Так считает бывший председатель Верховного суда Грузии, бывший судья Европейского суда по правам человека в Страсбурге, профессор права Миндиа Угрехелидзе. Слова «правда», «право» и «справедливость» – одного корня, напоминает он, поэтому право по своей значимости сопоставимо с такими понятиями, как Бог и любовь. В своей работе Угрехелидзе отстаивал верховенство права (которое он определяет как синтез моральных и политических начал, объединенных логикой) в противовес верховенству закона, ведь законы бывают хорошие и плохие. «Нужна ли нам диктатура гитлеровских и сталинских законов?» – риторически вопрошает профессор. Это интервью было записано во время летнего семинара Московской школы политических исследований и остается актуальным в контексте череды судебных процессов над лидерами российской оппозиции, пакета антидемократических законов, принятых в России в 2012 году, включая «антисиротский закон».

– В своем выступлении на семинаре МШПИ Вы говорили о том, как трудно быть судьей, сознавая, что есть и «суд небесный». Это вполне соответствует русской традиции апеллировать к высшей справедливости. Как писал Лермонтов: «Но есть и Высший суд, наперсники разврата!». У Пушкина же, напротив, нигилист Сальери, уязвленный «небрежным» талантом Моцарта, восклицал: «Нет правды на земле, но правды нет и выше». По Вашему мнению, должен ли судья быть верующим?

– Нет прямой связи между качеством правосудия и религиозностью судьи. Это выбор самого человека. Иногда неверующие могут быть даже лучшими судьями, чем верующие. Это зависит от того, насколько они честные и порядочные люди, насколько придерживаются моральных максим. Лично я – человек верующий, и, мне кажется, это помогало мне быть готовым к отправлению правосудия.

– Но верующий судья наверняка помнит заповедь «Не суди и не судим будешь». Как это убеждение согласуется с деятельностью профессионального судьи?

– Если веришь, что где: то там тебя ждет конечный суд, значит, ты – не последняя судейская инстанция, значит, ты всего лишь даешь оценку, выражаешь отношение к делу. Я могу (и должен) судить о другом человеке не как представитель высшей инстанции, а просто оценивать его поступок, судить как равный равного. Это не противоречит Писанию. Боюсь, мы не всегда правильно понимаем то, что записано в христианских источниках, тот же принцип «подставь левую щеку». Вспомним историю Агасфера. Когда Христа вели на Голгофу, там выскочил один человек, известный в литературе как Вечный жид, или Агасфер, и дал Христу пощечину. Когда Христос воскрес и встретился с учениками, они спросили его: «Если в жизни было совершено что-то недоброе, должно быть наказание?» – «Да, конечно», – сказал Христос. -«То, что сделал Агасфер, заслуживает наказания?» -«Да». – «Тогда почему ты его не наказал?» – «Я наказал его самым строгим наказанием – приговорил его к вечной жизни, он будет ходячим позором». (На эту тему есть книга Пера Лагерквиста «Смерть Агасфера».) Поэтому все положения, которые мы превратили в догмы, не столь однозначны.

– Вопрос к Вам как к экс-судье Страсбургского суда. Бывают сложные дела, когда мнения судей в палате ЕСПЧ делятся практически пополам. Если суд опирается на массив международного права, то почему судьи толкуют его по-разному? Выходит, судьи больше ориентируются на свою совесть, на субъективное понимание права?

– Когда мы говорим о Страсбургском суде, то там судьи представляют совершенно разные правовые культуры. Нельзя от албанца ждать того же, что и, допустим, от британца. Эта дифференциация правовых культур и характеров создает удивительную вероятность подобных «расколотых» решений. В рамках одной культуры и традиции подобных случаев меньше. Одна американка из Стэнфордского университета написала интересную работу, где затрагивается именно этот вопрос: как влияет на решения Страсбургского суда тот факт, что судьи представляют разные страны. Причем среди них есть и бывшие адвокаты, и судьи, и ученые.

– Почему Россия стала лидером по количеству обращений в ЕСПЧ?

– Для ответа на этот вопрос нужны социологические исследования, но причин может быть несколько. Когда в стране становится больше правонарушении, пропорционально растет и число обращений в Европейский суд: если люди не находят правды у себя дома, что им остается? Во-вторых, Страсбургский суд завоевал авторитет, но в результате стал чуть ли не жертвой собственного успеха. Суд завален обращениями не только из России (но Россия остается лидером по количеству жалоб и обвинительных вердиктов ЕСПЧ. – С.Г.). В-третьих, люди научились пользоваться услугами адвокатов, научились жаловаться. Наконец, играет свою роль и то, в какой «форме» происходит ущемление прав человека. Когда несправедливость творится «мягкими» средствами, с улыбкой, то люди ожесточаются не так сильно. Но когда в стране не только нарушают права людей, но еще и издеваются над ними, тогда вероятность обращения в Страсбургский суд повышается, потому что люди хотят, чтобы к ним относились по-человечески даже при неблагоприятном для них решении.

– Не создает ли Европейский суд иллюзию высшей справедливости самим фактом своего существования? Часто, еще не успев обратиться в суд первой инстанции, человек говорит: «Я дойду до Европейского суда!» иногда просто бравируя этим.

– Иллюзия по поводу Европейского суда происходит, скорее, от недостатка знаний. Люди не понимают, что Страсбургский суд не может исправить ни единой запятой в решениях национальных судов. ЕСПЧ лишь обнаруживает и заполняет пробелы в этих решениях, если это возможно. Если же нет, тогда лишь отмечаются нарушения, что дает заявителю возможность получить компенсацию морального и материального вреда. Решение национального суда при этом остается неизменным. Хотя некоторые страны начинают пересматривать это положение и вводить новые нормы, что сделано, допустим, в Австрии или Хорватии: когда Страсбургский суд выносит определение, которое ставит под сомнение или порицает то, что сделано в системе национального права, это используется как основание для пересмотра дела – как вновь открывшееся обстоятельство.

– Есть случаи, когда решение ЕСПЧ принимается в пользу гражданина России, но оно игнорируется, так как его исполнение означало бы пересмотр множества законов и сложившихся практик, например, в пенитенциарной системе страны. Чей авторитет это больше подрывает – Европейского суда или страны?

– Обычно решения ЕСПЧ выполняются, пусть и неохотно. Если же нет – страдает и авторитет ЕСПЧ, и национального правосудия. Если ЕСПЧ вынес правосудное решение, но оно по каким-то причинам не исполняется, например, у страны нет денег, то Европейский суд и комитет министров Совета Европы иногда относятся к этому с пониманием, если видят волю к исполнению решения. Тогда, например, составляется какой-то график выплаты ущерба. Но если страна с порога отвергает возможность исполнить решение ЕСПЧ, то тем самым она выдает свое нежелание включить волю. Тогда этот факт становится основанием для новой жалобы в Страсбургский суд. Есть уйма примеров, в частности, по постсоветским республикам, особенно по России, Украине, Грузии, когда ЕСПЧ выносил решения по поводу неисполнения своих определений. В любом случае, если исполнение затягивается, это роняет авторитет международного суда и всех, кто соприкасается с делом.
Исправлять такие вещи очень трудно, потому что зачастую это зависит, например, от соотношения политических сил в разношерстном парламенте. На это могут уйти годы. Или такой пример: одна женщина пожаловалась, что после вторжения Турции в северную часть Кипра ее дом был захвачен. Суд вынес решение в ее пользу, но, естественно, дело застряло, эта политическая канитель все еще тянется, потому что удовлетворить требования этой женщины означало бы вернуть территорию Греции.
Последствия отказа от исполнения решений Европейского суда могут быть тяжелые, потому что, если это превращается в систему, в «административную практику», может быть поставлен вопрос о пребывании страны в Совете Европы, о приостановлении членства, о лишении права голоса в ПАСЕ.

– Российское государство, как правило, болезненно относится к определениям Европейского суда,, вынесенным в пользу граждан и против государства. Член Совета Федерации Торшин вообще внес в Госдуму законопроект, по которому Конституционный суд РФ должен был бы решать, стоит ли применять в России то или иное решение ЕСПЧ. По сути, он предложил исполнять решения ЕСПЧ выборочно, дабы исключить потенциальную возможность «вторгаться» в национальный суверенитет, давить на Россию с целью изменения ее законодательства. Инициатива Торшина, впрочем, поддержки в Думе не нашла…

– Подобная постановка вопроса представляется мне странной и алогичной. Боюсь, это было сделано в порыве страсти. Когда государство тянется в Европу и подписывает Конвенцию по правам человека, оно взваливает на свои плечи большие обязательства. Совет Европы – это прежде всего обязательства. Ты берешь их на себя, чтобы доказать миру, что ты способен идти в ногу с демократическими требованиями, что ты согласен и охотно присоединяешься к европейскому движению за права человека, что у тебя есть человеческие и иные ресурсы, чтобы выполнить эти обязательства. ЕСПЧ – своего рода большой товарищеский суд: «евротоварищи» объединились, чтобы совместными усилиями бороться против нарушений прав человека, и разделяют ответственность за совместные решения. Как можно на таком фоне говорить о «вторжении» в суверенитет, если ты сам делегируешь свои права большому коллективу, если включение в Совет Европы предполагает отказ от части суверенитета? Почему США и Россия отказались от участия в Международном уголовном суде в Гааге (Россия подписала Римский статут, но не ратифицировала его, Америка же всегда была против)? Они тем самым сказали: мы предпочитаем не делить ответственность с другими государствами. Это более честный подход.