Состояние речи – это состояние мысли,

состояние мысли – это состояние сознания,

состояние сознания – это предпосылки поступков,

поступки – это сущность поведения людей,

сущность поведения – это судьба народа.

                                      В.Ю. Троицкий, доктор филологических наук.

Как-то на Подольском радио мне предложили поразмышлять о проблемах русского языка. Редактор подбрасывала наводящие вопросы о молодёжном слэнге и компьютерном словотворчестве. Но я начал с обсуждения лексики, звучащей на самом Подольском радио. Почему, спрашиваю, вы употребляете «городской округ», а не город Подольск, территорию бывших сельсоветов называете поселениями. Ведущая быстро остановила меня, сказав, что эти понятия прописаны в законе 131-м, поэтому обсуждать их незачем. Раз так, подумал я, к чему тогда разбирать язык чатов, и покинул студию.

Шёл я дорогой и думал: с какой стати разработчики закона и принимавшие его законодательные ветви ввели в официальный оборот понятия, идущие вразрез с нормами русского языка? Ведь округ и город – вовсе не одно и то же. В языке прочно закрепились выражения «автономный округ», «военный округ», привычно звучит «избирательный округ». Но чтобы город называть округом? Такое наше сознание вместить не может.

С «поселением» – та же ситуация, только с точностью да наоборот. Теперь этим словом обозначают не один населённый пункт и не обитаемое место, а административную территорию с несколькими посёлками, сёлами, деревнями. «Хорошо, хоть не зона», – подумал я и вспомнил появившиеся в 1987 году указатели на дорогах: «зона трезвости». Прогресс налицо: от зоны ушли к поселению, позабыв древнее поэтичное слово – волость.

Придумали разработчики закона и понятие для обозначения смычки города и деревни. Посёлки теперь значатся городскими поселениями!

Это то, что режет слух явно. Есть в законе и другие новации, помягче, но тоже вызывающие вопросы. Подольский район теперь именуют муниципальным. А ведь муниципалитета как не было, так и нет, законодательную власть осуществляет совет. Но ввели, и, по логике, надо называть чиновников муниципалами. Однако в такие дебри решили не лезть. Но вот о муниципальном образовании и здравоохранении почему-то говорят. Говоря марксистским языком, оставили базис без надстройки. А, между прочим, местную больницу старые люди и сегодня называют земской.

Вряд ли найдётся человек, который в разговоре, да и на письме скажет о своём городе «городской округ», и житель посёлка станет бахвалиться своим «городским поселением», находящемся на территории муниципального райо-на. Даже не вспомнят, что такие названия существуют, сколько ни повторяй их по казённому радио. Это один из способов отчуждения языка от его носи-теля, выведение гибрида для нового человека -– demokraticus sapiens. Чтобы лучше понять смысл происходящего, совершим небольшой экскурс в историю.

В России в революционные эпохи язык всегда претерпевал кардинальные изменения. Святые Кирилл и Мефодий модернизировали древнее наречие и явили миру кириллицу – язык, ставший священным, ибо на нём велись церковные службы. При Петре I язык подвергся массированной западной интервенции. Это было не просто заимствование. Целые лексические пласты, обслуживающие различные сферы жизни европейских стран, накрыли сознание православных русских. Изо всех Петровских затей лучше всего прижилось табакокурение, и не вся лексика выдержала испытание временем. Но процесс пошёл – и словесные диковинки из уст европействующей элиты выпархивали долгие десятилетия, пока французский язык не вытеснил доморощенный русский как средство общения.

Вспоминается П.Я. Чаадаев, написавшему письмо Николаю I по-французски. В ответ на замечание А.Х. Бенкендорфа мыслитель оправдывался, что на русском ему писать несподручно. Ну и как с таким культурным багажом не утверждать, что Россия всегда плелась на обочине мировой цивилизации?

Реформировали язык и «кремлёвские мечтатели». Вслед за Петром уп-ростили алфавит, который в конечном итоге лишился десяти букв. Вследст-вие этого в грамматике появился новый раздел – омонимия. Писали, что в русском языке было много дуплетов, лишних букв. Но если это так, возража-ет автор книги «Правда о русском слове» С. Рябцева, то с какой стати Кирилл и Мефодий дали лишние буквы? И как могли народы использовать их 700 лет и не замечать этого? «У этих так называемых дуплетов было разная роль в словах, разное числовое значение, разное произношение, разная энергетика, стояли они в строго определённых позициях», – отмечает исследователь.

Каждая буква – часть единой системы, позволяющая видеть, осознавать и отображать реальность. Упрощение языка сокращает эти возможности, переводит мышление из тринитарного в бинарное. Конечно, здесь есть объективная причины. Жизнь ускоряется, время летит быстрее, порой мы его просто не замечаем, и язык должен за ним поспевать. Отсюда сокращения, клички, междометия вместо слов и т.д. Но заметим: китайцы и японцы свои иероглифы не трогают.

Революция 17-го года внесла целые лексические пласты и языковыеновообразования в виде уродливых аббревиатур. Взамен традиционных имён модными стали Марлен, Владлен, Вилен, Мэлор, Ким и прочие Октябрины. Взамен Порфириев, Екатерин, Елизавет…  Прошло время, языковая шелуха отлетела, но на смену ей пришла новая.

Обратим внимание на такой факт: многие важные понятия с давних времён содержат скрытый код. Это многозначные слова, но, в отличие от обыденных слов с несколькими значениями, глубинный их смысл не всем понятен. К примеру, эпоха Возрождения. На слуху: преодоление Средневековья, с его схоластикой и догматизмом, возвращение к античному прошлому, торжество человека как центра мироздания. Сюда же подверстано не менее туманное, вкрадчивое понятие «гуманизм».

Всё так и не так. Возвеличивание плотского человека привело к революционному переформатированию сознания – от религии Христа к религии человекобожия, материализму и мамоне. Произошло возрождение неоязычества. Прогрессисты игнорируют духовный аспект, видя в эпохе закономерный этап человеческого развития, выразившийся в раскрепощении сил, свободы, интеллекта.

Нередко общественно- значимое событие получает название, которое в принципе скрывает суть произошедшего. Так было с попыткой государствен-ного переворота 14 декабря 1825 года. В русском языке такое действие назы-вается мятежом, а его участники – мятежники. Но с точки зрения антимонар-хических и богоборческих сил – вполне прогрессивная акция, разбудившая Герцена и всех последующих, поэтому передовые люди быстро придумали невинное понятие «декабристы». Со временем оно стало положительным мифом, а сами декабристы покрылись ореолом величественности. Роман-тики, поэты, герои 1812 года, хотели европейских преобразований… Но до революции в народе их называли не декабристами, а смутьянами, бунтов-щиками. Так происходило отчуждение языка от его носителя. С послерево-люционным изменением народного менталитета последние зародыши здравого смысла были уничтожены, и понятие «декабристы» долгие десятилетия воспринималось однозначно положительно.

Язык – живой организм, он принимает далеко не все новообразования. Но ему нужно время для их сортировки. А оно имеет тенденцию к уплотнению. Петровские заимствования отсеивались десятилетиями, ленинские – в дово-енный период, языковая система современной демократии также недолговеч-на, поэтому и обновляется быстрее. Но при этом и внедряется изощреннее!

По аналогии с понятием «декабризм» в 60-е годы в язык было введено слово «волюнтаризм» – скрытый код деяний Н. Хрущева. Функционировала система идеологических понятий с не менее расплывчатым содержанием. Приведу типичный отрывок из газеты «Правда» от 27 марта 1987 года: «До-рогой ценой пришлось расплачиваться за отступление от ленинских принци-пов и методов строительства нового общества, за нарушения социалистичес-кой законности, демократических норм жизни в партии и обществе, за во-люнтаристские ошибки, за догматизм в мышлении, инерцию в политических действиях», так и хочется добавить – «разрывом между словом и делом».

Идеологические заклинания не усваивались, неясность понятий вызывала

разные трактовки, а по большей части – равнодушие. Тем не менее, многие понятия тех лет отличались большей «вменяемостью» по сравнению с нынешними. К примеру: национально-освободительное движение, колониализм, колонизаторы, буржуазная массовая культура, борьба трудящихся за свои права и др. Сравните: терроризм, глобализм, миротворцы, шоу – бизнес, незаконные выступления, спровоцированные… Смысл уходит на второй план, понятия становятся символами, своего рода бакенами на пути движения судов. Размышлять не стоит, воспринимать по умолчанию, иначе сядешь на мель. Куда может завести такое переформатирование? Рассмотрим на примере слова «терроризм». Смысл его вроде бы ясен. Но ведь со временем прогрессивно мыслящие авторы с лёгкой душой назовут террористами советских партизан, а немецких карателей миротворцами.* А пока замалчивают, что в мире помимо террористических организаций существуют и террористические государства, которые этот терроризм вскармливают и подпитывают. И при этом каждый день ходят по улицам, носящих имена революционеров – террористов.

Мать терроризма – демократия, отец – заморский Белый дом. И как, скажите,  обуздать его, когда он так вооружён?

У кого-то возникнет вопрос: о ком идёт речь, о терроризме или Белом доме и кого следует обуздывать? Но ответ подсказывает сам язык: оба понятия – в одном смысловом ряду, как синонимичные конструкции.

Давно уже в нашем лексиконе прижились слова, выполняющие, помимо семантических, и карательные функции. Вот что об этом пишет архимандрит Рафаил (Карелин) в книге «Векторы духовности»: «Есть слова, которые потеряли свою конкретность и стали названиями какого-то неопределённого, туманного и вместе с тем грозного универсума. Одним из них является слово «наука». Пожалуй, что ни одно наименование не подвергалось таким спекуляциям, как это слово. Вся антирелигиозная пропаганда велась от именит науки… От имени науки бесновался Ярославский; от имени науки бранился Ульянов, от имени науки Штраус объявлял Библию пересказами мифов; от имени науки Бауэр отрицал Христа. Теперь от имени науки современные теологи хотят отделить рассудок верующего от самой веры».

К категории карательных слов относятся антисемитизм, черносотенство, сталинизм, шовинизм, национализм, диктатура, тоталитаризм, в какой-то степени – догматизм.  Они  редко  адекватно  отображают происходящее, но каратель всегда прав. Возражение может восприниматься как неподчинение

 

 

* В середине августа 2010 года в передаче «Радио России» рассказывалось о псковской глубинке. Журналист задавал вопросы местному крестьянину о его житье-бытье. Речь зашла о войне, и крестьянин вспомнил, как однажды – дословно – «партизаны подготовили террористический акт». Никто не мог его научить так говорить, его научили так мыслить.

закону, с правом применения оружия. В данном случае – информационного. Стоит пару – тройку раз припечатать человека подобной словесной дубиной, и он оказывается изгоем общества.

В последние годы происходят изменения в восприятии, казалось бы, дав-

давно известных слов и выражений. Одни вследствие назойливого капания по мозгам лишаются резко негативного окраса и воспринимаются как неизбежный лексический атрибут. Другие теряют свою знаковость в результате «взрыва изнутри». Телепередача «Тихий дом» «косит» под культовый роман, а название фильма «Четыре таксиста и собака» вводит анекдотический проблеск в название дорогой для многих ленты. В годы перестройки демократические издания высмеивали телесериал «Вечный зов», заменяя «зов» «зёвом». Противно, пошло? Но подобных примеров много, скрыться от них трудно, система работает, разрушая сознание, язык, душу. Убивают сакральное.

Язык упорядочен, подобно иконостасу, где каждая икона – на своём месте. Порядок этот неизменен, нужно принимать всё, как есть. Но кому-то это кажется нарушением свободы, хочется глумиться, вести себя подобно слону в посудной лавке. Вспомним, как зашлаковывали (а отнюдь не промывали) мозги с понятиями «правые» закону, с правом применения оружия. В данном случае – информационного «левые». Межрегионалы (Г. Попов, А. Собчак и др.) выставлялись как левые радикалы. Потом левыми сделали коммунистов и патриотов, а правыми – самыми радикальных из левых радикалов. И снова подняли пыль, ведь правыми наша пресса долгое время называла буржуазные партии Запада.

У лукавого духа есть две руки, и он всегда предлагает на выбор правую или левую, – учили христианские философы. Думающий человек должен отказаться от выбора вообще, а не то – проиграешь.

За всеми этими хитросплетениями высвечивалось крылатое выражение: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». В подсознании откладывалось: Сталин, Чубайс и Немцовым с Хакамадой – «однополчане». Невероятно! Зашлаковывая мозги, СМИ лишили людей понимания происходящего. Вот вам и мутная вода, в которой легко ловить золотую рыбку. Для иллюстрации замутнения русского языка приведу один эпизод. Несколько лет назад в новогодней программе И.Кобзон исполнял песню в исполнении военного оркестра. К такому содружеству зритель давно привык. Но в этот раз на экране было нечто: военный хор, в парадной форме, с аксельбантами, выступал… в белых шапках с заячьими ушами. Во время исполнения уши поднимались – опускались. Смотреть на это было невыносимо. То же самое производят и с русским языком.

…Древний метафизический смысл оппозиции «правые – левые» известен: на Страшном суде по правую руку от Христа будут находиться праведники, по левую – грешники. Да и сам Христос после воскресения сидит одесную Отца. О том, кто у нас находится слева, напомнил В. Солоухин в повести «Смех за левым плечом». Поскольку политика a priori – грязное дело, то правые в ней составляют исключение. Удобнее называть политические движения по цветам радуги: красные, голубые, оранжевые, зелёные. Или, как Д. Свифт: тупоконечные и остроконечные. Так лучше для языка и психического здоровья народа.

В книге В. Лисичкина и Л. Шелепина «Третья мировая информационно – психологическая война» даётся анализ использованию символов для искажения реальности и конструирования мифов. «Для закрепления навязываемых понятий «демократические» СМИ использовали методику Геббельса, заключающуюся в постоянном повторении (вдалбливании) в сознание слов – символов (не раскрывая сути): «демократия», «рынок», «свобода», «тоталитаризм», «реформы», сталинские репрессии», «цивилизованные страны» и др. От постоянного повторения они оседают в головах людей, которые уже не вникают в их действительное содержание. В результате большая часть населения страны живёт в мире слов, символов, понятий, оторванных от реальности».

А прибавьте сюда напластования предыдущих эпох и современный языковой багаж, применяемый для их оценки. Казалось бы, время прошло, пора отойти от словесных трафаретов и нормальным языком объяснить суть произошедшего. Ан, нет! Волюнтаризм, оттепель, застой, перестройка – всё на своём месте. Чтоб в головах людей не возникло путаницы, то бишь, понимания. Вот и к 25-летию начала целенаправленного разрушения СССР под кодовым названием «перестройка» вспомнили полузабытые, но в своё время раскрученные клише: новое мышление, гласность, ускорение, общечеловеческие ценности, прорабы перестройки и даже плюрализм мнений! Где сейчас эти словесные тампоны? На свалке истории. Но и там, как известно, можно найти много полезного, что порой и делают.

И всё же далеко не все ярлыки проходят испытанием временем. Пофлиртовав в информационном поле, некоторые переходят в разряд архаизмов. Причины – разные, бывают смысловые перегибы, а нередко возникает эффект бумеранга. К первым можно отнести «краснокоричневые» и «коммунофашисты». Смысл заложенных в них понятий для тех, кто их создал, отнюдь не устарел, доказательством чего служит ярлык «русский фашизм». Тоже не шедевр, вызывающий отторжение даже у «продвинутых», но в наше неспокойное время он нужен для тотального наката на титульную нацию. Так же, как и махровый штамп «черносотенное духовенство». А «краснокоричневых» и «коммунофашистов» отправили в музей демократии.

Ярлыки эти были внедрены в язык СМИ в период конфронтации ельцинистов с патриотическим большинством Верховного Совета. Ненависть к ним переполняла идеологов с новопещерным мышлением, что хорошо отразилось в экспрессивности ярлыков. Но железняки из Кантемировки сделали своё дело, сбив накал противостояния, и человеконенавистнические клише стали провисать, а потом и вовсе бить по своим, подобно средневековому Голему.

Сложнее с ярлыком «новые русские». Сконструирован он по западным лекалам, там все негативное с советских времен обзывают русским: русские танки, русская мафия, русская экспансия, русский мат и вот теперь – «русские шпионы», хотя ни в паспорте, ни в Конституции такой нации не существует. Как и в других случаях, ярлыки не отражают реалии. Скажем, стоит поскоблить «русскую мафию» в Нью-Йорке, как тут же проступят знакомые одесские типажи. Одесский налёт чувствуется и в «новых русских». На это и был расчёт: унизить и высмеять. Нахохотались досыта, до неприличия, и поняли, что дальше так не годится. И спрятали красную тряпку. Теперь в ходу – олигархи. Респектабельно и железобетонно.

У разработчиков законов и идеологов есть неписаное правило: практичес-ки всем сомнительным инициативам даются малопонятные или вовсе неяс-ные названия: ваучеризация, диверсификация, валаризация, ювенальная юстиция. Накануне очередной «исторической» Встречи президентов США и России американцы ввели в качестве термина нового этапа отношений – «перезагрузку», нечто вроде перехватывания узды у коня перестройки.

Человеку свойственно скрывать свои проступки, пуская пыль в глаза. Для этого язык усложняют «толерантными» словами и оборотами. Жеглов говорил прямо: «Вор должен сидеть в тюрьме»! Ясно без комментариев. Теперь слово «вор» выведено в разряд просторечных. Его заменила «коррупция». А эта дама требует вежливого к себе отношения. Попробуй произнеси: «коррупционер должен сидеть в тюрьме». Невнятно как-то. С «вором» оно лучше, но разве будет о ворах говорить тот, на ком шапка горит? Поэтому – коррупция, так помягче, с юриспруденцией и юрисдикцией созвучно. Глядишь, и совсем негатив выветрится. А частое употребление сделает его привычным, почти домашним, вроде кровососущих насекомых.

Воровства у нас нет, взяточничества тоже, одна коррупция. О грабеже средь бела дня вообще забыли, в крупных размерах это называется рейдерство. Чересчур политкорректные граждане могут возразить: вор и грабитель – звучит грубо. Зато бьёт в десятку. А насчёт грубости… До сих пор комментаторы с придыханием повторяют перл «мочить в сортире». И после него употребление просторечных фраз стало для высших чиновников нормой. Но язык отражает уровень мышления. О чём говорит такое, к примеру, редактирование классика:

«Бойцы вспоминают минувшие дни

И битвы, что вместе продули они»?

Или посвежее, из выступления президента Д. Медведева на Ярославском

форуме: «Я 8 лет просидел в Газпроме». А Ходорковскому столько же пред-

стоит находиться за решёткой, но он об этом помалкивает.

Для того чтобы лучше представить процесс лексического и стилистичес-кого снижения языка руководителей, было бы неплохо периодически изда-вать сборники их речей и выступлений, о чём со времен Горбачёва не без причины позабыли.

Снижение коснулось всей вертикали, не говоря уже о горизонтали. «Чёр-

ных кобелей» порой усердно отмывают, и находятся желающие утверждать, что они белые. Так происходит со словом «стерва». Бранный смысл отступает под натиском нового, навязываемого значения – молодая успешная девица, действующая по иезуитскому принципу: цель оправдывает средства. Последнее, впрочем, тоже не играет роли. Какая разница, если «деньги не пахнут» и «после нас – хоть потоп».

Язык нужен не только для того, чтобы передавать информацию, но и чтобы скрывать свои мысли и дела. Для многих журналистов неписаным законом стало: как можно больше говорить и как можно меньше информировать. Забалтывать, пускать пузыри. А для этого русский литературный язык плохо подходит, вот и вводят русскоязычный гибрид, уподобляясь дельцам, наводнившим рынок контрафактными изделиями. Но издержки при этом несопоставимы. Пиратские диски наносят финансовый урон одному или нескольким владельцам товара, языковой контрафакт уродует самосознание всего народа.

Язык беззащитен, но при этом «находится на передовой линии огня» (А. Прокофьев). «Язык – это оружие литератора, как ружьё солдата» (М. Горький). Поэтому можно точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни, что, по словам И. Тургенева – высочайшее счастье для литератора, а можно использовать это могущественное орудие в противоположных целях – для манипуляции сознанием народа, угасания в нём Святого духа. Для этого сам язык модернизируется и отчуждается от носителя. Модернизаторы со времён нового мышления получили монополию на русский язык. Конечно, и тогда, и сейчас есть замечательные писатели, поэты, драматурги, но часто ли мы слышим их голоса, на заглушают ли их завывания людей, обращающихся с языком подобно варварам с памятниками Рима?

Взглянем на проблему с другой стороны. Сейчас много говорят о потере интереса к классике, сетуют на влияние информационных технологий. Но дело не только в компьютерах. С начала 90-х книжный рынок наполнился продукцией, уровень которой не сопоставим с классической литературой. Короткие предложения нагнетают ситуацию, повышая интерес к сюжету. Содержание проглатывается, как рыба бакланом. На смену идёт другая порция. Нервишки пощекотало – и на том спасибо. По сути, многие книги представляют из себя расширенные криминально – эротические очерки, написанные неряшливым газетным языком. Их альфа и омега – сюжет.

Убожество языка – следствие убожества мысли. Но она таковой не осоз-

наётся: интересно ведь! Закрепление в обыденном сознании «новой литера-

туры», плоскостной, лишённой духовной составляющей, отбивает охоту к классике, делает сложным восприятие богатств русского языка. Книги луч-ших писателей кажутся скучными, затянутыми и неинтересными, они перес-тают быть инструментами самопознания, углублённого понимания мира. Ду-маю, мало кто из ныне живущих подпишется под словами Ж.Санд: «Книга всегда была для меня советчицей, утешительницей, красноречивой и спокой-ной, и я не хотела бы исчерпать её благ, храня их дома для наиболее важных случаев». Кто-то подумает: время не то. Но классика потому и классика, что не подвластна времени.

На мелкой посудине в океан не выйдешь. Но мелкую посуду ввели в моду, про океан стараются не напоминать, дескать, нам и в луже хорошо. Вот так и перетекаем в глобальное информационное общество – Вавилонскую башню западной цивилизации.

Язык нуждается в защите. Как саморегулирующийся организм он уже не справляется с организованным, масштабным вторжением в свою среду. Мы указали лишь некоторые примы и методы его деформации и отторжения от носителя. На наших глазах происходит мутация великого русского языка, его растворение в массе языкового материала, выполняющего функцию вируса. Как любой живой организм язык может выдерживать натиск радикалов до определённого момента. Параллельно этому идёт процесс растворения носителя языка – русского народа, станового хребта государства, разрушение традиций.

Язык, как писал филолог В.Ю. Троицкий, помимо средства национально-го и межнационального общения, аккумулирует духовный и практический опыт народа, и сам является ключом к этому опыту. «Происходящее массовое повреждение русской речи в средствах массовой информации означает направленное деформирование основ национального самосознания». Эту мысль В.Ю. Троицкий высказал 12 лет назад, в статье, посвященной опубликованному проекту федерального конституционного Закона «О государственном языке Российской Федерации». Учёный потребовал «запретить основанное на психолингвистических подходах негласно практикуемое незаметное воздействие, вплоть до открытого лингвоколирования и все подобного рода языковые эксперименты (включая рекламу) с указанием меры пресечения в случае несоблюдения Закона в части «защиты прав». В противном случае, – заключал автор, – Закон остаётся бесплодным и бесполезным словопрением». («Русский вестник» №24-26 1998 г.).

С тех пор прошло 12 лет. А мутации в языковой среде усиливаются. На наш взгляд, необходимо законодательно оформить деятельность органов по защите русского литературного языка. У нас есть на федеральном и на мест-ном уровнях комиссии при законодательных органах, отслеживающие кор-рупционную составляющую проектов законов. Необходимо принять аналогичные меры и по отслеживанию попыток внесения разного рода языковых вирусов, засорения языка и его отчуждения от носителя. «Должен быть решён вопрос и о защите прав языковой личности, т.е. всякого говорящего по-русски человека, соприродного культуре Руси» (В.Ю. Троицкий). Тогда не будет «городских округов» и «сельских поселений» в смысле территория бывшего сельсовета (волости), что мы встречаем в 131 законе.

Но суть не в конкретных фактах (даже вопиющих), а в том, что каждый политик, журналист или «культурный революционер» должны понимать, что к русскому языку нельзя относиться как к заложнику, взламывать его смысловые связи и использовать в качестве орудия в информационной войне против самого народа.

 

 

    Ерохин Вячеслав Михайлович, прозаик, сценарист, публицист.

    Член Союза писателей России.

    Живёт в городе Подольске Московской области.