В связи с 200-летним юбилеем И.А. Гончарова возрастает интерес к главному герою его творчества – И.И. Обломову. Это не может не радовать, но при этом следует помнить, что многие современники Гончарова угадывали в Обломове его автора, и Иван Александрович не возражал. Это обстоятельство предъявляет к искренним гончарововедам известные требования, а именно: понимание всей глубины образа Обломова.

В нашем же общественном мнении продолжает господствовать «практическая» и уничижительная добролюбовская трактовка Обломова, поддерживаемая и рядом современных филологов, противопоставляющая, в частности, «горизонтального» Обломова «вертикальному» Штольцу, где Обломов представляет по-добролюбовски лень, апатию, диван, а Штольц перпендикулярные благородные начала. Хотя в самом романе мы такого прямолинейного противопоставления не находим: Штольц дополняет Обломова, помогает ему. Роман называется все-таки «Обломов», а не «Обломов и Штольц».

Пластичная и всеобъемлющая оппозиция Обломов – Штольц позволяет, конечно, подверстать под нее все что угодно, даже внешнеполитические экзерсисы, но надо все же помнить роман, где Обломову все равно, зачем «Мехмет-Али посылает корабль в Константинополь».

Нашей губернии, гением Гончарова, выпала честь стать литературным местом рождения российского Обломова, а не местечкового героя, о чем часто забывают многие его исследователи. И это очень меняет дело. Обломов не только и не всегда «диван», «горизонталь», но и «вертикаль», подобно тому как Симбирск/Ульяновск, мифологическая Обломовка, имеет явную вертикаль, заметил один Читатель Улпрессы, в виде Симбирской горы. Все наши великие Обломовы – и Карамзин, и Гончаров, и Ленин – с Симбирской горы наслаждались видом на Волгу-матушку, раскрывающиеся взгляду широкие просторы, и вспыхивало их воображение, разгорались мечты. Эта симбирская вертикаль, может быть, и стала источником их вдохновения.

У нас всегда было много Обломовых, самых разных. Ю.Ф.Горячев был, конечно же, Обломов, крепко державшийся за свой социалистический угол. Обломовы вообще крепко держатся за «свой угол», за свой «мир грез», в отличие от Штольцев. Последним был генерал Шаманов – не потому ли он и пустил нашу Обломовку на «поток и разграбление», и укатил потом в Москву? С С.И.Морозовым новый обломовский дух возрождается в родных пенатах: в нем уже чувствуется другая мечта, и пусть не всегда она удачна, но… надо ведь мечтать!

А размечтавшийся Обломов очень даже может встать с дивана, и тогда – держись, самый яркий пример тому – Ленин, восставший с дивана под влиянием марксовой идеи. Ведь главное в Обломове – именно вдохновение какой-нибудь идеей. Нет ее – и он не в своей тарелке, и может улечься на диван, но как только она у него появилась – прощай диван, и здравствуй открытый океан. Так И.А.Гончаров к удивлению всех своих петербургских знакомых отправился в кругосветное путешествие на фрегате «Паллада».

В последний свой приезд в Симбирск Гончаров не узнал родной город – так он изменился даже чисто внешне, приобретя много новых больших каменных зданий. Кто же их построил? Ведь Штольц уехал в Петербург…

К истории вопроса

Восходящее к добролюбовской критической линии бинарное понимание «Обломова» неудовлетворительно тем, что представляет его двуликим Янусом, и никогда не знаешь, каким лицом его к тебе обратят.

Николай Добролюбов, социал-демократ и талантливейший наш критик, вкладывая свой смысл в роман, честно предупреждает об этом в начале своей знаменитой статьи «Что такое обломовщина?»: «Нам кажется нисколько не предосудительным заняться более общими соображениями о содержании и значении романа Гончарова, хотя, конечно, истые критики и упрекнут нас опять, что статья наша написана не об Обломове, а только по поводу Обломова». И далее выдвигает главный свой тезис: «Лень и апатия Обломова – единственная пружина действия во всей его истории», который доказывает потом всем содержанием своей статьи.

Действительно, против такого взгляда на роман сразу же выступили «истые критики» – эстетическое либеральное направление русской критики во главе с А.В.Дружининым: «… творец «Обломова» добился до всего, что истинно, поэтично и вековечно в его создании. Скажем более, через свой фламандский, неотступный труд он дал нам ту любовь к своему герою, про которую мы говорили и говорить будем».

Этот спор в критике продолжался весь XIX век. В начале ХХ века писатель Дмитрий Мережковский подводит ему своеобразную черту, заявляя что роман «Обломов» – это наша «Илиада и Одиссея». Но после катастрофы России Мережковских социалистические реалисты стали поистине молиться на добролюбовскую статью, и трепать «лентяя Обломова», и превозносить «культурно-коммерческого» Штольца.

Трепали Обломова почти весь ХХ век, а он взял и вылез на свет Божий в Европе, где стал модным типом, особенно в Германии. Тамошние студенты в 50-х годах сделали его своим знаменем, и стали протестовать по-обломовски, демонстративно засыпая на лекциях, а в 60-х годах в качестве третейского судьи выступили шведы. Об этом сообщает немецкий исследователь Даниель Шюманн: «Интерпретация гончаровского романа как осуждения социального типа «лишнего человека» опиралась на знаменитую статью Н.А.Добролюбова «Что такое обломовщина?» В годы Советской власти это был и доминирующий подход к роману. Трактовку Обломова как образа созерцательного мудреца и христианского героя в конце 1960-х гг. предложили шведские литературоведы И.Луриа и М.И.Сейден». Так оригинального Обломова открыли для себя в Европе.

Но для нас это никакое не открытие, а хорошо забытая эстетическая линия русской критики. Она давно сказала, что Обломов – настоящий герой романа, по сравнению с которым Штольц – «голая схема», пусть и положительных качеств, с этим был согласен и Гончаров. Нельзя сегодня забывать, что фигура Штольца была создана для Обломова, чтобы оттенить его образ, а потом, с подачи добролюбовской критики, раздута до неимоверных размеров.

В романе Штольц отнюдь не равновелик Обломову, как это получается у его критиков, поэтому ни о каком «синтезе» их речи быть не может: невозможно соединить живого человека и «голую схему». Наверное, в каждом из нас есть частица Штольца, и в этом все дело. Поэтому он и появился на свет Божий в России, но «чистых» Штольцев, если они и есть, очень мало, по сравнению с Обломовыми. Когда мы «ломаем» себя под Штольца – а мы занимались этим весь ХХ век, то калечим себя, придумываем себе «комплекс неполноценности»: свою натуру-то не переделаешь.

В Европе, кстати, видят, что прямое противопоставление Обломова и Штольца некорректно, и говорят только об Обломове, а Штольц… – это «немножко карикатура на немца» – сказал создатель немецкого киноцикла «Обломов» Харальд Будде.

Однако критическое антиобломовское наваждение не вечно, «против времени закона его наука не сильна», – и оригинальный Обломов сегодня все чаще вылезает на свет Божий и в России, причем там, где его совсем не ожидаешь. Никита Михалков вдруг снимает фильм «Несколько дней из жизни Обломова», где Илья Ильич вскакивает с дивана с горящими глазами, влюбившись в Ольгу Ильинскую. А недавно в передаче «Познер» Олег Табаков неожиданно говорит: моя лучшая роль – это Обломов… Мы уверены, что это только начало возвращения к нам настоящего Обломова, героя нашей «Илиады и Одиссеи». Он найдет свою мечту, и воодушевится ею.

В дни празднования 200-летнего юбилея нашего земляка И.А.Гончарова, одного из четырех великих романистов России, хочется пожелать всем почаще брать в руки его бессмертные творения, особенно людям пишущим, там найдут они для себя много откровений: «А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да отводят в тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый грубый смех, злость…»