Новая книга сурского охотника Валерия Еремина разлетелась на презентации во Дворце книги, как горячие пирожки. Свои же и разобрали – друзья, родственники, однокашники, так что случайным гостям почти ничего не досталось. Еремин такого ажиотажа явно не ожидал, поскольку привез немного экземпляров. Но, увидев такой интерес к творчеству, сотрудники библиотеки предложили автору привезти книги для продажи в букинистической лавке. Так что есть надежда, что она во Дворце книги появится. А пока книгу “Суры охотничьи просторы” можно прочесть в краеведческом отделе.

Еремин – уроженец Сурского. Охотится уже более 50 лет. А в последние годы еще и пишет – опубликовал уже шесть книг, и все они посвящены родным местам. В стихах он восхищается местной природой, а в прозе рассказывает о случаях на охоте – то комических, то трагикомических.

Железка
– Валерий Александрович, вас нужда в лес погнала или что-то другое?

– Когда я был мальчишкой, висела у нас в темной спальне какая-то железка. Отец объяснил мне, что это ружье и что с ним не шутят. Он не охотился, потому что с детства был инвалидом, а брат стал ходить на охоту. И я потихоньку стал с этим ружьем играть: закрою дверь на крючок, прицелюсь, “тыдышь!” – кричу. Видимо, так появился интерес, тем более что я видел, как соседи ходят на охоту, приносят добычу. Отец, бывало, подтрунивал над ними, если кто говорил, что выстрелил и птица упала, но вот беда – не нашел. Известно, что охотники обычно прибавляют многое. Потом я решил на охоту сходить, напросился к товарищу отца, и он меня взял. Прошло все неудачно – я неправильно зарядил ружье и из-за сильной отдачи в болото улетел. И тогда я стал тайком разбирать ружье и в одиночку бегать в лес. Отец узнал об этом, но решил не запрещать, а пошел к председателю охотобщества Павлу Ивановичу Тяпкову и договорился, чтобы он сделал для меня охотничий билет. Тяпков дату рождения изменил на 1944 год, как будто мне уже 18 лет. Я у отца спросил: как же так? Тот сказал: “Ты же не будешь на охоту паспорт брать, так? Но пойми, какое доверие тебе человек оказал – ты должен его оправдать”. Такое тогда было время. Я это еще в школе почувствовал, когда учитель физкультуры доверял мне проводить занятия в кружке по стрельбе – давал мишени, патроны, оружие. С воздушкой (пневматическое оружие. – Ред.) мы занимались прямо во дворе, а с мелкашкой (мелкокалиберное оружие. – Ред.) ходили под Никольскую гору. Винтовку он разрешал мне домой брать – утром я ее сдавал. Сейчас такое не пройдет. Недавно пришел с охоты, жена вытащила патроны из кармана, положила у сейфа, чтобы я убрал. Я даже не заметил, но тут проверка нагрянула…

Любитель
– Ваш охотничий стаж – больше 50 лет. В чем ваш конек?

– Я не специалист, а любитель. Люблю утиную охоту. Раньше ходил на вальдшнепа. От него выгоды никакой – мяса всего граммов 200. Но припасы стоили дешево, и я ходил просто пострелять и пообщаться с природой. Бывает – смеркается, и птицы начинают петь. Какие – не разобрать, да я и не различаю птиц по голосам, но хор такой – заслушаешься. Потом вдруг разом все замолкают… Еще я любил с лайкой охотиться, я ее на уток натаскал. Бывало, бежит впереди, метрах в 25-30, поднимает птицу. И по воде ходили с ней – у меня был прорезиненный костюм охотника-рыболова. Это и физическая нагрузка хорошая, и занятие интересное. Была у меня и гончая. Самое интересное было, когда несколько гончих гнали зайца или лису и поднимали разноголосый лай – целый оркестр.

– Неприятных эксцессов не случалось?

– Был у меня случай, я описал его в рассказе “Карабин”. Когда некоторые знакомые обзавелись карабинами, мне тоже захотелось: дальность выстрела больше, чем у старого ружья. С большим трудом выбил разрешение, два раза ездил в Тулу, на завод. Продали мне ружье 1953 года выпуска, переделанное. На заводе рассверлили дуло, чтобы пули не так далеко летели, как у боевого оружия, отрезали штык и выбили буквы “ОП” – охотничье-промысловое. Другой покупатель подбросил меня на “КамАЗе” до Москвы. Ружье лежало в обычном тряпичном чехле от удочки. Я доехал с ним с пересадками до Казанского вокзала – никто не остановил. А у вокзала выставили ограждение, и милиционеры меня остановили – вызвали наряд, доставили в отделение. Собрались сотрудники, осмотрели карабин. Хорошо, на номер разрешения никто внимания не обратил: в нем допустили ошибку – то ли лишний “ноль” приписали, то ли не дописали. Но сказали: “Смотри, сколько молодежи у нас в отделении, любому голову отвернут – ни тебя, ни карабина не будет”. Ну, я и ответил: “Может, вы меня проводите на вокзал, поможете билет купить?”. Начальник только и сказал: “Ну ты даешь! Давай, сам езжай”. С этим карабином я охотился на лося и кабана. Тогда было, не то что сейчас – прикормят и с вышки cтреляют. Мы охотились по-другому: объезжали участок леса, определяли, где зверь. Один охотник оставался на входных следах тропить (преследовать по следу. – Ред.), остальные вставали по периметру. Мы вдвоем с товарищем вставали с карабинами на открытых пространствах и ждали добычу… При социализме мы, по сути, занимались заготовками и большую часть сдавали государству. От кабана бригаде доставалась половина туши, от лося – 20 процентов. Куда шло остальное мясо – даже не знаю.

Немного фантазии

– Говорите, ни разу не взяли волка?

– Пытались, но не выходило. Однажды в заказнике у реки Барыш обложили флажками территорию, ждем. Но вернулся загонщик и говорит: “Нет волков, ушли”. Оказалось, волчица походила-походила, увидела, что кругом флажки, – и пошла к речке. А тогда заморозки только начались, и замерзли только окрайки (участки вдоль берегов. – Ред.). Волчица как-то смогла понять, что если прыгнет на лед лапами, то пробьет его – и упала на тонкий лед грудью, так и проскользила до берега. Другие волки таким же образом за ней перепрыгнули. И с гусями мне тоже не везет. Одно время я всегда брал мелкую картечь на гуся. Как-то раз мы были на речке у какого-то села и увидели в полынье гуся. Товарищи стали меня уговаривать – стрельни. Я говорю, а вдруг гусь домашний? Или попаду, а до полыньи далеко, как добираться? Тут сын одного охотника не выдержал, вытащил ружье – а гусь как раз из полыньи вылез и по льду пошел. Парень стрельнул – гусь упал, тут же встал, отряхнулся и полетел. Еще и прогоготал над нами, будто в насмешку. В другой раз я услышал гомон, смотрю – шесть или семь гусей летит. Пока суетился, пока дробь искал, пока выстрелил – они уже далеко. Один только гусь слегка качнулся.

– Скажите честно, присочинить любите?

– Я считаю, что когда пишешь книги, то обязательно надо приукрасить, чтобы было интересно, чтобы картинка представлялась. Меня даже упрекают за то, что я стараюсь реалистично описывать все случаи. Но могу сказать, что я – охотник, а прибавляю от себя меньше, чем, например, Устинова сочиняет в своих детективах. Сильного привирательства я не люблю. И бахвальства не терплю, поэтому очень редко пишу от первого лица. Мой земляк, Герой Советского Союза, летчик Федор Жигарин на вопрос, за что дали звание, всегда говорил: “Не знаю. Посылали в бой – летел и выполнял”. Когда мне довелось общаться с другим Героем Советского Союза, неприятно было слышать от него: “Я, я, я”. Не хочу принизить его подвиг, но что-то гложет.

– Герои ваших рассказов – ваши земляки. Как они относятся к тому, что узнают себя?

– Фамилии я не указываю – считаю, от этого теряется художественность повествования. Зато использую подлинные прозвища. У меня у самого их несколько было. Например, одна старуха меня прозвала Головастиком – я был худой, а голова непропорционально крупная. Друг детства прозвал Печенкой за то, что, бывало, на футбольном поле набегаешься, в боку заколет – и согнешься. В техникуме один рабочий прозвал меня Паяльником, хотя я преподавал электротехнику и информатику. Я ни на что не обижался. Когда писал книгу об улицах Сурского, то специально спросил у дочери одного человека, можно ли мне написать кличку ее отца. Он курил махорку и часто сплевывал, поэтому его прозвали Плеваком. Она согласилась. И я, уже ни у кого не спрашивая, всех, кого знал, по прозвищам назвал в книге. Когда она вышла, многим такой ход понравился. А некоторые обиделись. И один из земляков подначил мужа той женщины, а он – ее. И она мне высказала: “Зачем так сделал?”. Заявила, что не помнит нашего разговора. Я тогда сказал, что уже ничего не поделать, но если я ее оскорбил, пусть обращается в суд. Она так и не заявила на меня. Но после этого я стал осторожнее.

Ни одной утки не ощипала

– Жена вашего товарища по охоте Людмила Прынова сказала, что в молодости вас считали охотником до женских сердец. Было дело?

– Ну как сказать, – смущенно улыбается. – Я был в комсомоле, занимался спортом, дружил с девчонками – мы до сих пор дружим. Всегда был общительным.

– Как относитесь к женщинам-охотницам?

– В нашем коллективе женщин не было. За всю свою охоту я видел всего двух женщин-охотниц. Одна, лет сорока, приезжала в наши края из Ульяновска, с отцом. Меня это насторожило, я даже про документы у них спросил. Другая, в возрасте, на гусей у нас ходила. Не могу сказать, что приветствую женщин на охоте, но я и не против. Только если она охотится не для фарса, а со страстью. Мне понятнее все-таки, когда это происходит на севере, в тундре, где у женщин охота в крови, где она передается из поколения в поколение.

– Супруга разделяет ваше увлечение?

– За всю жизнь она ни одной утки не ощипала! Наотрез отказалась. Поэтому если я всю добычу не раздам, то или сразу после охоты в 12 – в час ночи, или утром встаю, сажусь и ощипываю сам. А уж готовит она.

Анна Школьная