Николай РОМАНОВ
Все родство моей матери носило общее прозвище – колчаки. Ее старший сводный брат Дмитрий по молодости где-то в Сибири воевал против белогвардейцев Колчака. Вернулся домой цел и невредим, а когда «клал» на грудь бутылку крепчайшего самогона, то все похвалялся, как он гонял по Сибири колчаковцев. Так к его сыновьям и племянникам, дальней родне пристало это прозвище. Даже баб звали колчачихами.

Жили не тужили, но вот по деревням и селам стали «искать» кулаков, и наш Дмитрий Жеглов и его младший брат Михаил быстро попали в эти списки, и пришлось им ударяться в бега. Дмитрий обосновался где-то на окраине Самары, там жили кучкой военные люди. С весны до осени он помогал им обрабатывать огороды и сады. Его, делового, сообразительного крестьянина, военные уважали, хлеб-соль у него всегда были на столе. Однажды на след Дмитрия даже напали энкеведешники. Один полковник спас его, сказав, что Дмитрий со своими малыми ребятишками увязался за ним, да так и добрался в портках на веревочке до самой Самары.

Когда Дмитрий жил еще в своей деревне, среди родных колчаков, его старшая дочь Мария вышла замуж в соседнее село. На первых порах детей у них не было, а потом разошлись. Мария осталась под фамилией мужа. К 50-ым годам наш колчак постарел, каждое лето на пароходе добирался к нам в гости. Бывало, выпьет малость, всю ночь курит самосад и все говорит. Держась за дужку железной кровати, он то и дело повторял: «Нет, ты послушай, Лизавета!» А Лизавете надо пораньше встать, подоить корову и проводить в стадо, потом, наскоро позавтракав, собираться на прополку колхозной картошки…

Обязательно дядя Дмитрий обойдет все поля, на которых в юности довелось сеять, жать и косить, и уж на два-три дня непременно заглянет на табор к другу Нефеду Полякову (у нас в деревне полевым станом называют то место, куда от комбайнов свозили зерно и там его сортировали, а табором – стоянки тракторов и другой техники). Нефед был на таборе сторожем и заправщиком тракторов. Обговорят друзья все, что наболело на душе, потом дядя возвращался к нам. Посидят они с мамой на скамейке возле палисадника, вдруг наш колчак встает и направляется не спеша в сторону соседних деревень. «Ты куда, дядя?» – спрашивает мать. «В Коровино, – отвечает Дмитрий, – там ведь тоже есть свои люди». Мама знала многих коровинских людей, но всегда терялась в догадках: к кому же ходил родственник?

В послевоенные годы приезжала к нам в гости и дочь Дмитрия, та самая Манька Наянова, с симпатичной высокой дочуркой Валентиной. Уже тогда я точно знал, что детей у нее с Николаем не было. Откуда взялась эта самая голенастая Валька, я совершенно не представлял. В коротком беленьком платьице, в панамке, она облазила все наши соломенные повети сараев. Бабушка все ворчала, что валькиными ногами, как гвоздями, измятая солома обязательно осенью даст течь. Но разве запретишь что-то городской гостье? Всем своим видом Валька меня поражала: беленькая, ухоженная, с городским выговором. А ты в портках – одна штанина короче, другая длиннее. Да и держатся они на одной помочи, а сама помочь зацеплена не за пуговицу, а за палочку из плетня. И где-то из разговора мамы с тетей Маней я понял, что Валентина родилась от другого мужчины.

Приходил дядя Дмитрий из Коровино навеселе, но ничего такого не рассказывал, чтобы можно было догадаться, что же тянуло нашего колчака в Коровино. И как-то вспомнила мама коровинскую фамилию – Линьковы. Вспомнила, получив в преклонном возрасте письмо от Валентины из Самары. Она писала, что дед и мать давно умерли, но росла она вполне обеспеченной до окончания средней школы, получая пенсию за погибшего отца. Но кто был ее отец, мать почему-то не хотела ей рассказывать. «Да что ты все пристаешь, – говорила ей мать, – главное – ты есть на свете, есть люди, которые о тебе заботились».

Одни загадки. Но мама все-таки разгадала их. Половина семьи Линьковых, мать и сын, жили в Самаре. В детстве в своих краях Маша Жеглова и Коля Линьков, видимо, нравились друг дружке. Но как это бывает в жизни, Маша была постарше Коли, а такие девчонки, как правило, выбирают себе женихов тоже старше себя. Так моя родственница – коренная Манька колчачиха – оказалась в семье Наяновых, а потом и ушла от них. Развестись им помешало, видимо, то, что наш Дмитрий был зачислен в кулаки, и надо было срочно сматываться из родных мест. Вот в Самаре и попался на глаза Марии Жегловой Николай Линьков. Тогда он учился в институте. Дело шло к свадьбе, но неожиданно грянула война с германцем, и со студенческой скамьи Николай Линьков ушел на фронт. В документах о гибели, присланных матери, он был назван политруком. Примерно в это время у Марии Жегловой родилась дочь Валентина. Мать Николая Линькова за погибшего сына стала получать еще во время войны неплохую пенсию. Я не знаю, каким образом доказала властям мама Николая Линькова, что Валентина – это ее внучка,но бабушка добилась того, чтобы пенсию за сына поделили пополам, на нее и на Валю. Вот почему от нее так и веяло ароматным здоровьем, и ее мать привозила нам такие гостинцы, какие и во сне присниться не могли.

Однажды мать окликнула коровинскую женщину и пригласила посидеть на скамейке. Это и была Линькова. «Так это к вам в гости ходит Дмитрий Жеглов?» – спросила мама. «К нам, к нам, а как же, мы ведь сватья, Коля-то погиб, но народилась девочка, о ней сестра моя заботилась до самой смерти…»