С первых же дней знакомства с Василием я понял, что он хранит в себе огромный запас внутреннего величия. Это совсем не то, что самолюбие – удел людей мелкотравчатых и ущербных. Величие – это врожденное чувство высокого предназначения, осознание особенного Я. Это позволило ему прожить жизнь как бы вне времени в мире совершенных объемных форм. Осознание своего величия подвигли его на создание «Автопортрета», который не просто «голый Василий Петрович», а творческое кредо скульптора.
Шеломов практически не имел комплексов, пожалуй, кроме одного. Сейчас из жизни уходят остатки того героического поколения русских людей, которых можно назвать интеллигентами в первом поколении, первыми в своем крестьянском или пролетарском роду получившими высшее образование. Знания дались им громадным трудом, и они ощущали, что их образованность не полна. Не прочитаны многие великие книги, которые были под запретом цензуры, не изучены итальянские, французские музеи, они имели большой запас слов на иностранных языках, но не умели сложить их в предложение. Все это привносило горький осадок обиды. Это чувство было ведомо и Василию Петровичу, но он его преодолевал своей игрой в опрощение, доходившим иногда до юродства.
После окончания Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина Василий Шеломов приехал в Ульяновск. Это было в 1970 году, в год 100-летия вождя. Мемориал был построен, скульптуры поставлены, а молодому скульптору выделили под мастерскую подвал в полуразрушенной церкви, дали две тонны глины, двадцать мешков гипса и сказали: «Твори!..»
Во все исторические времена скульптор был немыслим без образованного и щедрого заказчика, поскольку скульптура – дело очень дорогое. В 1970-х годах в Ульяновске деньги на скульптуру были, но им заказывали малоценные работы в дешёвом материале, чтобы они кормились. Существовала и другая сторона дела – заказчик. Хотя Василий и был признан лучшим скульптором Ульяновска, ни разу за тридцать лет существования его мастерской на ул. Гончарова 30 к нему не пришел директор завода и не сказал, что он хочет видеть возле своего предприятия скульптуру в бронзе, или чугуне, словом в долговечном материале. Вся номенклатура была беспробудно глуха и тупа к изобразительному искусству, и смотрела на художественное оформление построенных зданий общественного пользования как на обязаловку.
Такое же положение дел было по всей стране. Существовали два-три придворных скульптора, им заказывались памятники государственного значения, а остальные кормились поденщиной. Как-то раз Шеломов обронил примечательную фразу: «Мы, скульпторы, должны быть по гроб жизни обязаны писателю Сергею Смирнову, без него бы мы сдохли с голоду!..» И в этих словах была горькая правда. Сергей Смирнов в 1955 году открыл народу подвиг героев Брестской крепости, он выступал по радио с рассказами о поисках героев, и все это вызвало в народной массе огромный отклик. Каждое село, школа, предприятие стали воздвигать памятники участникам войны, погибшим и живым. Так скульпторам нашелся непочатый край работы: лепить гипсовых или отливать бетонных солдат.
С точки зрения искусства – это была халтура. Каждый колхоз, каждое предприятие могли бы найти деньги на памятник, выполненный в вечном материале – бронзе, чугуне, мраморе, граните. Это были бы действительно памятники, достойные заслуг героев. Но решили, что «мертвые сраму не имут» и понаставили по всей стране бетонных мужиков с гранатами и винтовками и плачущих женщин.
Для такого мастера как Василий Шеломов, сделать рабочую модель солдата было делом одного дня. Затем форматоры модель увеличивали и отливали из бетона. Скульптор мог отдыхать, предаваться невеселым размышлениям, пить вино, орать песни с такими же несчастливцами, словом, потихоньку сходить с ума.
Конечно, Васю задевало, что лучшие заказы председатель Союза художников Моторин переадресовывал своему другану по рижской академии художеств Рафику Айрапетяну.
– Почему он не едет в Армению? – как-то спросил я. – Там и камня много…
– Там бы его не допустили даже до форматорской работы.
Шеломов долго косился с неодобрением на работы Рафика Арменаковича, и однажды на просмотре одной работы мэтра не выдержал и вопросил:
– А где уши?.. Где, я спрашиваю, уши?.. Они у него на щеках!..
Батюшки! Что тут началось!.. Говорят, чтобы вызвать водяного, нужно взять огромный камень и бросить его в болото. Подобное этому и проделал Василий Петрович в Ульяновской организации художников. Немедленно явился «водяной», начальник художественного болота – Алексей Васильевич Моторин. Немедленно было созвано правление Союза художников. Немедленно и единогласно Шеломова исключили из организации, отказали ему в праве именоваться скульптором. Утром был скульптором, вечером перестал им быть. И Василий Петрович сломался.
Когда пишутся эти строки, с того времени прошло четверть века. На мой взгляд, судьба давала В. Шеломову стать не таким, как все. Конечно, у него бы отобрали мастерскую, сырой подвал, но бесхозных углов в городе было много. Зарабатывать бы он стал много больше, шабашками. Лепил бы свои этюды, но об исключенном на родине Ленина скульпторе вскоре бы заговорили в Москве и т.д. Словом, перед Василием открывалась перспектива противостояния с власть предержащими, но он сломался. Стал кланяться, стоять на коленях «на горохе» перед членами правления, лишь бы его не выгоняли из мастерской, где ему было хорошо, то есть тепло и сыро.
Это, уточняю, происходило зимой 1980 года. Тогда я говорил Василию, что советской власти жить остается недолго, что все теперешние божки – Сверкаловы, Моторины, все их карательные органы – всё полетит в тартарары. Однако Василий предпочитал не рисковать, его вполне устраивала жизнь, которую он ведёт, иногда устраивал бунтарские всплески.
Однажды он написал на своём портфеле мелом: «Ищу работу!» и стал ходить по художественному фонду из одной мастерской в другую. Словом, делал себе афишу и довольно глупую. И вот он сидел в оформительском цеху, и к нему подошел незнакомый человек и заговорил. Василий окинул его взглядом, поскреб рыжую бороду и вопросил:
– А ты кто такой?
– Я куратор вашей организации по линии комитета госбезопасности…
– Ну и сколько тебе платят?
– Рублей четыреста, – промямлил не ожидавший такого вопроса гэбэшник.
– Мало! – рубанул Василий, чем поверг товарища в полнейшее замешательство.
Нужно сказать, что советская власть художников деньгами жаловала щедро. Художественный фонд был обязан выплачивать каждому художнику, то есть обеспечивать его работой, чтобы он получал не менее 450 руб. в месяц. Ровно столько получали армейские полковники. Нередко среднемесячный заработок живописцев, скульпторов, монументалистов колебался в пределах 700-1000 руб. Жить на эти деньги при социализме можно было обеспеченно.
Васино выступление с портфелем было признано наглым. Зарабатывать наравне с доктором наук и утверждать, что вот-вот умрешь с голоду? Да, с этим Василий хватил, однако.
На какое-то время после путча он воспрял духом, горячо ратовал за Ельцина, за рынок. Появятся богатые люди, кумекал скульптор, им нужна будет высокая скульптура. Ведь были же в России меценаты – Морозов, Мамонтов. А если взять веков пять назад? Были государства меценаты – Флоренция, Генуя, Венеция, папский престол, наконец, Лорренцо Великолепный…
Но хозяева новой жизни напялили на себя красные пиджаки, золотые цепи, им до фени, чем занимается поседелый лепила глины, то бишь скульптор. А он изваял «Христа и двенадцать апостолов», работу очень интересную, но опять же невостребованную. Далее появились рабочие модели уличных памятников «Александр Пушкин», «Основатель Симбирска Богдан Матвеевич Хитрово». Они выставляются, получают хвалебные отзывы горожан. сей Василий Петрович не ждал дядю с тугим кошельком. Но секретари обкомов, и внезапные владельцы заводов и буровых скважин были одинаковы в одном: им безразлично искусство, они не хозяевы жизни, а временщики.
Современные скоробогаты, скорохваты народного добра в наплевательском отношении к искусству продолжают традиции коммунистов. За 80 лет Советской власти в городе, а тем более в области не поставлен даже памятник А. Пушкину, который посетил Симбирск, имел здесь друзей, а его «Капитанская дочка» во многом написана на местных материалах. В Саратове есть писательская аллея, на которой установлены бюсты Саратовских писателей. У нас с превеликим трудом, со скандальной надписью на постаменте установили памятник великому русскому художнику и мыслителю Аркадию Александровичу Пластову
В Ульяновск он приехал в 1970 году. Талантливый и энергичный скульптор сразу понял, что рядом с драмтеатром должен стоять памятник Е. Пугачеву, который в кандалах находился в подвале дома, что стоял здесь в XVIII веке. Шеломов выполнил ростовую фигуру в гипсе, и ее для пробы, с одобрения руководства театра выставил в театральном фойе. Но Пугачев пробыл в театре недолго. На один из спектаклей в театр явился Бабай (Скочилов), страшно разозлился, увидев мужика в колодках и приказал выбросить его вон. Сердобольные театралы не решились выполнить варварское указание главаря областных коммунистов и спрятали скульптуру Пугачева в подвал.

ПОДВАЛ
В. Шеломову

Когда вокруг меня темно и пусто,
Иду я к другу в сумрачный подвал,
Чтоб на свету высокого искусства
Вновь обрести всё то, что потерял.

Ваятель хмур – с утра не похмелён,
Кусая бороду, он в кресле, как на троне,
Сидит и даже звука не проронит,
Пока ему стакан не поднесён.

Но с другом хорошо и помолчать,
Ведь в трепотне мы истин не откроём.
Мы знаем всё, что надобно нам знать,
Какую правду стоит добывать
В своём подспудном творческом забое!

И час, и два в молчании пройдёт.
Искусства накипь, весь симбирский сброд
Вдруг зароится, зашумит во мраке,
И сатана начертит в душах знаки,
Которых враз Господь не зачеркнёт.

Во всём свирепый чудится надрыв,
Усталость духа, нарочитость позы…
И яростно сверкает объектив
В руках у фотокора Галагозы.

Чтоб всем не показалось, что во сне
Мы видели друг друга, для порядка,

Он, как стрекоз, пришпилит нас к стене
Назавтра беспристрастным отпечатком.

В хмельном угаре кружится подвал.
Кто только в нём уже не побывал!
Какие только не мелькали лица:
Поэты, девы, сыщики, убийцы,
“Шестёрки” и “тузы” искусства из столицы –
Никто из них его не миновал.

Как духом слабым не свихнуться здесь
От зауми речей, вина и дыма!
Хотя слова звучат непримиримо,
Есть в наших душах родственное, есть!

Нам нами красоты нетленна власть,
И душами печаль повелевает.
К художнику не липнет жизни грязь,
Когда он к воле думу простирает.
Он, словно сквозь немытое окно,
Глядит на мир из темноты подвала.
Ему, лишь одному, узреть дано,
Что прочих в этой жизни миновало.

СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ