Справедливость в небольшой общине заключается в неизбежности ответки за гнилость и обеспечивается с помощью института общака, в который каждый из членов общины должен вкладываться. При лишении справедливости (либо в общине какого-либо уровня, либо вообще) её наступление откалывается на будущее, в том числе и загробное, т.к. других механизмов её наступления (например, правовых) нет, а жить без ожидания ответки за гнилость, и при этом заносить в общак, – трудно. Тогда возникает вера в её наступление в будущем. И именно эту веру и пытается монополизировать социальное государство, где под социальностью следует понимать монополию на веру в справедливость.

1_2

На фоне кризиса, который губернатор предпочитает называть не кризисом, а новой экономической реальностью, новых вершин достигла модернизационная риторика. Фактически, речь идет о том, чтобы перестроить видимую часть экономики исходя из той самой новой экономической реальности. Для этого в очередной раз ищутся по загашникам инструменты — субсидии, льготы, экономия бюджета. Но реальность сопротивляется. Причина проста — ничего нового в ней нет, а процессы, которые происходят в «новой» реальности, скорее следует называть старыми. И они обратны ожиданиям.

В нашем недавнем экономическом прогнозе на 2015 год мы обратили особое внимание на то, что кризис 2008 года не заканчивался. Именно с этого года все показатели, выраженные в реальном выражении, перестали расти с той динамикой, с которой росли все 2000-е годы. Фактически, речь идет о том, что все попытки дать экономике очередной новый толчок, к желаемым результатам не привели.

При этом одновременно статистикой отмечался рост неформальной занятости — причем как прямой (люди, которые не работают), так и косвенной. Говорить это может лишь об одном — о том, что люди стали больше надеяться на себя, а стандартный ответ на вопрос «откуда деньги?» – «из бюджета», перестал соответствовать реальности.

Надежда на себя, опять же, нашла свое выражение и в статистике — по итогам 2013 года (после явного спада в середине 2000-х) почти 90% картофеля, 70% овощей и более половины мяса и молока производились в хозяйствах населения, то есть на дачах и на приусадебных участках, а рабочее время, затрачиваемое на производство с/х продукции, превысило таковое, затрачиваемое на деятельность в сфере промышленности. То есть, регион стал аграрным, причем с преимущественной опорой на архаичные технологии сельскохозяйственного производства.

Ульяновская область – это аграрный регион с преимущественной опорой на архаичные технологии ручного сельскохозяйственного производства внутри крестьянских общин.

Аналогичная замена (на фоне, опять же, модернизационной риторики) произошла и в сфере услуг и в мелкой промышленности — кустарные и ремесленные промыслы активно завоевывали все возможные ниши.

Естественно, подобное развитие событий не могло не привести к изменению основного экономического уклада. И он изменился на общинный. Именно в этом укладе и функционирует большинство различных промыслов — семья возделывает участок и выращивает скотину, артель (которую принято называть бригадой) строит дома, компания «земелей» держит базар и т.д.

История показывает, что именно общинный уклад с заменой целей извлечения прибыли на цели выживания всегда был наилучшим способом защиты от неблагоприятных внешних условий. Так случилось и на этот раз — искусственный рыночный уклад начал активно схлопываться, а на его место пришли сословное распределение сверху и общинное выживание снизу.

Казалось бы, традиционалисты могут порадоваться — община, коллективный дух, взаимопомощь, любовь к ближнему. Но социологические опросы показывают обратное, раз за разом подтверждая, что население исповедует жесткий индивидуализм, в котором (на первый взгляд) нет места никакой соборности и общинности.

Справедливость в небольшой общине заключается в неизбежности ответки за гнилость и обеспечивается с помощью института общака, в который каждый из членов общины должен вкладываться.

Но противоречие это только кажущееся. Очевидная причина лежит в категорийной области справедливости. Справедливость в небольшой общине заключается в неизбежности ответки за гнилость и обеспечивается с помощью института общака, в который каждый из членов общины должен вкладываться.

Любая община для увеличения вероятности правильного исполнения своих функций стремится к максимизации общака. Идеальный вариант — это полное отсутствие у членов общины собственных личных ресурсов, поэтому община, чтобы сохранять стабильность, стремится к аккумулированию и последующей раздаче ресурсов взамен на гарантии справедливости. При этом, естественно, ресурсы аккумулируются не все. Неизбежные потери на прямое потребление обеспечиваются институтом воровства, которое может принимать мягкие (например, заначка в семье) или жесткие (крысятничество в криминальной бригаде) формы.

Подобный общинный уклад оказывается весьма эффективным в тех случаях, когда необходимо обеспечивать выживание коллектива в условиях ограниченности ресурсов, но этот уклад является крайне замкнутым — выпадение из общины равносильно утрате справедливости, а также несет за собой утрату ресурсов.

Государство пытается сохранять монополию на справедливость, причем вовсе не правовую, а сугубо иррациональную, основанную на вере населения в чудо.

Понятно, что никакого принятия подобного уклада со стороны власти нет и быть не может. Причина — в возникающей конкуренции ввиду того, что государство пытается сохранять монополию на справедливость, причем вовсе не правовую, а сугубо иррациональную, основанную на вере населения в чудо.

Основы этой веры просты — при лишении справедливости (либо в общине какого-либо уровня, либо вообще) её наступление откалывается на будущее, в том числе и загробное, т. к. других механизмов её наступления (например, правовых) нет, а жить без ожидания ответки за гнилость, и при этом заносить в общак, – трудно. Тогда возникает вера в её наступление в будущем. И именно эту веру и пытается монополизировать социальное государство, где под социальностью следует понимать монополию на веру в справедливость.

При уменьшении количества располагаемых ресурсов власть не может в достаточной мере имитировать квази-общину, что нивелирует её социальность даже с учетом инфернальной составляющей веры в справедливость.

Сейчас мы наблюдаем достаточно интересный процесс эрозии этой монополии. Рост низового общинного уклада — это лишь одна из причин этого. Есть и вторая — при уменьшении количества располагаемых ресурсов власть не может в достаточной мере имитировать квази-общину, что нивелирует её социальность даже с учетом инфернальной составляющей веры в справедливость.

В подобных сложных условиях, да при отсутствии каких-либо намеков на альтернативные инструменты обеспечения справедливости, власть находится в растерянности. Как быть? Что делать? Непонятно. Остается только попробовать ухватиться за излюбленную соломинку модернизации — попробовать в очередной раз подогнать реальность под свои ощущения того, как все должно быть. Но на этот раз этому «должно быть» укореняться просто негде — зона тех процессов, которые поддаются пониманию и могут служить почвой для «должно быть», схлопнулась до минимума. Бесполезно пытаться спасать бизнес, которого нет, бесполезно субсидировать «крупных сельхозпроизводителей», которых нет (зато есть крупные субсидополучатели), бесполезно регулировать рынок, которого нет, и так далее. Это и есть новая экономическая реальность, для которой нет даже описательного языка.