Светлана КУЗНЕЦОВА
Сцена в трамвае: двое стоят не замечая остальных. На руке у него выколото «Надя». Он обнимает девушку с дорогим именем, а на лице его, простом и круглом, как булочка, сияют голубые глаза. Их свет заставляет присутствующих деликатно смотреть в окно.

А Наде хоть бы что. Она кусает мороженое и тоже не замечает окружающих. Девчонка рассказывает про какой – то модный сарафан, купленный подругой Веркой. Ветер треплет Надины волосы, стук колес заглушает ее щебетанье, а он нежно поправляет на щеке Нади прядку волос и так бережно трогает ее, что всем понятно: красивее «Мадонны с мороженым» нет никого на свете. Через два года, его мать напишет в редакцию письмо: «Помогите». И я увижу 17-летнего Леньку Торопова в колонии для несовершеннолетних: «Беда», – сказал он глухо, – «если парня обманет девчонка». В уголовном деле его были стихи, напомнившие ту сцену в вагоне: «Надя – свет в моем окне, через нее сижу в тюрьме». Но рядом с этим и другое: групповое ограбление киоска, жестокое избиение парня, который провожал однажды Надю с дискотеки домой. Многие в колонии знали эту историю любви. Так родилась легенда о чувствах, которые не проходят, она грела мальчишеские сердца. Однако легенды – легендами, а цель приезда в колонию была иной: глубже понять причины подростковой преступности. В ходе опроса выяснилось, что многие сидельцы винили в своей беде любовь. Это и заставило встретиться с Надей. Оказалось, избив провожатого кавалера монтировкой, Торопов ударил им любимую девушку. Надя долго лежала в больнице с сотрясением мозга, переломом ключицы, однако давать показания в суде не стала. Она и в разговоре со мной не откровенничала, а соседи рассказали, что после этой драки Надина жизнь покачнулась. Раньше она веселой была и все напевала тоненьким голоском. А сейчас тихая стала и худая, как мышь. Это потому, что из колонии получает письма, где суженый грозит порешить себя, если она не дождется. Да и его дружки приглядывают за Надей, чтоб не связалась с кем–то из парней.

«Дал бы ты волю Наде», -сказала я снова встретившись в колонии с Ленькой. Его глаза сразу налились кровью: «Волю?» – бешено взревел он, – «а мне, как жить без нее?» Он не слышал никаких доводов, казалось, что ни Надино здоровье, ни ее свобода не интересовали заключенного. Он помнил только свое: боль, сожаление и неистовое желание добиться своего, подчинив чужую душу.

Любовь – испытание, в котором открывается человек. Или в прекрасном, или в нравственной пустоте, когда обнажается жестокость, появляется подлая уверенность, что у тебя есть право рулить жизнью другого человека. Будто допустимо желать и искать власти над чужой душой.