Полковник Чернышёв во главе солдат гарнизонного батальона выступил в поход из Синбирска против Пугачёва в середине октября 1773 года. Колонна войск вышла из крепости на Большую Саратовскую улицу и двинулась по направлению к Сызранскому тракту. Войско провожали многочисленные обыватели, стоявшие по обеим сторонам улицы. С тревогой уходили офицеры и солдаты, даже со смутой в душах, ибо одно дело воевать с турками, другое дело со своими единоплеменниками, и гражданская война, пожалуй, самая страшная из всех придуманных людьми войн.
Полковник Чернышёв торопился, им, задолго до настоящего сражения, овладело нетерпение и воинственный пыл, которые опытный воин бережёт до часа решительной схватки с неприятелем и не тратит попусту. Он, не зная покоя, скакал на коне то в голову, то в хвост колонны, кричал на отстающих солдат, не давал им положенного отдыха, и, делая по тридцать вёрст в сутки, измотанный маршем батальон через неделю прибыл в Ставрополь.
Дыхание мужицкой войны в Заволжье стало более ощутимым. Это чувствовалось по злым взглядам местных крестьян, ругательствам из толпы, которая неизбежно собиралась вокруг солдат при их вступлении в каждое селение. Поразило полковника то, что, проходя мимо него, крестьяне перестали снимать с головы шапки, по его мнению, это уже был бунт, но он опасался возбудить стихийное возмущение и потому только скрипел зубами и торопил солдат.
В Ставрополе находилась воинская команда, и было спокойнее. Чернышёв поспешил к военному коменданту и получил от него приказ князя Бибикова усилить свой батальон сотней волжских казаков и полутысячью калмыков, которые находились здесь. Расположив свою команду на отдых, полковник отправился принимать пополнение. Оно ему сразу не понравилось: казаки своим вольным с ним обращением, а калмыки поразили Чернышёва первобытно-диким видом, это было какое-то воинство времён Чингис-хана, управляемое своими родовыми законами, смертельно опасное как для неприятеля, так и для своих начальников.
Среди калмыков говорил по-русски только их командир, племенной князь, имя которого Чернышёв не понял и не запомнил. Это был молодой поджарый калмык, от которого несло таким ароматом, что полковник чуть не задохнулся.
– Твои люди верны присяге? – спросил он, пристально вглядываясь в расплюснутое лицо князя.
– Так, бачка, так! Государыня Катерин добрая наша матышка!
Известия из-под Оренбурга приходили тревожные: пугачёвцы плотным кольцом окружили крепость, каждый день устраивали на неё наскоки, их численность доходила до двадцати тысяч человек. Чернышёва это не испугало, он почему-то был уверен, что при его появлении толпы немедленно рассеются, самозванец, после недолгой погони, будет им самолично схвачен и доставлен самой царице. Ум его занимали больше приятные для него последствия, чем предстоящее сражение. Чернышёв не видел, что его солдаты вовсе не горят желанием броситься в бой, а на казаков и калмыков надежды питать не стоит.
Переход от Ставрополя к Оренбургу был труден. Наступил ноябрь, даже днём было студёно, из степи дул пронизывающий ветер, по ночам крепко подмораживало. Ночёвки стали мучением: бывало, проводили ночь под открытым небом возле костров, если попадались деревеньки или уметы, то места под крышей всем не хватало, казаки и калмыки спали, согреваясь теплом лошадей, солдатам же почти не было возможности заснуть из-за холода. Не всегда случалось поесть горячей каши с солонинкой, по утрам грызли сухари и шли дальше в степь, которой, казалось, нет конца и края.

Бердская слобода была надёжно укреплена: на въездах в неё стояли пушки, горели костры, вокруг которых находились караульные. На эти огни и направлял бег своего коня всадник. Конский топ по мёрзлой земле был далеко слышен. Сначала залаяли псы, затем вокруг огней зашатались тени и раздались хриплые голоса:
– Стой, куда несёт?
Коня подхватили под уздцы, вершного стащили с седла и подволокли к костру.
– Кто таков будешь?
– Из Чернореченской. Надо известить анпиратора: полковник Чернышёв вошёл в станицу с воинской силой!
Казака обыскали и повели к большой избе, освещённой пламенем костра. К Пугачёву вестник был допущен сразу. Мужицкий царь был не один, а со своим фельдмаршалом Белобородовым. Он выслушал казака и отпустил с пожалованием ему серебряного рубля.
– Как думаешь, Наумыч, – обратился Пугачёв к своему соратнику, – осилим Чернышёва?
– И думать не могу, что не осилим, – ответил Белобородов, сверкнув хитрыми глазками. – Завтра к вечеру полковник будет болтаться на рели.
Ночь прошла в приготовлениях к сражению. Пугачёв готовился к нему с полной надеждой на победу, на его стороне была сила и небрежность государственной власти. Генерал-аншеф Бибиков считал происходящее в Оренбургском крае заурядным мятежом, который можно подавить несколькими сотнями солдат и поэтому, отдав распоряжения воинским командам двинуться к Оренбургу, спокойно ожидал победных реляций.
Половник Чернышёв в успехе завтрашнего боя не сомневался. Выставил вокруг Чернореченской караулы, рано лёг спать, проснулся ни свет, ни заря и собрал к себе офицеров батальона, командира сотни и калмыцкого князька.
Рекогонсцировку будущего сражения проводили на местности, когда батальон, казаки и калмыки вышли из Чернореченской по направлению к Маячной горе. Чернышёв долго не мудрствовал, приказал калмыкам быть слева, казакам – справа, впереди батальона поставил пушки. На них он сильно надеялся, артподготовка должна была посеять панику в толпе мятежников.
Под равниной и вокруг горы стоял туман. Когда он рассеялся, то Чернышёв обнаружил, что пугачёвцы находятся совсем близко и приближаются к нему огромной ватагой без всякого строя. Полковник двинулся им навстречу, и оба войска сошлись у Маячной горы. Пушкари выкатили вперёд орудия и приготовились стрелять. Чернышёв был готов сделать отмашку на залп, но его внимание привлекло движение в передовых рядах противника. Они разомкнулись и вперёд вышли с десяток солдат в форме русской армии.
– Не стреляйте, старинушки! – закричали они, размахивая руками. – Анпиратор всех вас прощает! Бросайте ружья! Встречайте анпиратора!
Движение батальона прекратилось, офицеры бросились по рядам, раздавая зуботычины, но это не помогло сохранения дисциплины. Солдаты в смятённом состоянии чувств смотрели на всадника в красном, который с обнажённой саблей в руке галопом мчался вдоль строя своих войск на ослепительно белом коне. В этот момент с Маячной горы, захваченной пугачёвцами, выстрелила пушка, и ядро попало в батальонный снарядный ящик. Раздался оглушительный взрыв. Солдаты стали бросать ружья и брататься с мятежниками. Их примеру последовала сотня волжских казаков. Пронзительно крикнул что-то командир калмыков, и его отряд, выпустив град стрел в сторону приближавшихся к нему мятежных казаков, стал уходить в сторону Чернореченской. Это был разгром. Офицеры батальона отчаянно отбивались штыками и саблями, но их скоро обезоружили и повязали. Схватили и полковника Чернышёва, который в полусознательном состоянии, обхватив голову руками, сидел на большом батальонном барабане. Его потащили к Пугачёву, но тот от пленника отмахнулся.
– Всех офицеров ведите в Бердскую! – закричал он, приподнявшись на стременах. – Жалую победителей двойной чаркой вина!
До Бердской слободы было четыре версты, и ликующие толпы вооружённых людей устремились к ней. Там их ждало царское угощение. Следом тащили захваченные пушки и волокли нанизанных на верёвку, как бусы, пленных офицеров. Последним в связке, мотаясь из стороны в сторону, брёл полковник Чернышёв.
Пугачёв успел переодеться, собрать своих приближённых и встречал их на крыльце «царской избы», застланном красным сукном, сидя в кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками. Одеяние на нём было нарядное и пышное: парчёвый кафтан, кармазинный зипун, полосатые с голубым кантом шаровары, козловые сапоги с жёлтой оторочкой, шапка кунья с бархатным малиновым верхом и золотой кистью. Рядом с ним, опоясанные дорогими саблями в бархатных зипунах и халатах бухарской выделки стояли соратники. Офицеров выволокли под крыльцо и поставили на колени.
– Для чего осмелились вооружиться против меня? – важно вопросил Пугачёв. – Ведь вы знаете, што я ваш государь. Ин на солдат нельзя пенять, они простые люди, а вы офицеры, артикул знаете. Впрочем, кто желает мне служить, я прощаю.
Пугачёв выжидательно воззрился на офицеров. Те, опустив головы, обречённо молчали. Молчала толпа, ожидая решения их участи.
– Что ж, – сказал посуровевший Пугачёв. – Овчинников, начинай!
Четырёх офицеров схватили и потащили к виселицам-релям. Остальные, перед своей казнью обречены были видеть смерть своих товарищей.
Полковника Чернышёва, по знаку Пугачёва, подвели к крыльцу вплотную.
– Чернышёв! – язвительно сказал самозванец. – Какой ты воин? Ты камер-лакей, тебе шандалы зажигать, тарелки подносить надо, а ты махать сабелькой вздумал!
Полковник молчал. Пугачёв махнул рукой, и Чернышёва потащили к виселице.
– Твоё амператорское величество! – сказал фельдмаршал Белобородов. – Таво казака, что о Чернышёве донёс, наградить надо. Верный казак!
Из толпы, окружавшей крыльцо, вышел парень, который сообщил о прибытии солдат в Чернореченскую. К Пугачёву поднесли серебряное блюдо. Он взял с него голубую ленту, к которой был прикреплён рубль с изображением Петра Великого.
– Получи, казак, награду за верность!
Толпа вокруг радостно зашумела. Пугачёв возложил на шею казака орденскую ленту и затем протянул чарку вина.
– Благодарствуем! – вымолвил потрясённый свалившимся на него счастьем парень. Его подхватили товарищи, и они отправились к столам с вином и закуской. Бердская слобода гуляла. Крестьянская вольница праздновала победу.
СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ