1
Недавно, жизнь тому назад…
В пустом окне горит закат.
Полынью спелой пахнет горько.
Я – юн, ни в чём не виноват,
И не боюсь судьбы нисколько.

Жизнь, как подлётыш, молода,
Ещё неопытна, игрива,
Она – на краешке гнезда,
Нависшем на краю обрыва.
Хочу лететь я, и боюсь,
И розовый туман мне застит
Глаза. Я слепо верю в счастье.
Я верю, что не разобьюсь.
Простора, воли сердце просит.
И мир огромен и открыт.
Ещё проклятые вопросы
Не впились в душу, как занозы.
А жизнь уже вовсю летит.
2
Землянка. Сквозь завалы снега
Траншея к улице. Дымы.
А на дворе серёдка века,
Разгар всем памятной зимы.

Мы с тёткой гнём, распарив, лыжи.
Я обещаю ей, что рыжий
Добуду лисий воротник.
Как птенчик жёлтый, тёплый блик
Трепещет в радужном окошке
И стелет по полу рогожки.

Родная жизнь! Родной язык!
И материнский запах хлеба.
И леденцовый вкус зимы.
Как будоражит все умы,
Раскрывшись по-цыплячьи, верба!

Я жду, как праздника, весны,
С берёзы старой в переулке
Срываю первые сосульки.
Они прохладны и вкусны.
И простываю: кашель, хрип,
И голова трещит от гуда.
Ещё вдали гонконгский грипп,
И у меня пока простуда.

Призвали деда Корпача.
Ведун на горле чертит знаки,
Заклятье яростно шепча.
И, как ни странно, боль проходит.
Ура! Опять я на свободе!

Вот чья-то лёжка под кустом.
Матёрый зверь – не уж-то волчья?
Кого спросить в лесу пустом,
Где лишь сугробы светят молча.

По коже прыскает озноб.
Пора домой, учить уроки.
Над головой уже взахлёб
Трещат вертлявые сороки.

– Ну, где, племяш, моя лиса? –
Смеется тётка и конфету
Сует мне в руку. Два часа.
В землянке сухо, много света.
По арифметике тетрадь
Раскрыта настежь. Снова дроби.
А у меня в глазах опять
Та волчья лёжка на сугробе…

3
Ещё зима грозила стужей,
Позёмка снег свивала в жгут,
Когда в часть Сталина из ружей
Был погребальный дан салют.

И заревел гудок завода
В посёлке – родине моей.
И тяжкий гроб вождя народа
Был установлен в Мавзолей.

И подобрав шубейки полы,
Я шёл по снегу в третий класс.
И посреди саманной школы
Поспешно выстроили нас.

Мы в первый раз стояли тихо,
От слёз нахлынувших сопя.
И тонко выла сторожиха
Не в силах удержать себя.

Внесли портрет, обитый крепом,
И водрузили у перил.
И наш директор, глядя слепо,
Про смерть вождя заговорил.

И мы со слов его узнали,
Что если б трубку не курил,
То друг детей – товарищ Сталин
Ещё б десяток лет прожил.

Сказал директор и заплакал.
Он старый добрый был чудак.
И полетели с шумом на пол
Окурки, спички и табак.

Не повторял директор дважды,
Мы сразу бросили курить.
Мы все усвоили, что даже
Вождей куренье не щадит.

4
Я видел пламя зимних стуж
И волны мёртвые сугробов.
О, сколько повзрослело душ
В те дни у сталинского гроба!

Открылся лагерь, и «зэка»
На волю выпущены скопом.
До часа лучшего, пока,
Народ гнездится по трущобам.

Досталась комната и нам
Из эмвэдэвского бесхоза.
Дымится иней по углам.
В слепом окне цветы мороза.
Мать на завод пошла. Хрипит
И бьётся в судорогах астмы.
И бодро радио твердит
О скором и всеобщем счастье.

Пора и мне – в шестнадцать лет! –
В работу чёрную впрягаться.
Гудит вибратор, брызжет свет,
И сводит судорогой пальцы.

Старик, похожий на Сократа,
Познавший в тюрьмах русский мир,
На фронте – рядовой «штрафбата»,
На стройке – лучший бригадир,
Мне говорил: «Давай-ка, паря,
Мешай раствор, клади бетон.
Со мной работать будешь в паре.
Две нормы у меня – закон.
Тебе положены по штату
На полный месяц – распишись –
Одна «кормилица» – лопата,
Две пары новеньких голиц».

Был бригадир курнос и жилист,
И скручен туго, словно трос.
Седые брови круто взвились
По лбу горячему вразброс.

Сновали хрупкие стрекозы,
В траншеях стлался влажный дым.
На кучу глины влез бульдозер,
Гремя железом лобовым.

Вгрызался в землю экскаватор
Стальными зубьями ковша.
И прикипел к рукам вибратор
Так, что тряслась моя душа.

Бал первый пот рабочий солон.
Стремглав летел за часом час.
Я проходил рабочей школы

Свой трудный изначальный класс.
СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ