В Елабугу я въезжал с недоверием.
Я был наслышан о том, что этот старинный городок на Каме удивляет своей прибранностью, ухоженностью, уважением к старине и к памяти людей, в нем проживавших. Но я также хорошо знаю нашу склонность к преувеличению. Ну и беднота российской провинции знакома мне не понаслышке.
Да и писатель Бунин очень живописно запечатлел пыльные мостовые, тщедушные мальвы в палисадниках, ржавые жестяные крыши и — даже! — запах старых деревянных уборных в уездных российских городках.
А Елабуга — это уже глухой, дальний уезд.
Отсюда и недоверие.
И кроме того. Я не раз ранее бывал в Елабуге. И в те уже далекие годы, когда на камских берегах высаживались первые десанты буровиков и сверлили толщу девона — искали нефть. И нашли-таки.
И позже, когда новый городок на высоком берегу разрастался, а старая Елабуга, приютившаяся в излучине речки Тоймы еще тысячу лет назад, хирела в небрежении…
Поэтому мне так трудно было поверить в сегодняшнее елабужское благополучие.
Но я ошибся.
…По старой, коренной, тысячелетней Елабуге меня водила Елена Горячкина, учительница математики одной из местных школ. Конечно, многое из ее рассказа — о том, что Елабуга является родиной художника Шишкина; что отсюда сбежала в российскую армию и вернулась сюда доживать знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова; что елабужские купцы Стахеевы торговали хлебом по всей Европе, — я знал и раньше. Хотя многие годы эти и прочие имена достойных елабужан пребывали в забвении…
— А ныне? — без всякого оптимизма поинтересовался я.
И куда делось мое недоверие! Я не верил своим глазам. Я увидел возрожденную к жизни родовую усадьбу Шишкиных (а отец художника был елабужским градоначальником и оставил нам великолепную книгу о Елабуге). Я увидел великолепный памятник Надежде Дуровой перед старым кладбищем. И купцов Стахеевых сегодняшняя Елабуга не забыла, достойно увековечив их память. И земский врач Бехтерев, начинавший свою знаменитую научную карьеру здесь, о чем-то глубоко задумался в небольшом скверике напротив музея (возможно, единственного в России) “Уездная больница”. И долго вглядывался я в тяжелый брезентовый плащ, докторский саквояж и остроконечный суковатый посох, которым приходилось нащупывать дорогу во тьме и отбиваться от собак российскому врачу девятнадцатого века. И подумалось: и в таких условиях правили добросовестно ремесло лекари российские! — а ныне что-то все стенают, хнычут
И – на мой взгляд – больных-то не слишком жалуют…

Конечно, побывали мы и в том мещанском домишке, где сказала последнее “Прости!” этому не слишком уютному миру Марина Цветаева. И возрожденные храмы посмотрели, и в кафе напротив памятника Цветаевой, не случайно названном “Серебряный век”, кофе выпили… И мальчишкам, таскавшим окуней на возрожденных шишкинских прудах, позавидовали. И еще полюбовались парочкой: электрик-татарин в тюбетейке на столбе провода прилаживает, а снизу так приветливо на него русская почтальонка глядит. И явно не об электротехнике у них речь идет… Вот такой неназойливый знак дружбы народов.
А если все эти впечатления обобщить, то получается, что увидел я (и опять-таки, возможно, единственный в России) уездный городок не только в возрожденном, но гораздо улучшенном виде. Не поверите: ни одного захолустного переулка!.. Везде чуть ли не вымытый асфальт. Не отдельные дома, а целые улицы благоустроены, приведены в благолепие, ухожены.
Мне захотелось навсегда остаться в старой Елабуге. Но Елена Горячкина, подрабатывающая в свой летний отпуск таксисткой – экскурсоводом, повезла меня и в новый город — на высоком камском берегу.
Боже мой! Полвека назад живал я здесь в неказистом бараке с нефтяниками….А сейчас увидел городок в уютной зелени.

Конечно, экономический потенциал бывшего уездного городка сейчас не мал. Завод по сборке тракторов и автомобилей, нефть, прочие производства позволяют иметь многое. Но мало ли примеров, когда и деньги не идут впрок, и, как говорили на Руси, не в коня корм?
Елабужане любят свой город. Потому и осталась Елабуга в моей памяти как территория любви.
А на окраине нового города, где от древнего Булгарского государства осталась лишь полуразрушенная башня, можно увидеть плечистого всадника на могучем коне. Надпись на цоколе гласит, что сей монумент установлен в память эмира Ибрагима, властителя государства поволжских булгар, некогда раскинувшегося в междуречье Волги и Камы и исчезнувшего под натиском монгольских племен еще в одиннадцатом веке нашей эры.
Отсюда открывается невообразимо захватывающий вид на пойму Камы, на раздолье шишкинских лесов, на единение земли, воды, человека и памяти.
И как бы благословляя все это, простирает руку свою над Прикамьем средневековый вождь.
Бронзовый, конечно.
Жан Миндубаев