Дмитрий Ежов, главный редактор портала «Улпресса»:
Вспоминая добрую журнальную традицию мы начинаем публикацию новой книги Жана Миндубаева.
Автор – известный публицист, собственный корреспондент «Литературной газеты» по Поволжью. Название книги — «Оползень. Чрево Горы» — обнажает суть взаимоотношений природы и человека; повествует о роли науки в жизни человеческого сообщества
Есть над чем задуматься, есть над чем поразмышлять.
От автора.
Публикуемая повесть была задумана и начала писаться отнюдь не сегодня. Замысел давний, порожден реальностями – он просто как-то мистически совпал, как говорится, «со злобой дня» – я имею ввиду сегодняшние оползневые процессы на волжском Правобережье.
Не раз приходится убеждаться, как разнообразные и не всегда сочетающиеся со здравым смыслом так называемые «мудрые решения» людей приводят совершенно не к тем результатам, на которые были рассчитаны. Это относится, скажем, к таким явлениям как известное «освоение целины», создание гигантских «водогноилищ» на равнинных реках, поголовное истребление воробьев в Китае по велению Мао Цзедуна, вырубка прибрежных лесов Амазонии – и так далее. Застройка оползневых зон в целях тщеславия – тоже из этой категории.
Ну, а что касается моих литературных опытов, их качества, сюжетной увлекательности – то тут уж судить не мне…
Читайте!
Оползень. Чрево Горы.
Часть вторая.
Глава 3.
«Кавказский человек» Карим появился неожиданно и весело. Мирошник беззаботно рыбачил в том месте, где когда-то русло старой, еще не запруженной Волги, вплотную подходило к Горе. Именно здесь все еще держались на слабой струе знаменитые волжские лещи, жадно берущие на поджаристую хлебную корку. Лещи, столь хорошие к пиву…
Вдоль набережной беспрестанно сновали машины. Любопытные водилы то и дело тормозили с одним и тем же, ненавистным для рыбаков вопросом: «Дергает?» И каждый удильщик отвечал так же односложно: «Дергает! Как в колодце».
И плевался вслед любопытным.
Громадная фура подкатила медленно, деликатно. Хлопнула дверца, Мирошник уже приготовился к дурацкому вопросу. Но услышал другое:
– Салям алейкум, друг! Вот пиво тебе к рыбка привез. И арбуз-гранат – курага-витамин!
– Карим? – удивился Мирошник. – Каким ветром? Откуда? Зачем прибыл в Симборск? Как меня отыскал?
– Эй, друг! Язык до Киева доведет! А твоя Гора найти – плюнуть раз! Фрукт – орех, консервы с Кавказ везу; ты подвал – хранить обещал… Помнишь, а?
Так возник в чреве Горы снабженец и торговец «Карим- оглы – ибн Симбор».
Карим оказался мужиком полезным и щедрым. Открыл на городских базарах ларьки, наладил бойкую торговлю, щедро угощал гостей подземки всем, что возил с Кавказа: сочные гранаты, отменные грецкие орехи, мясные и овощные консервы. Все это были весьма к месту.
Расторопный и хозяйственный кавказец быстро превратил один из отсеков подземелья в свои владения. Устроил нечто вроде буфетной, завел продуктовый склад, в котором был особый отсек с железной дверью.
Туда никого не пускал:
– Тут самый дорогой товар…
Хитро подмигивая, добавлял:
– «Огненный вода» для хороший человек…
Карим постоянно затаскивал в свой «особый» отсек какие-то ящики, упаковки – и прочее. Что и где добывал Карим, откуда возил в Симборск – никого не волновало…
«Кавказский человек» оказался мужиком покладистым, изворотливым и компанейским. Быстренько со всеми познакомился и подружился. Характером оказался веселым, можно сказать игривым.
Обосновавшись, заявил Мирошнику:
– Ты зачем так скучно живешь, а? Монах что ли ты? Мужик молодой, женщина тибе нужен! У мине на рынке такой красавица стоит — Царь-баба! Смотришь – ум теряешь. Пригласить?
Но Мирошнику было не до женщин. Состояние его было странноватым, его перестала радовать жизнь. Постоянно мучила его одна и та же мысль: неужели вот так и сгинуть ему в этой Горе, никому не доказав бессмысленность сооружения Храма на ней? И никто никогда не узнает, что жил на свете гидрогеолог Михаил Мирошник? Что были у него любимая работа, друзья, семья, ребенок – как у всех нормальных людей… И было главное: доказать дуракам, что нельзя строить величественные сооружения на зыбком фундаменте! Будь то храм – или даже такое грандиозное сооружение, как коммунизм! Никак нельзя!
Но доказать не получилось… А сейчас, окруженный какими-то странноватыми людьми, обречен он, заперт в этой Горе! И уже привык к ней! И только потому, что он пытался объяснить самоуверенному и жадному до власти человеку бессмысленность затеянного им строительства на провальном – в силу физических законов – месте?!
Единственным увлечением оставалась рыбалка. Он с раннего утра забрасывал крючки в волжские глубины, где стояли на донной струе крупные язи, столь неравнодушные к клубку насаженных на крючки дождевых червей… И когда вдруг после долгого ожидания тренькал звонок на спиннинге и напрягалась толстая леска – пробуждался в его душе азарт, дерзанье, чувство…
Медленно вращая катушку, он чувствовал тугие порывы пойманной рыбы, осторожно подводил ее к берегу, подвигал с хвоста сачок… И вот она, плененная, обреченная жизнь, которой он волен распоряжаться! Точно так же, как кто-то имеет возможность коверкать и его судьбу…
И бросал трепыхавшуюся рыбину обратно в родную стихию, невольно сопрягая ее мучения со своими терзаниями…
Это как-то успокаивало, словно добавляло капельку в тот сосуд добродетелей, который он был призван пополнять…
Так ему мерещилось.
К инертности бытия добавлялось нарастающее чувство опасности. Он стал просыпаться по ночам; лежа с закрытыми глазами тревожно прислушивался к звукам в толще Горы: не скрипнет ли? Не раздастся ли стук вывалившейся из стен старой кирпичной кладки? Не встревожится ли кот, давно пригревшийся у ног его постели? Кошки, они первыми чувствуют опасность.
Но пока Гора вела себя тихо. Мирошник успокаивался, выходил на берег Волги, всматривался в слабые огни Заречья, вслушивался в умиротворяющий плеск волны, ощущая абсолютную никчемность собственного существования. Да и всего человечества вообще: «Ну, что это двуногое племя, к коему я принадлежу может сотворить на этой чудной планете? Пять тысяч лет назад они стали возводить одни Храмы; через две тысячи лет поменяли своих богов, разрушили старые капища – и стали сооружать новые… Сто лет назад подались в небо на фанерных крыльях – а теперь вьются над земным шаром, как туча мух над навозной кучей… И умудряются за год сжигать столько углеводов, сколько природа создает за одиннадцать тысяч лет…»
На фоне таких умозаключений и Гора, и сооружение Храма на ней казались ему событиями и мелкими, и ненужными…
Но приходил новый день. Загоралась над Волгой алая заря; раздавались первые птичьи крики; крепко плескался судак в реке, гоняя мелочь на мелководье… Выползал из подземелья кот, потягивался вальяжно, подходил потереться об ноги…
И оттаивала душа, размывалась ночная тоска, бодрил солнечный свет. И снова хотелось жить, ощущать жизнь – не задумываясь ее сущности, предназначенности, смысле.
Хотелось просто жить.
Глава 4.
Наверху строили Храм. А внизу, во чреве Горы, как-то незаметно, исподволь собиралась компания персон, выкинутых различными обстоятельствами на обочину жизни – но полагающих, что именно они – если по справедливости – и должны были бы определять принципы и способы не только личного- но и мирового устройства….
Все они там, наверху, в городе были вполне нормальными обывателями: имели квартиры, семьи , работу, друзей и врагов, жен и любовниц, детей и внуков. Но некая неудовлетворенность своей социальной ролью, преувеличенное самомнение, разного рода неурядицы, встречавшиеся им на жизненном пути, понуждали их искать полного самовыражения и самоудовлетворенности здесь, в Чреве горы…
Эти люди обожали самые разнообразные ,порой явно нелепые дискуссии — и страсти в подземке разгорались нешуточные.
Диспуты обычно возникали по субботам. Компания была сугубо мужской.
Вот преподаватель местного политеха Корбоконь оспаривает теорию Вернадского о всеобщем законе миграции атомов:
– Изобрел же этот академик и мировое светило какую-то нелепость! Атомы, видишь ли, у него должны бесконечно перемещаться и видоизменяться! Железо, понимаете, у него явилось из некогда существовавших микробов! И если процесс миграции атомов почему-то замедляется, то непременно на Земле должны возникать войны!
– Чушь сплошная! Я лично сейчас готовлю монографию, в которой однозначно утверждаю: все войны на планете рождены непомерной жаждой власти отдельных властных ублюдков… Никакого отношения они к теории миграции атомов не имеют! И – точка! Потому предлагаю: как только в человеке будет замечено стремление властвовать – так его сразу в резервацию! Как североамериканских индейцев… Или к нам сюда – мы его преобразуем!
Инженер-строитель Белочкин поддерживал коллегу, утверждая, что вертикаль не есть олицетворение человеческого прогресса.
– Вектор развития «gomo sapieus» должен быть горизонтальным!, – кричал он. — Ну, скажите, на хрена было этим зажравшимся толстякам из Арабских Эмиратов громоздить над песками здание в восемьсот сорок метров высотой?! Им просто остоибенили золотые унитазы – вот и решили вверх рвануть… А вот выше создателя не вспорхнешь, нет…
Биолог Волгин, тощий нервный субъект с редкой бородкой и лихорадочными глазами готов был растерзать того, кто ввел в оборот термин «Гармония природы».
– Ну, какая к черту гармония? — кипятился он, заваривая очередную порцию любимого чефира. — Гармония – это когда каждый каждому брат и друг. «Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг…» А в природе? Кто тут кому место уступает? Каждый мечтает другого сожрать. Сорняк грядки душит; лиса зайца жрет; курица червяка клюет. Каждый сидит и смотрит: а вдруг слопают? Такая вот «гармония», туда ее растуда. И у людей тоже самое! Сидят . как сычи вл тьме, следят друг за другом- а вдруг сосед хочет его теплое местечко прихватизировать? А тут еще «великий пролетарский писатель» вякнул: «Человек – это… это!… звучит гордо!»
– Нет, коллеги! Человек – это не «гордо», это говно!
Такого рода дискуссии возникали в Чреве Горы спонтанно- и кипели страстями нешуточными. Кое-кто из дискуссантов покидал подземелье и вчерашних сотоварищей со словами не только предостережений – но и угроз типа: «До вас еще доберутся! Я поспособствую!»
Подземелье тем не менее обживалось. Пространств тут хватало. Сенсацией для обитателей чрева Горы стало обнаружение целого комплекса вполне обустроенных помещений, явно не имевших никакого отношения ни к гидрологии, ни к противооползневым сооружениям…
– Для чего ковыряли гору? – терялись в догадках сотоварищи Мирошника. Он просвещал:
– Неподалеку от Симборска, в Жигулях, для товарища Сталина убежище в годы великой войны срочно готовили, туда советское правительство в сорок первом из Москвы собиралось удрать. Но вождь Москву не бросил…
– А в Симборске-то зачем рыли катакомбы?
Этого никто не знал.
Отгадка пришла неожиданно. Однажды поэт Романкин, посетив областную научную библиотеку, вернулся загадочно-важным.
– Ты премию Карамзина получил, что ли? – поинтересовались «горные интеллигенты». – Или решил к с выпивкой завязать?
В ответ Романкин вынул из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги. Многозначительно пояснил:
– Из архива. Ксерокопия. Девчата услужили.
И зачитал: «Осенью 1941 года со всеми предосторожности военного времени, в полной тайне, в которую не были посвящены даже члены Политбюро ЦК ВКП(б) таинственный состав из нескольких вагонов отбыл глухой ночью из Москвы. Даже машинист не знал, что везет состав и какова станция назначения…
По прибытии вагоны были загнаны на самые дальние тупики железной дороги. Таинственный состав ждал своего часа.»
– Дальше в этой истории наступает такой мрак который развеялся лишь спустя многие десятилетия, – пояснил Романкин.
Оказывается, мрачно-молчаливый состав в октябре 1941 года срочно эвакуировал из Мавзолея саркофаг с телом Главного Вождя. Было решено отправить его на родину, в город, где «Ильич» родился и вырос. Там срочно сооружалось подземное хранилище…
– Поняли, зачем срочно рылись в Горе эти помещения? Для гения всех времен и вождя всех народов! – торжествующе вопрошал Романкин. – Так что, можно сказать, в царских покоях живем!
– Я вам сейчас гениальные стихи прочитаю! Про самого себя, господа подземцы!
Даже сильно пьяный Романкин всегда читал свои «нетленки» с выражением. Когда-то он с большим успехом исполнял знаменитого пушкинского «Гусара», который в отсутствие автора был продан несравненной супругой Александра Пушкина издателю Смирдину по десяти рублей за строку – неслыханная цена!
«Скребницей чистил он коня.
А сам ворчал, сердясь не в меру:
Занес проклятый черт меня
На распроклятую квартеру!»
Ныне Романкин читал то же самое — но уже без молодцеватости, с нутряным надрывом, с той затаенной тоскливостью, которая выдает душевную неустроенность человека…
Стремглав лечу, лечу, лечу,
Куда не помню и не знаю;
Лишь вечным звездочкам кричу:
Правей!.. И наземь упадаю…
А еще поэт Романкин обожал сочинять частушки. В легком подпитии он выбрасывал их из себя нескончаемыми тучами…
Как в посаде Мелекессе
Атом колют пополам
Вы с меня, робята, слезьте –
Все равно я вам не дам…
И неизвестно, к чему это «слезьте» относилось: то ли к некой веселой бабенке – то ли к таинствам атома…
А поэт все больше и больше вдохновлялся:
Возле города Симборска
Ночи очень лунисты…
Девки сисисты, речисты
И немножко кунисты…
Или:
У российского народа –
Растудыт его нимать! –
Нет в селе водопровода!
Как все это понимать?
А в ответ Романкину неслось:
У российского народа –
Разити его нимать! –
Нет воды для огорода!
Будем снова голодать?
Романкин не сдавался:
Распроклятый сорок третий!
Надоело воевать!
Но Симборскую губернию
Снова будем создавать!
И – без всякого перехода:
Ленин умер – стало хуже!
Сам зарылся – хрен наружу!
И добавлял жару:
Эк, Карсун, ты Карсун!
Чудо-городочек!
В попку палец если сунешь
Вырастет горшочек!
(Он намекал на исконное занятие карсунцев – гончарное дело).
А еще:
По Киндяковке, по круче
Ехал новенький трамвай!
В то трамвае туча-тучей
Сидел радостный Бабай!
Доктор философии Проржанов морщился, вставал – и перебивал Романкина своим сочинением:
Ты не профессией нам дорог –
Ты дорог нам, как человек…
Но в наш сверхпросвещенный век
Мы помним: Вася — гинеколог!
Ты не профессией нам дорог.
Но мы хотим тебе сказать:
Ложась в случайную кровать
Мы помним: Вася – Гинеколог!
Этот всплеск интеллекта тоже вызывал аплодисменты…
«Наливания» случались в подземке все чаще и чаще – такой тут эмоциональный собрался народец, которого становилось все больше и больше. Люди «кучковались» разнообразные: бородатый скульптор Расклюев, гордившийся тем, что именно он воздвиг на вершине Горы памятник царскому воеводе, основавшем в семнадцатом веке Симборск; инженер со смешной фамилией Ляпис, доказавший, что сельское хозяйство России быстро выйдет из разрухи, если ликвидировать все асфальтовые и железные дороги. «А почему?» – вопрошали его весьма заинтересованные приятели. На что многозначительный инженер отвечал снисходительно:
– Да это же элементарно! Пахотной земли прибавится. Урожай возрастет – вот и все.
– А грузы как возить?
– Тоже просто. Будем возить на струнном транспорте. Натянем по столбам рельсы – и вперед паровозы! А под ними сады, луга, пашни! Проекты у меня уже готовы.
И Ляпису верили.
Проектов такого рода рождалось в головах обитателей Горы немало. Одна идея особенно заинтересовала Мирошника.
Как-то появился в апартаментах подземелья уволенный по сокращению преподаватель местного университета Матвей Колодарский. На самом деле этот тучный человек с бархатными черными глазами был коренной грузин Отар Гогашвили из незаметного городка Они, приехавший в Симборск на учебу. Получив диплом по странной специальности «Менеджер по связям с общественностью», стал работать в многотиражке местного политеха. Однако чем-то не понравился ректору – и был из газетки уволен. Так ректор обрел себе врага – а Гора нового обывателя.
Жители подземки были склонны верить любым аномалиям, любым чудесам, любым видениям.
Бывший протоирей Исиодор – плечистый здоровяк, известный в миру под кличкой Сидор Лютый был лишен сана отнюдь не за еретическую мысль об общих корнях ислама и православия – а за свое знаменитое членовредительство.
О том, как и почему это случилось, знал весь Симборск. История была занятной – и случилась она с Исидором в городе Казани…
В те годы главная танцплощадка города в парке имени Максима Горького по вечерам была забита до отказа. Юные проститутки и фарцовщики, стиляги и скромняшки-десятиклассницы; молодые лейтенанты и карточные шулера – все топтались тут под звуки хреновенького оркестра. Трещала под напором желающих попасть на танцульки дощатая стена, ограждающая гигантскую сковороду.
Площадка стояла на краю лесистого оврага. Из него через ограду и лезли на танцпол ухажеры – не ради халявных танцулек – а чтобы «клеить» веселых девиц, вкусить кайф разгоряченной толпы – а то и подраться с соперниками… Милиция, постоянно здесь дежурившая, выбивалась из сил…
Но в тот вечер даже многое видевшие стражи порядка потеряли дар речи. Когда замолк оркестр, раздался вдруг над оврагом истошный вопль. И выполз из кустов на четвереньках окровавленный мужик, державший в правой руке бритву – а в левой какой-то кровавый ошметок…
Это был высланный год назад из Московской епархии за многие прелюбодеяния молодой Исидор. Местом служения для греховодника было определено пригородное село Лаишево… Оттуда-то и притащился заскучавший святой отец в город Казань на поиски увеселений… Но поскольку было зело пьян, на площадку допущен не был… И тогда спустился Исидор в овраг и отчекрыжил себе бритвой самую значимую мужскую часть тела со словами:
– Из-за тебя тоску и мучения обрел! Аз и воздам!
И махнул бритвой…
И ведь выжил!
Он приставал к Мирошнику с одним и тем же:
– А ты чего это решил против власти переть? Или не один хрен тебе – устоит гора под Храмом, не из душевной потребности – а из людской гордыни рождаемый? Ты же ведаешь – не молиться ныне туда пойдут – а из потребности себя показать! Вот и сидел бы тихо, как мышь под метлой… А то возьмут да и сметут.
Мирошник понимал, о чем толкует бывший служитель церкви.
Подземное помещение, напоминавшее станцию московского метро, где в ноябре грозного 1941 года выступал вождь всех времен и народов, отец и брат нации товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, отзывалось гулким эхом. Неудачливая жизнь каждого из слушателей выжимала слезу. За нервами клали друг другу руки на плечи, обнимались, выпивали не чокаясь – как на поминках. Незримое сгущение обреченности заполняло подземелье, приютившее неудачников бытия…
А на Горе, где безмятежно синело небо и плыли неспешно по нему редкие белые облака, кипела созидательная жизнь. Уже тянулись к этому небу, к этим белоснежным облакам светлые купола, ожидающие крестов, уже был мощен подъезд к Храму, стояла церковная ограда, за которой высаживались в свежевырытые ямы молоденькие липы…
Все шло к завершению. И регулярно появлявшийся на стройке со своей многочисленной свитой генерал-губернатор лишь удовлетворенно разводил руками, бросая покровительственно подбежавшему начальнику стройки:
– Встает Божий Дом?!
– Вашими стараниями, господин губернатор!
– И когда же крестовоздвижение?
– К святой Троице постараемся!
– Тому и быть!
(Продолжение следует).
