До 15 декабря в Музее современного искусства работает выставка ульяновского художника Владимира Зунузина “Парафразы на Пикассо”. Испанского мастера ульяновец в своих работах представил неожиданно – в цвете. Об этом заигрывании с Пикассо, а также о других неожиданностях, которых в жизни художника случалось немало, мы поговорили с самим Владимиром Зунузиным.

– Владимир Федорович, у нас есть сразу два повода для интервью. Первый – в сентябре вы получили звание почетного академика Российской академии художеств. Обычно такие звания к каким-то датам или событиям стараются приурочить, а вам в связи с чем его присвоили?

– Вообще прошлый год у меня был юбилейным, 65 лет исполнилось, но я не думаю, что из-за этого. Это совпадение. Просто президент академии художеств Церетели был у Евтушенко в музее, увидел мои четыре работы, включая портрет Евтушенко, и принял решение. И все. Мне позвонили из Москвы: “Готовьтесь, 6 сентября вы должны быть на вручении звания». Перед этим Евтушенко позвонил, предупредил.

– С одного взгляда, получается, стали академиком.

– Ну, да. Там просто серьезные три работы и портрет. Этого было достаточно. Такая простая и неожиданная история. Евтушенко, когда сюда приезжал, увидел мои работы в музее, попросился в мастерскую, на этом вот месте сидел, мы общались. Я ему показал свои работы. Он попросил купить то, что ему понравилось. Я ему подарил. Было б неприлично брать деньги. Пикассо ему картины дарит, великие все дарят. Не пристало. Он настаивал, но я, конечно, не стал продавать. Ведь и музей сейчас не его, он вошел в состав Государственного музея современной истории России.

– Второй повод – это недавнее открытие выставки “Парафразы на Пикассо”. Вы на открытии сказали, что похулиганили, когда писали эти работы. Чтобы художник мог так хулиганить, ему нужна уверенность в себе.

– Конечно, но я еще до академика хулиганил.

– А когда эта уверенность впервые появилась, помните? В юности?

– Еще раньше, чем я поступил в художественное училище. Я учился в Димитровграде в школе у Юрия Сорокина, он молодой был, только закончил училище, в Димитровград попал по распределению. Тогда он внушал, что занятие искусством – серьезная вещь, не средство заработка. “Никогда не будете богатыми, это образ жизни”, – это ребятишкам говорил. Тогда еще показывал нам альбомы с художниками полузапрещенными, Ван Гогом и прочими. Лет 13 мне было. Оттуда и появилась уже уверенность: если за что-то берешься, то надо полностью отдаваться и быть уверенным, что ты делаешь так, как никто другой, иначе нет смысла.

– Если говорить о “так, как никто другой”, то стоит вспомнить, что вы одним из первых стали использовать компьютерные технологии. С чего это началось?

– Это случайность. Мы делали заказ для Инкомбанка в начале 1990-х. Они построили свое здание и заказали нам, трем друзьям, оформление. Мы получили хорошие деньги, и я купил компьютер одним из первых. Их еще не было ни у кого. И я на компьютере пытался какие-то вещи делать. Тогда рисовать на компьютере еще нельзя было. А, грубо говоря, аппликации, наложение изображений, превращение в пиксели, потом из маленького в большое – вот такие манипуляции мне были интересны.

– Учитывая нынешнее развитие технологий, смешение искусств и так далее, часто внимание зрителя привлекает именно подача события в искусстве, а не содержание. Как вы считаете, где проходит эта грань между талантом и просто громким выступлением, способным привлечь внимание, можно ли определить какое-то мерило?

– Тут как в жизни: кто громче кричит, того и замечают, кто громче поет, хоть он и врет половину нот, того и слушают. Но потом это все утрясается и приходит к правильному результату. Такие отсеиваются со временем, не хватает у них таланта продлить свою известность, все встает на свои места.

– Еще сейчас с учетом развития фото и видеотехнологий часто говорят о, как минимум, необходимости переосмысления реализма. Но художники продолжают работать в этом направлении.

– Конечно, это потребность, которая есть с появления наскальных рисунков. Вот рука, вот стена или холст. И даже если краски не будет, рука потянется к углю, чтобы что-то изобразить. Это естественное проявление человека – зафиксировать то, что он видит. А потом оно разовьется в абстракцию. Это ведь только ответвление, одно из направлений, которое тоже помогает классическому искусству. Есть такой художник Герхард Рихтер, один из самых дорогих сейчас. Он рисует и с фотографической точностью, у него академическое образование, и чисто абстрактные работы. Невежественные художники – те, которые отрицают одно или другое. Просто на абстрактном легко сделать вид, что ты художник, а на академическом, фигуративном, тяжелее, потому что там надо пройти определенную школу, чтобы научиться нарисовать человека, животное, вообще кусок природы. Но случайностей не бывает. В мировом искусстве, как правило, все абстрактные художники прошли классическую художественную школу.

– У вас нет высшего художественного образования, только Пензенское училище. Почему?

– Я поступал, но без желания. Я училище закончил на “пять” с похвалой совета, и мне дали “пятипроцентную справку”, так называемую. Я без отработки имело право поступать в институт. Поехал в последний день. Принимали документы, много желающих в коридоре выстроилось. У одного или двоих нас взяли, мы сдавали экзамены, я хорошо сдал, но у меня не было холста. И я купил две картонки, нашел в коридоре планшет, прибил их к планшету и на них рисовал фигуру, а в середине фигуры полоса получилась. Потом пошел в деканат забирать документы, и мне там объяснили: за наглость поставили “тройку”. “Вы первый такое себе позволили! Как у вас совести вообще хватило? Разве можно так?”. Сказали на следующий год приезжать, но мне не хотелось особенно поступать. Потом я был счастлив, что не поступил. Была бы другая судьба, более скучная. Я не занялся бы компьютером, не женился бы на жене, с которой живем 40 с лишним лет. Не написал бы “Деревню” – серию работ, историю семьи моей жены. И мало чему бы я там научился, так как Пензенское художественное училище давало все. Это же лучшее художественное училище страны.

– И игры бы не было, которая с Пикассо получилась? Откуда взялось у вас желание так хулиганить?

– Оно давно появилось. Я начал не с Пикассо, а со старых мастеров, Эль Греко. Импровизации на тему их работ лет 15 назад появились, а потом уж Пикассо – года два назад делал, закончил. Это периодами, как и “Деревня”. Сейчас я ее 40 работ написал. Хотя начинал давно. Меня же толкнул Евтушенко. Я ему показал свои компьютерные работы. А он говорит: “Я ведь другую работу видел”. А я 30 лет не занимался этим, даже не смотрел эти работы. Достал, показал ему баню, портрет старухи, девочки. “Вот это вот настоящее, давай делай еще”.

– Получается, он разбудил это?

– Ну, да. Завел за 15-20 минут. Он же человек образного классического мышления. Как он сказал: “Современные хорошие твои работы, но я таких много видел и даже великих видел. А это, кроме тебя, никто не сделает. Сделают, но другое, другую деревню, других людей. Мы не вечные, мы тоже конечны, не сделаешь – и все это уйдет в никуда”. А у меня материал был, я 30 лет назад хотел большую серию, но не сделал. И вот почти год, с декабря, я писал. Расписался так, что 40 работ написал.

– И портрет Евтушенко еще.

– Я портрет ему подарил неожиданно. У него 18 июля день рождения. И я писал на свой страх и риск. Он его получил, как мне потом рассказали, ровно в день рождения. Сначала жена спустилась, увидела, кричит: “Женя, Володя тебя прислал!”. Через 10 минут он позвонил мне, благодарил. А вообще он не любит подарки, особенно живописные. Он только может выбирать сам. Я рисковал, но ему понравилось. Его новое издание сочинений в “Эксмо” выходит. И мне звонил редактор и просил разрешения напечатать в нем этот портрет.

– А почему захотелось его написать?

– Потому что я не увидел хорошего его портрета, ни в его музее, где их несколько, ни в Третьяковке, где мы были на выставке современного искусства. Там работы с 1917 года до современности. Ходили, и было обидно: Окуджавы портрет есть, его друзей есть, а самого Евтушенко – нет. Там и зародилось. Я тогда ничего не сказал, но решил, что попробую. Потом я две ночи не спал перед тем, как его послать. Задача была сложная: и похожим сделать, но чтобы это была не фотография, а живой человек. Как-то его всегда рисуют, как по телевизору – с горящими глазами, а он в жизни не такой. Потом он в интервью сказал, что лучший подарок ему сделал художник из Ульяновска – портрет подарил. Что его всегда счастливчиком изображают, но в жизни и драма есть и что в портрете это видно.

– Получается, все равно сторонняя оценка для вас важна, несмотря на весь ваш опыт?

– Конечно. С серией Пикассовской тоже. До этой выставки ее никто не видел. А на открытии всем понравилось, поздравили, восторги у всех. И сейчас спокойнее начал работать. Уверенность появилась, как и с деревенской серией. Если есть такая поддержка, это очень важно.

Лидия Пехтерева