Ульяновский скульптор Дмитрий Потапов отмерил по жизни 50 лет. Это мастер, пришедший в искусство по «Зову Аполлона», творчество которого тривиальным не назовешь.
Его работы из дерева не только красивы и изящны по форме – в каждой сокрыты смыслы и эмоции. Он любит играть в ассоциации, загадывать зрителю загадки. Художнику интересны античные, библейские и средневековые образы и сюжеты, различные состояния природных стихий, мир божественных и человеческих чувств и переживаний. Возвышенность и поэтичность, динамизм и философская направленность скульптур Дмитрия роднят его с художниками эпохи Возрождения.

Некоторые работы мастера так и просятся быть воплощенными в бронзе и стоять на городских площадях или скверах. Но пока – так хочется верить, что это только пока, – не судьба…

Десять лет назад, когда Потапову исполнилось сорок лет, я брала у него интервью. Тогда он признавался, что еще не уверен, своим ли делом занимается, что его раздирают противоречия, что он склонен к самокопанию.

Что изменилось с тех пор в его мироощущении как человека и как художника? Образ мыслей и их выражение у Дмитрия банальными не назовешь, и отвечать на этот первый вопрос он начал довольно витиевато, с множеством ассоциаций, что, впрочем, происходило и при дальнейшем нашем разговоре.

– Итак?..

– Да я все время меняюсь. Помню характеристики, которые мне давали коллеги в разные периоды моей жизни. Когда был молодым, старые художники, многих из которых уже нет в живых, снисходительно помогали, умилялись моим «шалостям» в творчестве, что бы я ни делал. Потом стали говорить: «Строже надо к себе, давай-давай, работай!». Как сказал покойный художник Паша Трусов: «Творчество – это хорошо, но где силы брать?..» То есть надо выживать и в то же время создавать искусство. Это не умение рисовать, а умение создать то, чего до тебя еще не было. Для этого нужно останавливать время, сжиматься, то есть исключать многое.

– Как интересно: останавливать время… Ты продвинулся в этом умении? Это я спрашиваю, пытаясь повернуть тебя к более конкретному ответу на вопрос, что же в тебе изменилось.

– Если серьезно о глубине вопроса. Ты все время к чему-то движешься, или тебе кажется, что движешься, но это происходит невероятно медленно. Ведь чем отличаются выдающиеся произведения искусства?
Они начинают жить самостоятельной жизнью, независимо от мастера. Это магия, волшебство, то, к чему все художники стремятся. Это то, что, если ты не отдаешься этому серьезно, трудно приходит и очень легко уходит. Это бесконечное движение к идеалу, когда ты говоришь, что нужно быть строже к самому себе. Но как найти верный путь? Помните, в фильме «Сталкер» главный герой брал веревочку с камнем и забрасывал этот камень, чтобы определить нужный путь в грядущее. Ему говорят, что да вот же то место, и к нему можно пройти по прямой, а он отвечает: «Нельзя!!!». Самый близкий путь – не самый короткий! Там все меняется: трясина может появиться, что еще непонятное. Все неопределенно. Я сам видел, как многие люди в жизни погибли на творческом пути. А сколькие потеряли веру в себя.

– То есть ты – Сталкер на извилистом пути к искусству? Ты ведь тоже как бы «забрасываешь» камни – свои произведения, чтобы определить, туда ли движешься?

– Скорее, мои работы – отпечатки времени. А на пути ты должен повышать требования к себе, чтобы увидеть все ошибки, в том числе содержательные. И нужно как можно чаще смотреть на произведения искусства великих, чтобы вкус появился. Когда ты абсолютно уверен, что у тебя есть вкус, то ты можешь серьезно ошибаться. Я нередко спорю по этому поводу с коллегами, и они говорят, что у меня дрянной характер. Я на это отвечаю: «А мне все равно, какой характер, лишь бы толк от человека был». На свете много людей с хорошими характерами, а толку от них мало.

– У меня впечатление, что ты живешь в каком-то другом измерении или в башне из слоновой кости.

– Может быть. Только – в железобетонной. Меня, вообще-то, андеграундом однажды назвали: работаю в подвале детской художественной школы, у меня там мастерская. Помню, когда я был маленьким, еще в садик не ходил – любил лепить из пластилина. Часами с ним сидел. Моя бабушка в сердцах даже сказала про меня: «Ему бы вот так где-нибудь в подвале просидеть!» И получилось, что я и сижу в подвале. Это такое место, которое никому не нужно, но мне там хорошо. И я благодарен моим учителям Юрию Васильевичу Павлову и Евгению Георгиевичу Усерднову, а также коллегам за то, что они всегда меня прикрывали, оберегали даже. Павлов, когда последний раз перед смертью – он ушел из жизни недавно, в этом году – в художественную школу приезжал, сказал: «Берегите Диму, пусть работает.».

– И все же мне кажется, ты человек не XXI века, а «живешь» в эпохе Возрождения: настолько твои образы перекликаются с теми, что были тогда.

– Дело не эпохе, а в стандартах культуры, которые были заданы. То время на самом деле было жестоким. У Андрея Михалкова-Кончаловского на эту тему хорошие лекции есть. Он рассказывает о том, насколько элитарным было искусство. Сейчас оно американизировалось и превратилось в товар, стало массовым и

тем самым сильно обесценилось. Дело в потребностях элиты. У нынешней элиты нет таких высоких потребностей, которые были в прежние эпохи. И даже во времена СССР! Я вырос, воспитывался на советском искусстве. Помню, отец году в 1971-м потащил меня в кинотеатр «Экран» на фильм Тарковского «Андрей Рублев». До сих пор дрожь пробирает от многих эпизодов фильма! Сейчас то время не вернешь. Люблю жить прошлым.

– Так что изменилось в тебе?

– Я не зря прожил 10 лет, думаю, многому научился.
Понимаю, что можно бесконечно совершенствоваться и ставить себе задачи. Художников всегда мучает вопрос о собственной гениальности: есть она или ее нет. В том же «Сталкере» писатель говорит, что если бы он знал, что он гений, на черта ему было бы писать. Зачем? И вот я мучаюсь, мучаюсь, мучаюсь.

– Всегда интересно, как рождаются образы. Вспомним одну из твоих недавних работ – таинственного человека в капюшоне со свисающим, как капля, шаром под подбородком. Что это?

– Говорят, что мысль – она в виде шара. В нем есть волшебство, точка притяжения, объем, который идеален. Поэтому в изобразительном искусстве шар – способ привлечения внимания. Знаете, Фонд Михаила Шемякина делает серию фильмов «Воображаемый музей Михаила Шемякина». Там анализируются разные предметы в искусстве: квадрат, шар, глаз, гримаса и так далее. Я люблю это все познавать. Вообще, считаю, что люди, которые все на свете знают, скучны.

– Кстати, шар есть во многих твоих произведениях. Например, в «Игроках с мячом» спортсмены у тебя своими телами образуют некую шарообразную форму. Ты любишь «играть» с шарами?

– Ну да, меня затянуло в это. Не знаю, что я с этим буду еще делать.
У меня все время возникают какие-то интерпретации, отвязаться от него не могу. Интересен шар как артефакт и в сочетании с человеческим, подвижным, с мыслью, с идеей. Я всегда пытался все понять, исследовать: почему возникают те или иные чувства, устремления, мысли. И искусство в данном случае для меня не самоцель, это тот же путь, чтобы понять себя и мир. Чтобы увидеть событие, нужно выйти из него и посмотреть со стороны. Событие начинает проходить через тебя, и ты начинаешь видеть его детально, как в замедленной съемке. И ты спрашиваешь себя: зачем это тебе? В чем у тебя жажда, потребность? В эпоху Возрождения перед художниками стояли высокие задачи, сверхчеловеческие. Но это было не ницшеанство, не превосходство, упаси Боже. Ни о каких-то царствах речь не шла. Как меня однажды спросили, хотел бы я иметь виллу в Италии? Я говорю: нет, не хочу! Хочу, чтобы мне никто не мешал, и я продолжал заниматься своим делом как можно дольше. Еще в чем дело: есть искусство жизни, когда задача не в том, чтобы достичь чего-то определенного, а мечты какой-то. Она должна быть беспредельной, вечной: «Живите вечно!». Чтобы она никогда не исполнилась, и ты был «сиянием вечного разума», который сам себя восполняет. А бывает, что человек достиг своей цели, а дальше не знает, чего желать, что делать. Ты родился на свет, а для чего, зачем? Это катастрофа. Искусство как раз и несет светлую задачу – зажечь в человек огонь. Как группа «Дорс» поет: «Зажги во мне огонь.».

– Ощущение, что ты скульптор, когда появилось?

– Вы говорите так, будто я что-то ТАКОЕ совершил в искусстве. Оно еще до сих пор до конца во мне не состоялось. По-маниловски мечтать об этом. Гоголь же гений, он знал все эти тонкости. Я пока сам себе не ответил на вопрос: «А был ли мальчик?..»

– Жизнь в искусстве трудна не только творческими сомнениями и метаниями, но и в материальном плане.

– У меня было искушение: пробовал за деньги делать. Хотя Микеланджело за деньги делал, но у него получались и творчество, и деньги. А у меня с последним большие проблемы. Мне, вообще, не хочется о материальном думать. Денег всегда мало. Меня удивляет: как так получается, что сначала тобой восхищаются, а потом говорят, что это двадцать рублей стоит. Тогда смысла нет продавать. Пусть скульптура лучше в музее стоит. Если музей представляет тебе площадку, значит, предмет качество имеет.

– Ты ведь однажды подарил художественному музею скульптуру «Дождь Иоанна»: поднятая к небу голова, губы, жадно ловящие капли, чтобы утолить жажду, – творения ли, любви ли, познания ли. Я, кстати, ее вспоминаю, когда встречаю тебя, ты у меня с ней ассоциируешься.

– Мне недавно прислали фотографии того времени, когда я ее дарил музею. Я там молодой. Действительно, ты себя не оцениваешь хорошо в настоящем времени, только спустя годы понимаешь: самое лучшее сейчас!

– У тебя были хорошие учителя – Усерднов, Павлов. А у тебя самого есть ученики и нужно ли это?

– Тут такая хитрость есть. Стать художником не учат в учебном заведении. Учат технике. Некоторые достигают в этом больших высот. «Только этого мало!» Либо ты педагог, либо на «вольных хлебах», ни под кого не прогибаешься. Чтобы преподавать, достаточно просто уметь толково рассказать. Некоторые хорошие мастера не могут объяснить, что и как они делают.

– Ты-то как раз мог бы.

– Нет, если ты начинаешь осознавать, осмысливать то, что делаешь, то тут такая вещь: происходит остановка твоего движения. А меня влечет новая спираль. Причем движение должно происходить по нарастающей и включать в себя все, что было тобой наработано ранее.

– Получается, что раз ты такой самодостаточный, то тебя не должно расстраивать то, что ни одна из твоих лучших скульптур не стала памятником на городской площади или в сквере?

– Меня это доставало. Для меня важен результат. Но когда тебя приглашают в качестве статиста для участия в конкурсе. Надоело! Сама по себе реализация работы – хорошая вещь, но можно быть и знаменитым дураком. Нет в этом качества! Да, положение в обществе. Люди говорят: нас положение именно сейчас интересует, а не то, как к тебе

будущие поколения будут относиться. Другой момент, который меня останавливает: заказ общества стандартизирован. Нет заказа на искусство! Кстати, несколько лет назад я выиграл конкурс «Гений места» на Венце. Мой «Ветер» должен был там стоять. Но где этот памятник? Сложно прорасти через стену…

Беседовала Ирина Морозова