Елена

Волосы, как спелая пшеница,
пышные пшеничные усы…
Третий штурман уезжал жениться
и смотрел украдкой на часы.
Наконец пришла ему замена,
впереди свиданье,
а пока
юная буфетчица Елена
вышла прводить отпускника.
Гордо, неприступно и сурово
он берёг достоинство своё.
Не сказал буфетчице ни слова,
будто впрямь не замечал её.
Третий штурман выдержал характер:
принял у матроса чемодан,
ловко спрыгнул в подбежавший катер
и уехал в город Магадан.
А Елена улыбнулась слабо,
медленно по палубе прошлась,
постояла вежливо у трапа
и в своей каюте заперлась.
Ей одной встречать отныне зорьку,
ей одной ночами куковать,
биться головой о переборку
и в подушку слёзы проливать…
Безусловно, море не впервые
разбивает судьбы и сердца…
Небо льёт потоки дождевые,
и путине не видать конца.
Что ж, Елена,
горек или сладок
твой удел,
но важно, чтоб всегда
был в кают-компании порядок,
остальное просто ерунда.
Рыжий принц –
ведь он тобой придуман!
Зря ты душу ревностью томишь.
Присмотрись:
безусый новый штурман
тоже вечно голоден и рыж.
Пожалей его ты хоть за это –
чем тебе не пара, не жених,
юная владычица буфета,
королева щей и отбивных!
Подкорми же ты его, Елена
обогрей
огнём своей красы.
А уж он отпустит непременно
пышные пшеничные усы!

Любите Россию

Весна, бездорожье, да сопок гряда.
Лесная сторожка, тропа – в никуда.
Ни конный, ни пеший не ходят по ней,
Один только Леший, да дед Берендей.
И это – Россия. Как ветхий плетень,
Как избы косые пустых деревень,
Как чистой криницы прохлада и мрак,
Как древней столицы бетонный столбняк.
Россия бескрайна, страшна, хороша –
Извечная тайна, причуда, душа.
А нам, эмигрантам, и прежде, и вновь
Она и отрада, и боль, и любовь.
Любите Россию сегодня, сейчас,
Пусть даже Россия забыла про нас.
Мы – русские люди, стальная руда,
Такими и будем везде и всегда!
Любите Россию – несчастье своё
За то, что враги ненавидят её.
Любите Россию за то, что теперь
Она возрождается как при Петре.
Любите Россию на стылом ветру.
Любите Россию как мать и сестру.
Любите заманчивый дальний свой дом,
И пусть наша мачеха знает о том.
Любите Россию в каждой семье.
Пусть даже зароют нас в этой земле.

Гимн русофобам

Хвала упёртым, твердолобым
закоренелым русофобам!
Беситесь, браво, господа!
Витийствуйте, не унимайтесь,
плодитесь, твари, размножайтесь,
мы рады вам, как никогда!
Как хорошо, что одолела вас
зоологическая ненависть –
источник подленьких идей.
Звериной злобы не жалейте,
холите ненависть, лелейте,
не позволяйте гаснуть ей!
Я сам бы отстегнул наличных,
чтобы ни на день, ни на час
подпорченный адреналинчик
не иссякал в крови у вас.
Пусть прорастает ваше семя
в судах, правительстве и Сейме –
везде, где унавожен дёрн.
Нам сладок ваш зубовный скрежет,
со временем ответим тем же,
заметано – не подведём!
Тщась нас поставить на колени,
преобразить на свой манер,
вы излечили нас от лени,
от благодушья и химер.
Мы и за то вам благодарны,
что вы горласты и бездарны,
не то от родины вдали,
покуда вы ещё при власти,
мы прозевали бы напасти,
что вы для русских припасли.
Нас ваша ненависть сплотила.
Мы собираем нынче силы,
и каждый честный человек
встаёт теперь под наше знамя,
и русского самосознанья
не облатышить вам вовек!
Вам наших душ не искалечить,
вам не отнять, в конце концов,
ни русских школ, ни русской речи,
ни славы дедов и отцов.
Пока не изошли вы криком,
мы вам советуем всерьёз:
глотайте свой горох со шпиком,
а в наши щи не суйте нос!

Ничего не происходит

Отгремели, отцвели
«знаменательные» даты,
и растаяли вдали
паруса Большой регаты.
Стало муторно вдвойне,
злая скука
скулы сводит:
в нашей сказочной стране
ничего не происходит.
Кончилась пора страстей,
наступил парад страстишек.
Их на «лентах новостей»
вновь избыток и излишек.
Вояжи. Показы мод.
Барствуют «аристократы».
С жиру бесится бомонд.
Сатанеют бюрократы.
Пустота! Одну лишь страсть
век ушедший нам оставил –
грязную борьбу за власть,
смертный бой
без всяких правил.
Знаменательный синдром –
новый раунд на подходе,
будет драка…
В остальном
ничего не происходит.
Нет, конечно, что-то есть.
Все, к примеру, были рады
прочитать благую весть
об отставке казнокрада.
Но не вяжется в уме:
почему, на деньги падкий,
до сих пор он не в тюрьме,
где ворованные «бабки»?
Риторический вопрос.
Лучше б ты заткнулся, критик!..
В подворотне брешет пес,
в телевизоре – политик…
На FM – дебильный хит.
Челюсти крушит зевота.
Мелкий дождик моросит
на бездонное болото.

Охотоморский снегопад

Всё снег да снег.
Просвета нет
ни на день, ни на час.
Уже неделю этот бред
изматывет нас.
Снег, поглощаемый волной,
нашедший в ней ночлег –
солоноватый,
неземной
охотоморский снег.

Его проклятье – океан.
Бродяга и изгой,
он превращается в туман
над пляшущей шугой.
Клубяся, восходит в небеса,
чтобы в который раз
метелью через полчаса
обрушиться на нас.

Не ляжет он в глуши лесной
или в тиши аллей.
Не станет
ни твоей лыжнёй
и ни слезой твоей.
Да, там спешит к тебе другой,
как радостная весть, –
полудомашний, городской,
прирученный.
А здесь…

Мне кажется, что мы плывём
не просто сотни миль,
а поглотила нас живьём
космическая пыль.
Средь чёрных дыр
спасенья нет,
как нет в ночи огня.
Уже неделю этот бред
преследует меня…

Не спи,
подумай обо мне,
когда заснёт земля,
и ты увидишь в вышине
созвездье Корабля.

Шестнадцать

Слабеют огоньки в порту.
Летит из мрака снег.
Уходит сейнер – на борту
шестнадцать человек.
Ещё не экипаж – артель,
ещё не море – льды,
прощанья хмель, надежды хмель –
ну, вот и все труды.
Пока что не прикончен спирт
и цел одеколон…
Но капитан уже не спит,
спускается в салон.
Там для большой его семьи,
чтобы дружней была,
четыре ввинчены скамьи
и два больших стола.
Там чай рыбацкий горячо
дымится над столом.
Но это всё-таки ещё,
конечно, не салон.
В глуши прокуренных кают,
справляя свой ночлег,
его своим не признают
шестнадцать человек.
Пьёт в одиночестве чаёк
и головой поник
пока ещё не царь, не Бог,
а лишь один из них.
Один из них… Но только он
имеет право так
терзать себя: похерить сон
и нервы сжать в кулак.
Ну, может быть, ещё стармех,
ну, видимо, старпом.
И всё же на виду у всех
лишь он, а те – потом.
Потом, когда за кромкой льда
начнётся мир иной
и встанет чистая вода
свинцовою стеной,
когда прольётся первый пот,
порвётся первый трал
и каждый заново поймёт
проклятие: аврал, –
там, презирая ложь и лесть,
на крабовых полях,
он им покажет, кто он есть –
Христос или аллах!
Там, за невидимой чертой,
ещё южнее – за
полста четвёртой широтой
начнутся чудеса.
Там, как на суше говорят,
помчится время вскачь:
азарт добычи, крепкий мат
в минуты неудач.
Проснётся волчий аппетит,
для всех «сухой закон».
И целый мир в себя вместит
их крошечный салон!
Шестнадцать судеб, тесный круг.
Открытые теперь
шестнадцать истинных разлук
и истинных потерь.
Ведь он за свой немалый век
лишь потому не сник,
что вот – шестнадцать человек,
а он один из них.
Один из них… Но, глядя вспять,
он знает, почему
ему начертано опять
остаться одному.
Путина кончится. Почёт
и слава рыбакам!
Цветы, приветствия, расчёт –
и все по кабакам.
А после, вслед за кабаком –
товарищи-друзья…
И полетела кувырком
рыбацкая семья!
А он уже в них сердцем врос.
Но, словно вешний снег,
растают, разбредутся врозь
шестнадцать человек!..
Ну а пока что пьёт чаёк,
жуёт горячий хлеб
ещё не царь, ещё не бог –
седой и хмурый кэп.
И шепчет сам себе: «Везёт!
Однако погоди –
ведь это всё, ведь это всё
пока что впереди…

Элегия

У причала бьется вымпел,
плещется вода…
Я бы с горя даже выпил —
не с кем, вот беда!

Завязав рюкзак матросский,
запахнув бушлат,
по декабрьскому морозцу
молодость ушла.

Рассуждать стараюсь здраво,
но тоска взяла:
не богатство и не слава —
молодость ушла!

Спрячусь за семью замками,
кофе заварю.
Ей старинными стихами
путь заговорю,

чтоб неистовая вьюга
тропки замела, —
не жена и не подруга —
молодость ушла!

До сих пор без остановки
столько лет подряд
две латунные подковки
по камням стучат.
1966

Эмигрантская ночь

Какая на небе луна!
Бессонный фонарь-одиночка.
И все же глуха и темна,
черна эмигрантская ночка.
Пронзая удушливый мрак,
с упрямой языческой силой
сияет она, как маяк,
зажженный над родиной милой.
Наверное, это Сварог –
насмешник, прослывший рисковым,
его ненароком зажег
над Питером или над Псковом!
Лунища — сквозная дыра,
тоннель, озаренный огнями.
Теперь ей зиять до утра
в оконной замызганной раме.
И снова я, как на кресте,
распят на ее переплете.
Умчаться бы к дальней звезде,
исчезнуть, пылая, в полете!..
Теперь до утра не заснуть.
Бегом — от тоски и печали.
Считаю сантимы — и в путь,
в ночной кабачок на вокзале.
До боли знакомый маршрут.
Бреду, спотыкаясь, во мраке.
Там пляшет цыганка, и ржут,
свинея, ночные гуляки.
И сам я, толпу растолкав,
у стойки, дымя папироской,
хватаю немытый стакан:
– Плесни-ка, приятель, Moskovskoj!
Веселье. Латвийский кабак,
цыганская, вроде, чечетка,
паршивый заморский табак
и, якобы, русская водка.

Александр Черевченко родился в 5 октября 1942 году. Служил в Черноморском флоте, работал репортером в харьковских газетах. Закончил Литературный институт им. Горького. С 1971 по 1984 гг. жил и работал в Магадане – корреспондентом местной областной газеты, собкором радиостанции «Тихий океан», первым помощником капитана на судах производственного объединения «Магаданрыбпром». Член Союза писателей СССР с 1967 года. Автор полутора десятков сборников стихов. В историю русской поэзии он навсегда войдет как первый в мире переводчик эскимосских поэтов. С 1984 г. живет в Риге. В настоящее время – главный редактор латвийского еженедельника на русском языке «7 секретов».