Политолог Алексей Чадаев — о том, как система может ответить на проявившуюся социальную активность.

Состоявшиеся в минувшее воскресенье по всей стране уличные акции описываются режимными комментаторами как внезапное стихийное бедствие. По формуле Черномырдина: не было никогда — и вот опять. Это странно: нарыв зрел уже с месяц, и следовало бы ожидать хоть какой-то контрмобилизации, но организовать её в нынешних условиях оказалось некому.

Фото © L!FE/Владимир Суворов

Страусиная позиция сохраняется и сейчас: политологи вяло обсуждают явление на сцене “племени младого, незнакомого”, профессиональные политактивисты подсчитывают дивиденды, официальные медиа делают вид, что происходящее — не по их части. Паралич воли системы связан с крайне удачно выбранным первичным объектом атаки.

Пять лет назад, когда мишенью был Путин, прорежимные силы сплотились вокруг национального лидера и против либерально-западнического реванша, показав мускулы. За Медведева же сейчас вступиться оказалось особо некому — не в последнюю очередь потому, что его и так уже оживлённо списывали со счетов, играя в напёрстки внутрибашенных раскладов и интриг. Поэтому прозвучавшие в его адрес публичные обвинения в коррупции воспринимались как атака персонально на него, а не как вызов системе в целом. Как будто забыли, с кем и с чем имеем дело.

Фильм Навального про “недимона” — лишь на первый взгляд антикоррупционное расследование. Иероглиф “коррупция” там лишь в роли маркера, позволяющего включить более эффективные для мобилизации политической улицы рычаги. Например, тему сверхпотребления элит, шикарной жизни целой социальной группы на незаработанные деньги (иероглиф “яхта Сечина”).

На таком фоне патриотичный бюджетник с георгиевской ленточкой на лацкане выглядит — и сам ощущает себя — круглым дураком, вписывающимся бесплатно за право вельможных мажоров на райскую жизнь без ограничений (иероглиф “Мара Багдасарян”). Жизни, которой не видать никогда ни ему самому, ни, что сейчас даже более важно, его детям — потому что для элиты как раз пришло время выводить в свет своих собственных детей (иероглиф “подросшие сыновья”). И вкупе с идущим вовсю обсуждением грядущего ещё одного путинского шестилетия всё это создаёт идеальный контекст для “политических взломщиков”.

Нет, ребята, это не Медведева тут валят. Это Путину вопросы задают. И не про “коррупцию”, а про своё собственное будущее в той России, которая будет после 2018 года. Риски огромны: именно на этом приёме уложили в своё время на лопатки Советский Союз, поставив в общенациональную повестку вопрос о номенклатурных привилегиях. И это при том, что тогдашняя номенклатура была куда как скромнее на роскошь, но воображение пролетария охотно дорисовывало “коммунизм для избранных” по скудным намёкам тогдашних гдлянов-ивановых.

Сейчас же и дорисовывать ничего не надо: в эпоху инстаграм-культуры всеобщий (перешагнувший изначальные рамки гендера) тёлочий инстинкт “блистать” сам на себя стучит борцам за справедливость. И ничего не может с собой поделать — так уж он устроен. Трансграничный гламур и наследственная безнаказанность для верхних, санкционная аскеза и казённая духовность для остальных — идеальная гремучая смесь для страны, переживающей столетний юбилей самой кровавой за всю мировую историю социальной революции.

И что, кто-то думал, что не найдётся тех, кто захочет сыграть в эту покрывшую себя всемирной славой русскую рулетку? Или рассчитывал, что удастся отбояриться от неё “крымнашем”, партпроектами ЕР и велодорожками? Может, оно и сработает — для тех поколений, кто привит перестройкой и девяностыми. Но точно не для тех, кто родился и вырос, не видя ничего, кроме длящейся из года в год “стабильности”. Я не кликушествую — наоборот, верю в витальность нашей системы, её способность бороться за своё выживание, неоднократно уже доказанную.

Но поза страуса — наихудшая из борцовских стоек.

Предъявленная в воскресенье политическая улица опасна не тем, что она вернулась, — пока что речь идёт о десятых, если не сотых долях процента населения России. Скорее, тем, что у режима нет сегодня никакой объективной возможности противопоставить ей собственную, лоялистскую, мобилизацию даже в сопоставимых объёмах — в отличие, повторяю, от ситуации пятилетней давности. Под такую мобилизацию сегодня нет ни идеологии, ни вождей, ни технологов, ни даже хотя бы поводов — уж очень натянуто выглядят пугалки зациклившегося на старых методичках агитпропа.

Но кое-что всё-таки есть.

У нас есть как минимум наша партийная система, наши институты демократии. Пусть мы и привыкли относиться к ним как к имитации, зачем-то нужному верховной власти спектаклю. Но в ситуации политических обострений даже имитационные институты часто забирают на себя реальные полномочия — просто потому, что меняется само общество.

Про воскресные митинги важно понимать, что они не были ни в какой степени голодными бунтами. А значит, их нельзя купировать, адресно заткнув наиболее широкие рты соответствующих размеров пряниками. Это был в первую очередь запрос на возможность политического действия. Прямой разрыв старой схемы “стабильность в обмен на неучастие”. И его, этот запрос, можно и нужно подхватывать, работать с ним, создавать для его участников возможности самореализации.

Политсистема, как и многое другое в стране, испытывает страшный кадровый голод — и сейчас самое время для массовой вербовки в неё тех, кто уже обозначил свои амбиции. В нынешней активизации улицы — не только риск, но и прекрасный шанс справиться с застарелыми проблемами нашей всё ещё “постсоветской”, посткатастрофной политической и социальной архитектуры. Это всё имеет самое прямое отношение к “недимону” и всей шумной движухе Навального со товарищи. То, что они называют словом “коррупция”, — лишь следствие не взятых предыдущим поколением барьеров постсоветского транзита.

Так и не сумев построить дееспособный и устойчивый рынок, построили госкапитализм; так и не сумев построить федерацию, построили унитарно-распределительное государство; так и не сумев создать экономику знаний, создали экономику трубопроводов и бюджетных потоков. Наконец, так и не сумев создать защищённую от внешнего взлома систему институтов, гарантировали лояльность элит подсадкой на сверхпотребление и страхом отключения от рентных потоков, управление которыми сосредоточено в одних руках.

Именно поэтому системе по большому счёту нечего сказать в ответ на обвинения в коррупции и кумовстве. Она лишь невнятно бурчит, что “а по-другому ничего не работает”. Имея в виду, что именно такова плата за сохранение национального суверенитета; но сформулировать это честно и прямо не в состоянии, поскольку не может поставить сама себе диагноз. Не говоря уже о том, что не видит — и никогда не видела — в политической улице ответственного партнёра по такому диалогу.

Ганди-то, как известно, умер — вот и не с кем поговорить. Ну, вы ж тут, пацаны, не Ганди ведь никто, правда же? Но именно тут — главная тема, более важная, чем все эти дачи и яхты, — тема ответственности за страну. Кто её сумеет по-настоящему понять и взять — тот по большому счёту завтра и Ганди. А просто так выйти и всё тут разнести к чертям в порыве юношеского протеста и мутно понятой “справедливости” — нет, шалишь. Кишка тонка.