Ее загадочных котов, нежных женщин, порхающих с полотна на полотно изящных птиц, меланхоличных коз. Люблю краски, мерцающие полутонами.

И поэтическое настроение, не имеющее ничего общего с реальностью. О творчестве художницы мы поговорили после открытия ее персональной выставки в галерее Союза художников (улица Гончарова, 16).

Интересно и загадочно

– Татьяна Анатольевна, кажется, бывший глава Союза художников Аркадий Егуткин однажды сказал, что в 1980-х годах, когда Вы вместе с мужем Владимиром приехали жить и работать в Ульяновск, местные художники-реалисты поначалу с настороженностью к Вам отнеслись. Вы почувствовали это?

– Не помню. Вообще-то у меня реалистическая школа живописи, все-таки я заканчивала институт имени Репина.

Чтобы туда поступить, нужно было, прежде всего, уметь рисовать. И мы с Володей, как и все, писали с натуры. С живописью и рисунком у меня все было хорошо, и закончила я вуз с красным дипломом. Сначала картины у меня были очень даже реалистическими.

Так что рисовать я умею, но доказывать, что могу с натуры писать, не хочу. Мне некогда это делать и незачем. Надо успеть что-то интересное сделать, углубиться в цвет, понять, что такое живопись. У меня были разные периоды: когда-то все было сложно, потом захотелось цельности и минимализма. Я много думаю о цвете и пластике. А главное в живописи и вообще в искусстве – это образ и условность.

Многие об этом почему-то забывают. Когда Борис Клевогин и Коля Маврин помогали мне собирать выставку, они были категорически против одной из моих достаточно новых работ. «Сувенир» – это, можно сказать, копия сувенира в виде ящерицы, который я увидела на границе США и Мексики.

Мне очень нравится Руфино Тамайо, это просто обалденный художник. И на границе с Мексикой я увидела и прочувствовала его суть. Увлекшись яркими красками, смесью фиолетового, желтого, малинового и многих других, я нарисовала ящерицу один в один.

Поэтому она получилась эпатажная и не «моя». А надо было больше думать про образ, условность и стилистику.

– Ваши коллеги часто повторяют, что Вы по образованию театральный художник. Работали когда-нибудь в театре?

– Я театр очень люблю. Мои родители не имели отношения к искусству, но знали многих артистов – и не только по их ролям в кино, мама часто уточняла: «Это актер Ленкома, а этот работает в театре Вахтангова». А однажды в Ульяновск приехал на гастроли Казанский театр оперы и балета со спектаклем «Лебединое озеро», и мама повела меня в старый театр со знаменитой хрустальной люстрой – я была потрясена. А за углом был театр кукол, куда мы с братом сломя голову бежали каждые выходные. Все это было очень интересно и загадочно. Я лет десять ходила в хореографическую студию и даже думала о профессии балерины, но в итоге поступила в Казанское художественное училище на театральное отделение. И в институт имени Репина я поступила тоже на театральное отделение. Но факультет наш был живописный, и по предметам «живопись» и «рисунок» с нас требовали так же, как со всех. Не случайно многие художники, закончившие театральное отделение, очень интересно работают как живописцы. Все-таки для театра образ особенно важен, и потому мы много читали, вникали в суть пьес… Но в театре я не работала и, наверное, не смогла бы. Мне кажется, когда вместе работают много людей, возникают непонимание, конфликты, интриги, и надо быть очень сильным, чтобы выдержать это.

Я бы не выдержала. Мне нравится быть независимой.

Рецепт гармонии

– Глядя на Ваши картины, удивляюсь: Вы рисуете какой-то параллельный мир, в котором все благополучно и нет других забот, кроме как любоваться миром и наслаждаться светом.

Но Вы ведь тоже живете в будничной суете, как и все, растили сына и внуков, Вам приходится думать о семейном бюджете. Как Вам удается находить гармонию?

– Конечно, жизнь у меня, как и у всех, непростая. Мне бывает тошно и тяжело, я бываю растеряна и не понимаю, какое принять решение в сложной ситуации. Разочарований море бывает, и это для меня особенно страшно. Но я счастливый человек, потому что у меня есть то, что я люблю. Когда я начинаю рисовать, даже просто накладывать краску, то ухожу все дальше от проблемы и чувствую, что легче становится, появляется внутренняя гармония. Наедине с собой мне всегда очень хорошо. Отрицательное приходит не изнутри, а только извне. К счастью, есть еще и много людей, которых я люблю и которые меня любят, – это тоже меня поддерживает.

– Как Вы считаете, справедливо ли утверждение, что художник должен быть голодным?

– Я считаю, что любому человеку многого не нужно. Мне, например, достаточно только самого необходимого, обязательно – холст и краски, а еще – порядок. Я порядок очень люблю, даже не могу начать писать, если вещи разбросаны в мастерской. Когда снаружи бардак – внутри беспорядок начинается, а внутри мне это как раз не нужно. Поэтому всегда сначала раскладываю все по местам и, настроившись снаружи, внутренне тоже собираюсь.

Крылья из хрупкой бумаги

– Знаю, что у Вас есть домик в деревне Шмелевка, но о Ваших картинах не скажешь, что они, как выражаются искусствоведы, «дышат деревней». В какой-то степени эти слова можно отнести к работам Вашего мужа Владимира Горшунова. А Вы, может, в деревню не за вдохновением ездите?

– Конкретно деревенских пейзажей у меня, конечно, нет.

Но когда я думала над выставкой, над тем, как картины буду компоновать, оказалось, что у меня много деревенского лампы керосиновые, лошади, козы, коровы. Когда мы куданибудь уходим, то всегда ключ от дома оставляем у входа в старом ржавом утюге, и я его несколько раз рисовала. Для меня это символ – не просто ключ, а ключ от деревни. Вопервых, этот ключ найти надо: деревенские жители непростые. Когда мы только въехали туда, я не знала, как к ним подход найти. Вроде люди доброжелательные, но была в них какая-то недоверчивость, которую я все не могла понять.

Деревня умирает, все оттуда уезжают, дома стоят заброшенные – это очень грустно.

Как ни странно, многие работы 2008 года я начинала в той избе, когда рядом никого не было. Даже те картины, которые не имеют прямого отношения к деревне – например, американский цикл, который появился после того, как я гостила у брата в Штатах.

– Многие узнают Ваши работы по повторяющимся образам. Почему Вы часто рисуете женщин, кошек, птиц, театральных персонажей?

– Сейчас у меня их практически нет. Например «Арлекин и Коломбина» – это 2009 год.

Я решила эту картину выставить, потому что она самая удачная из театральной серии.

В ней я хотела высказаться на тему проникновения в чужое пространство. Она меня какоето время очень беспокоила: я думаю, что нарушать личное пространство нужно очень деликатно, тактично, даже если это близкий человек. Может, иногда этого вообще делать не надо. А недавно я снова писала Арлекина и Коломбину, но с другой задачей: мне сейчас все больше хочется сделать акцент на цвет. Сейчас у меня другие образы и жанры – пейзажи, натюрморты. И работы стали более свободными, на мой взгляд.

– У Вас еще и тема сна мелькает, а будущие картины, краски Вам не снятся?

– Нет, не снятся. И это не столько сны, сколько мечты или воспоминания. Мне хотелось показать побольше нового, но я выставила одну старую работу из своего неприкосновенного фонда – девочка с крыльями из папиросной бумаги и с игрушкой-витушкой. Это образ из детства, воспоминание о времени, когда я ездила к бабушке в Казань, и мы с детворой собирались в старом дворе. Там было очень живописно – чердаки, облупленные стены, подвалы. Мы спускались в бабушкин подвал и готовили спектакль «Муха-Цокотуха», делали крылья из проволоки и папиросной бумаги.

Свободолюбивая

– Периодически слышу сетования художников старшего поколения, а иногда и довольно молодых авторов на то, что нет госзаказа, что художников не поддерживают, профессия умирает. А может, та система, при которой люди обязаны были рисовать тружеников села, отличников производства, наоборот, вредила художникам?

– Слава Богу, мне не довелось писать ни Ленина, ни партработников. Писала, наверное, только пейзажи. Система поддержки художников была искусственно создана и была ужасной. Заказчики – например, руководство завода, в этих картинах не нуждались, но им навязывали их. Худсовет ходил и постоянно критиковал авторов. А главное, в таких условиях художник не честен с самим собой. Я понимаю, что человек не всегда может делать то, что он сам хочет, но работу он должен честно делать. Конечно, кто-то все равно старался работать грамотно, но это была каторга. Свобода последних десятилетий мне больше нравится. Конечно, сложно самому искать покупателей. Но я ничуть не скучаю по тем временам. Жаль только разрушившуюся систему предоставления творческих дач для художников. На средства Союза художников молодежь получала бесплатные командировки, где была освобождена от будничных дел – мы даже еду не готовили! – и писала, что хотела.

Анна Школьная