моём губернаторстве начал строиться в полную силу.

Иван Васильевич. Ваше превосходительство во многом посодействовали, что перевод крестьян из государственных в удельные, дворцового ведомства, проходит мирно, без угрозы народного возмущения.

Загряжский (задумчиво). Начальнику удельной конторы этот параграф не понравится. Он всё намерен приписать себе. Приехав в Симбирск, он не почтил меня как начальника губернии визитом. Затем собрал в своей конторе тех чиновников, с которыми из-за их неумеренного сребролюбия я вынужден был расстаться. Перетащил на свою сторону прокурора и принялся слухами и письмами охаивать меня перед первыми лицами министерства внутренних дел. И на сей час я не сомневаюсь, что моя отставка во многом его рук дело.

Иван Васильевич. Может, вашей отставке поспособствовал штаб-офицер?

Загряжский. Я сейчас могу подозревать любого. Может и вы, моя правая рука, поспешествовали моей беде?

Иван Васильевич. Ваше превосходительство… Как на духу… Клянусь больной дочерью…

Загряжский. Успокойся, Иван Васильевич, я назвал тебя так, для примера. Конечно, и жандарма нельзя сбрасывать со счетов, но я считаю Эразма Ивановича за прямодушного человека.

Иван Васильевич. Это жандарм-то прямодушный?

Загряжский. У меня были с ним несколько стычек, после чего он все свои донесения показывал мне прежде, чем отправить в Петербург. Иногда в них присутствовали неблагоприятные для меня сведения, но ничего лишнего и злого.

Иван Васильевич. Я и не знал, что наш жандарм так честен.

Загряжский. Он пока вёл себя очень порядочно, всегда говорил в лицо, чем недоволен. А с каким пониманием штаб-офицер отнёсся к моей стычке с Баратаевым? Он всех успокоил, всё устроил, все остались довольны, ни у кого нет претензий. Дворяне, замешанные в заговоре против губернатора, принесли извинения. А это не пустяк!

Иван Васильевич. Наши дворяне, уже не впервой, сначала изуродуют губернатора сплетнями и доносами в Петербург, а когда начальника губернии отставят, то кидаются ему на шею соболезновать, пишут восторженный адрес, осыпают подарками.

Пауза.

Загряжский. Весьма любопытно, как они поступят со мной? Я бы хотел закончить своё губернаторство каким-нибудь примирительным жестом, чтобы подчеркнуть, что я выше мелочных интрижек. Зло пусть останется злым людям, а добро – пребудет с порядочными людьми.

Иван Васильевич. Вы намеревались послать в Петербург требование о сенаторской ревизии всей губернии, как с этим?

Загряжский. Я своего решения не изменил. Идите, Иван Васильевич, и всех до единого, и Гончарова тоже, посадите на исполнение нужных бумаг. Пусть работают без отдыха. Я в долгу не останусь.

Иван Васильевич намеревается выйти из комнаты, но в дверях его останавливает штаб-офицер.

Стогов. А вас, господин губернский секретарь, я попрошу остаться.

Загряжский. А мы вас, Эразм Иванович, только что вспоминали.

Стогов. Надеюсь, добрыми словами?

Загряжский. Именно добрыми, правда, Иван Васильевич мне пытался возражать, но делал это не прямо, а намёками.

Стогов. По какому же поводу меня вспомнили?

Загряжский. А вы догадайтесь: по какому? Иван Васильевич склонен считать, что именно вы этому случаю и есть самая настоящая причина.

Иван Васильевич. Его превосходительство явно не в себе от простуды, от которой ещё не вполне оправился.

Стогов. Удивляюсь, господин Загряжский, вашей простоте. То, о чём вы намереваетесь мне сказать, известно доброй половине благородных обывателей.

Загряжский (растерянно). Однако вы меня вперёд, чем я вас, удивили. То, что я узнал полчаса назад, должно быть известно только мне и Ивану Васильевичу.

Стогов. Полностью с вами согласен. Но я узнал об отрешении вас от должности ещё вчера в буфете благородного собрания, где эта новость бурно обсуждалась подвыпившими дворянами.

Загряжский. Но откуда им это стало известно? Иван Васильевич вручил мне письмо только сейчас, почти на ваших глазах.

Стогов. Иван Васильевич! Прошу на сцену. Может быть, вы сможете объяснить секрет фокуса с письмом из Петербурга?

Иван Васильевич. Изволите шутить, господин штаб-офицер?

Стогов. Какие шутки? Тут какая-то мистика, чтение мыслей на расстоянии.

Загряжский. Не томите меня, Эразм Иванович, тайной. Говорите, как мое отрешение от должности стало известно многим дворянам?

Стогов. Большой тайны здесь нет. Признаться, меня вчера тоже поначалу удивило, а затем заинтересовало, откуда знают об отставке губернатора столь широко и повсеместно? И сегодня утром я разгадал эту нехитрую загадку.

Загряжский. Я шокирован, нет, я поражён – утечкой информации особой важности. И кто же этот государственный преступник?

Стогов. К счастью, государственного преступления здесь ещё нет. А теперь, ваше превосходительство, потрудитесь ответить на мои вопросы.

Загряжский. Скажу всё, что знаю.

Стогов (указывая на Ивана Васильевича). Объявите, кто этот господин?

Загряжский. Как кто? Это губернский секретарь, моя правая рука, Иван Васильевич.

Стогов. Был ли он замечен в служебных шалостях?

Загряжский. Все мы не без греха. Но Иван Васильевич всегда выделялся в лучшую сторону.

Стогов. Не замечалась ли за ним тяга к коммерции? К примеру, что-нибудь продать, конечно, не своё?

Загряжский (внушительно). В Иване Васильевиче я не могу сомневаться.

Стогов. А меня ваш Иван Васильевич крепко удивил тем, что решил обогатиться способом, который позаимствовал у парижского Ротшильда.

Иван Васильевич. У нас в Симбирске Ротшильдов отродясь не было.

Стогов. После разгрома Наполеона под Ватерлоо банкир Ротшильд первым получил это известие, и крупно на нём обогатился. Наш симбирский Ротшильд Иван Васильевич вскрыл правительственный пакет, узнал об отставке губернатора и решил торговать этой новостью среди богатых обывателей. Поэтому Иван Васильевич на этот час самый ловкий в Симбирске коммерсант.

Загряжский (насмешливо). Извольте объясниться, Иван Васильевич!

Иван Васильевич (лебезит). Как вам сказать, ваше превосходительство, как вам сказать… Может, что и упустил по службе, так дел-то выше крыши… Может и упустил…

Загряжский. Ясно: заюлил, ни врать, ни признаваться не желает. Тогда я готов выслушать, Эразм Иванович, вас. Он что, действительно организовал торговлю моей отставкой?

Стогов. Я решения о вашей отставке не видел, для меня вы губернатор, поэтому докладываю вашему превосходительству: допрошенный штаб-офицером почтмейстер Лазаревич признался, что он вошёл с нашим симбирским Ротшильдом в сговор и продал сведения об отставке губернатора своим постоянным покупателям: графу Бестужеву, князю Баратаеву, графу Толстому и ещё двадцати семи дворянам, а также их степенствам купцам Балакирщикову, Синебрюхову, Кирпичникову и другим, общим числом пятнадцать человек, любящих совать свои кувшинные рыла в чужие, и тем паче, в государственные, дела.

Загряжский. Мало сказать, что я потрясён, я унижен. Ужели, Иван Васильевич, ты осмелился на такое грязное дело?

Иван Васильевич. Это я из лучших к вам побуждений совершил, ваше превосходительство.

Стогов. Хватит вилять, говори всю правду!

Иван Васильевич. Я оглашал вашу отставку намеренно, чтобы лучшие люди города смогли согласовать между собой, какие устроить вашему превосходительству проводы.

Стогов. Эти намерения не меняют сути дела. Следуйте, господин губернский секретарь, в жандармское отделение для снятия письменного допроса.

Иван Васильевич. Господин штаб-офицер, это всё Лазаревич придумал, а я, каюсь, допустил слабость, и не изобличил злоумышленника перед вашим высокоблагородием.

Входит Бенардаки.

Стогов. Вы, Дмитрий Егорович, явились весьма кстати.

Бенардаки. Разрешите присутствовать, господа?

Загряжский. Очень рад вас видеть.

Стогов. Вы можете разрешить один вопрос, который у нас возник к господину губернскому секретарю.

Бенардаки. Весь к вашим услугам, господин штаб-офицер.

Стогов. Вы не припомните, сколько заплатили Лазаревичу за копию императорского решения об увольнении губернатора? И как почтмейстер удостоверивал подлинность известия?

Бенардаки. Вот оказывается в чём дело? Извольте, отвечу: отдал четвертную ассигнациями. Взамен получил бумагу и честное слово почтмейстера, что за копию у него есть поручительство от начальника губернской канцелярии.

Стогов. От Ивана Васильевича.

Бенардаки. Точно так. Я надеюсь, вы не будете его привлекать за эту мелочь к ответственности?

Стогов. Вы считаете разглашение секретной корреспонденции мелочью? Согласитесь, что торговать казёнными сведениями – немаловажное преступление?

Бенардаки. Полностью с вами согласен! Однако этот случай особый.

Стогов. Вы говорите удивительные для столь умного человека вещи.

Бенардаки. Дорогой Эразм Иванович! Давайте забудем о том, что вы государево око

и поговорим как добрые друг к другу люди, потому что Иван Васильевич совершил умный поступок. Благодаря Ивану Васильевичу избранная часть благородного собрания ещё вчера постановила, причём единогласно, проводить губернатора самым достойным образом. Уже собрана значительная, даже очень значительная сумма на прощальный подарок. И всё потому, что Иван Васильевич, совершенно случайно полюбопытствовал в казённой почте.

Стогов. Он действовал совместно с Лазаревичем, а это преступный сговор.

Бенардаки. Доложу вам, Эразм Иванович, что новость – это самый скоропортящийся товар, и вдвоём сбывать её было сподручнее.

Загряжский. Оставьте Ивана Васильевича без последствий. Он мне нужен для составления особой важности доклада по итогам моей деятельности как начальника Симбирской губернии. Я не могу быть им недовольным: он меня не покинул, а вот вице – губернатор вчера срочно захворал, вместе с председателем казённой палаты.

Бенардаки. Я прошу вас, ваше превосходительство, быть ко мне благосклонным. К сожалению, вечером я буду вынужден уехать по делам и не смогу составить вам партию в фараон осенью, как обещал.

Загряжский. Какая мелочь! Не беспокойтесь! Поступайте согласно своим намерениям.

Бенардаки. Тем не менее, я прошу вас принять от меня прощальный подарок – совершенно новую коляску, сделанную лучшим симбирским каретником таким образом, что в ней удобно путешествовать, как летом, так и зимой.

Входит Загряжская.

Загряжский. Мари, дорогая! Дмитрий Егорович дарит нам совершенно новую коляску. Какой сегодня день: с утра неприятность, но сейчас я чувствую себя таким радостным, даже счастливым, будто я – не отставленный губернатор, а именинник, который принимает поздравления и подарки.

Загряжская. Значит, это правда?

Загряжский. Если ты спрашиваешь о моей отставке, то это правда. Но я сейчас чувствую себя так легко, так свободно, что готов обнять всех, кто здесь есть рядом со мной. Знайте, господа, что я вас всех люблю и рад был с вами сотрудничать!

Стогов. Ваше превосходительство, у нас случалось всякое, но скучно нам не было.

Бенардаки. Я всегда буду ценить вас как умного и весёлого человека.

Загряжская. Всё равно это так неожиданно. Я знаю, что за исключением немногих, нас здесь любят, но куда мы поедем? Где начнём новую жизнь?

Загряжский. В моих правилах всегда полагаться на случай. Мы едем, конечно, в Петербург, там у меня уйма хороших знакомых, я лично, и с самой лучшей стороны, известен его величеству, и мой опыт администратора российского масштаба неизбежно будет востребован.

Бенардаки. Я уверен, что вы скоро получите назначение в Сенат, где благоденствуют почти все бывшие начальники губернии. У сенаторов прекрасный оклад, казённые жилые апартаменты, выезд, дрова, прогонные и столовые деньги. Ваша умница и красавица дочь завершит своё воспитание в лучшем пансионе и породнит вас с одной из лучших фамилий. Словом, в Петербурге вас ждёт успех, чин тайного советника и полное удовлетворение жизнью.

Загряжский. Вы очень щедры, Дмитрий Егорович, но у вас лёгкая рука на всё, к чему бы вы ни прикоснулись. И ваше пожелание я воспринимаю, как счастливое гадание, которое неизбежно сбудется.

Загряжская. Многие, кто сейчас радуются нашему отъезду, еще пожалеют об этом. Такого отзывчивого и честного губернатора в Симбирске никогда не было и не будет.

Стогов. Интересно бы знать имя нового начальника губернии.

Загряжский. Вы же всегда говорили, что жандармы всеведущи. Ужели на этот раз

вы ничего не знаете?

Стогов. Увы! Может быть, с сегодняшней почтой я получу сообщение о вашем приемнике.

Загряжский. А вот мой Иван Васильевич знает. Но эту новость у него надо купить.

Бенардаки. За такое горячее известие я готов выложить четвертную.

Иван Васильевич. Пощадите, господа! Я виноват, но не настолько, чтобы превратиться в прожжённого негодяя.

Загряжский. Вы к моему слову прислушиваетесь? Оно для вас имеет значение?

Иван Васильевич. Наравне со словом высокопреосвящённого Анатолия.

Загряжский. Тогда я во всеуслышание объявляю вас честным человеком! А теперь говорите имя приемника.

Иван Васильевич.Действительный статский советник Иван Степанович Жиркевич.

Пауза.

Загряжский. Мне о нём ничего не известно.

Бенардаки. Я слышал о нём, но мельком.

Стогов. Ни музыки, ни танцевальных вечеров во дворце не будет. Я знаю о Жиркевиче официальное мнение: сухарь, педант, скор на зуботычины, но предельно честен и религиозен.

Загряжская. Вот и прекрасно! Такого начальника губернии и надо поставить, чтобы отучить здешних дворян от пренебрежения к губернаторской власти.

Бенардаки. А я так думаю, что Жиркевич с его замашками долго на Симбирске не усидит.

Входит Лиза, которая за руку ведёт Гончарова.

Лиза. Не упирайтесь, Иван Александрович! Это нечестно бросать меня одну без партнёра на майском балу. Папа! Вели Ивану Александровичу ехать в свой Петербург после Троицы: мне не с кем танцевать.

Загряжский. Иван Александрович тебе больше не понадобится: мы тоже уезжаем в Петербург.

Лиза бросает руку Гончарова и показывает ему язык.

Лиза. А я там буду танцевать?

Загряжский. Сколько душе угодно! Иван Александрович, вы правы, в Симбирске умному человеку да с образованием делать нечего. Я еду в столицу. Предлагаю вам место в коляске.

Гончаров. С благодарностью принимаю ваше приглашение. Со знакомыми ехать веселее, и дорога не покажется утомительной.

Загряжский (ко всем). Господа! Я надеюсь, вы проводите наш поезд за город, чтобы устроить последнее прощание не в казённых стенах, а на лужайке под сенью молодой листвы.

Бенардаки. Извините, но я забыл вам сказать, что провожать ваш поезд вызвались три десятка дворян, а благородное собрание, кроме подарка, взяло на себя расходы на прощальный обед с шампанским.

Загряжский. Шампанское нам нужно и сейчас. Прошу, господа, пройти в столовую. Мари! Вели буфетчику подать шампанского и конфеты.

Все уходят.

Занавес.