30 лет назад в Ульяновске возникло яркое явление, которое одних шокировало, а других восхищало. Художники, назвавшие свое объединение «Левым берегом», устраивали пленэры, необычные выставки, и кому-то их акционизм казался вызовом официальному Союзу художников. Собственно, некоторые члены СХ так и восприняли «левобережцев» – как некий раздражитель, посягающий на основы академического искусства. О том, чем представлялось то время – «Левый берег» активно существовал в 1986-1993 годы – самим художникам, рассказал Рамиль Идрисов. В Музее изобразительного искусства XX-XXI веков (улица Льва Толстого, 51) выставка его работ «90-93. Метаморфозы» открыта для посетителей до конца февраля.

Гомеровский ритм
В трех залах музея разместили картины, среди которых оказались работы, никогда ранее не выставлявшиеся. Собственно, и сам автор их почти не видел, поскольку они лежали в свернутом виде в дальнем уголке его московской квартиры – с 2009 года семья Идрисовых живет в столице. Интересна реакция самого художника на увиденное: по его словам, некоторые картины так отозвались в его сердце, словно он их буквально вчера написал, а другие вызвали сомнение – стоило ли их показывать публике. Но искусствовед, заведующая музеем Елена Сергеева выбрала именно эти картины из предложенных фондом «Левый берег», а сотрудники музея разместили их на стенах трех выставочных залов таким образом, что посетители невольно вовлекаются в мир, полный аллюзий и размышлений об искусстве – ведь именно оно стало объектом творчества Идрисова.

– У меня есть увлечение – я люблю читать Гомера, Мандельштама, Ахматову, – рассказал художник на творческой встрече, состоявшейся 27 января. – Не каждый день, но в какие-то моменты возвращаюсь к их книгам. Я вижу у Мандельштама аллюзии на Гомера, например, «Я список кораблей прочел до середины…». В свою очередь, в Евангелии тоже четкие аллюзии на Гомера. В этом заложен некий ритм. Я часто слушаю композиции Майлза Дэвиса и прочел все его книги, и он говорит, что ритм очень важен, и если его найти, то вокруг него вы закрутите все, что вам надо. У меня все идет от Гомера, от его равномерности. А у Овидия я взял тему метаморфоз. Я считаю, с нами постоянно происходят превращения. Картина «Диана» задала тон циклу «Метаморфозы». Первые работы отображали многократное превращение – действия, эмоции, впечатления. Я увидел в удерживании ритма продуктивный отклик и стал продолжать. Эта тема меня очень увлекла. Но в каком-то смысле поздние картины в моем случае – это деградация, потому что они предельно упростились.

Эстетический контекст
Мифология, библейские сюжеты, русская иконопись, сказочные и, на первый взгляд, бытовые сюжеты, сменяя друг друга, в конечном итоге сплетаются в нечто цельное. Невольно ловишь себя на том, что коты на картинах Идрисова кажутся иконописными, как библейские святые на стилизованных картинах-фресках, а древнегреческий герой Долон, натягивающий на себя волчью шкуру, в чем-то сродни современным людям, срастающимся с автомобилями и самолетами.

– Художник получает своего рода кредит от зрителя – манипулировать его сознанием, – пояснил Рамиль Идрисов. – Это, я бы сказал, своеобразная форма мошенничества. Всякий художник, как и другой трюкач, своих секретов не рассказывает. Хотя никаких грандиозных секретов у нас нет, а в каждом человеке изначально заложено знание правды, поэтому никакой художник, никакой музыкант вас никогда не обманет. Но они могут манипулировать. Говоря о картинах по библейским сюжетам, могу сказать, что я для себя четко развожу духовный, религиозный и эстетический контексты. Меня интересовал сам аспект реализации сюжета, темы. Например, сюжет положения во гроб – один из трагических моментов, который происходит уже после смерти человека, и один из культурных феноменов. Есть некий визуальный канон этого момента, и я оттолкнулся от того, как его интерпретирует западная живопись. Я об этом мало что знаю, для меня написание картины стало просто стилизацией. То есть для меня это не было глубоким переживанием, я никогда глубоко не погружался в эту тему.

Поезд Малевича
Кто все эти персонажи, с кого писал художник? Рамиль Идрисов говорит, что на его картинах нет ни одного реального лица. Откуда же они взялись? Художник напоминает, что фигуративное искусство «умерло», образно говоря, еще до того, как он родился – когда появились «Черный квадрат» Малевича и абстрактные композиции Кандинского.

– Те лица, которые я рисую – это расплата за то, что я не могу успеть сесть в тот поезд, на котором едут эти ребята, – признается Идрисов. – Мне кажется, если бы я стал писать что-то совсем непонятное, это было бы для меня слишком отважным событием… А лица подсказывали мне, когда пора остановиться и закончить картину. Ключевым событием для меня было выражение глаз. Когда я находил в них ответ, это было для меня знаком.

– Я читал у Анри Матисса, что у него случались такие моменты, когда он четко представлял – сейчас встану и нарисую оранжевый букет на синем фоне. Шел в сад, видел в клумбах самые разные цветы и ловил себя на мысли, что уже испытал то чувство, что желал испытать. Тогда он срезал совсем не те цветы, а нарисовал вообще портрет. Этот способ меня в свое время изумил и нашел во мне отклик. Я понял, что, наверное, и с другими это так же происходит.

Андеграунд с чердака
По словам искусствоведа Сергеевой, время, когда возникло объединение «Левый берег» – а это Алексей Соколов, Рамиль Идрисов, Евгений Чевачин (единственный, чьих работ фонд «Левый берег» не может нигде найти. – Ред.), Виталий Герасимов, Евгений Сидоров, Сергей Маершин, Сергей Травкин, а позднее и Виталий Борисов, – стало моментом, когда художник смог говорить то, что хочет говорить, а не что заставляют. И Идрисов вторит ей, утверждая, что, в отличие от сложившегося мнения, «Левый берег» не пытался с чем-то бороться или противопоставлять себя чему-то – тому же Союзу художников. Даже сейчас об этом говорит художник Валентин Бобыльков, который, приехав в Ульяновск, увидел засилье затхлого официоза в живописи: «Мы тоже с этим боролись, но вы делали это ярче». А вот Идрисов так не считает: «Наш акционизм был просто формой самопрезентации. Мы хотели заявить о себе как о некой команде, которая показывала: это может быть вот так. Мы понимали, что классическая подача не подойдет для наших работ, поэтому появился этот акционизм, а не потому, что в нас жило чувство протеста. Мне легко это говорить, потому что так и было».

Почему же он отложил краски и кисти? По словам Идрисова, однажды у него на чердаке, в мастерской, побывал иностранный журналист, которому, видимо, было очень интересно побывать в русской провинции, увидеть андеграунд где-то на чердаке. Этому журналисту художник признался, что готов броситься на стену, потому что в нем не стало сил продолжать. Как это ни банально, искусство действительно требует жертв, и Рамиль не готов был на такие жертвы.

На творческой встрече, собравшей полный зал друзей Идрисова и тех, кому оказалось близко его творчество, произошло то, на что, наверное, многие надеялись. Увидев неподдельный интерес, Рамиль сказал, что выставка заставила его вспомнить себя «тогдашнего», а музыка и книги Майлза Дэвиса – понять, «насколько важным является то обстоятельство, когда человеку дано что-то выразить».

– Я хочу сказать, что попробую начать рисовать снова, – признался художник под аплодисменты.

Анна Школьная