Ведущий Клуба – Жан Миндубаев.


Фото Ольги Ковалевой.

Визитная карточка гостя.

Баранов Иван Владимирович (литературный псевдоним – Иван Рыбкин).

Родился22 мая 1991 года в семье военных, город Эмба-5. Долгое время жил в Забайкалье, г. Кяхта, Республики Бурятия.

С 2002 года проживет  в Ульяновской области.

Образование – высшее, закончил Ульяновский государственный педагогический университет , филологический факультет.

Школьником и студентом трудился разнорабочим в совхозе «Стройпластмасс-Агропродукт», формовщиком на заводе «ЖБИ-3», рабочим гипермаркета «METRO», подрабатывал на стройках – и так далее..

После окончания университета работал в администрации Ульяновского района и газете  Ульяновского района «Родина Ильича».

Служил в рядах Вооруженных Сил РФ. С 2014 года работает в ПО Ундоровский завод минеральной воды «Волжанк».

Живет в  поселке Ишеевка..

От ведущего.

Бывают  и в литературном мире неожиданности…Я, признаться,  никак не предполагал  что в скромном  поселке Ишеевка,  отмеченным лишь  происхождением из местных кущ  героя революционных лет  Михаила Гимова  и правлением  первого секретаря  РК КПСС Юрия Горячева может таиться нечто литературно-интересное.

Но вот  прислал в «Симбирский глагол» свой рассказ дотоле неизвестный среди  пишущей братии Иван Рыбкин. Я читал- и потихоньку втягивал меня  автор в  историю возникновения   неких молодых чувств  двух людей.  Казалось бы: тема  не новая,  многие о том  повествовали и по всякому: и восторженно, и слезливо, и многословно, и топорно-ликующе…

Да вот беда: часто- неудачно повествовали!

А тут- ну, черт побери!- прямо живопись! Да еще и тонкая, акварельная. И ведь так аккуратно ведет свою кисть  автор, так изящно  живописует, что понимаешь: есть   тут чувство Слова,есть некий дар, который еще пестовать и  шлифовать в тяжкой литературной  упряжке..

Как говорится: «Лиха беда начало! А там и пойдет!»

Жан Миндубаев

 

Иван Рыбкин.

Вожатая.

Рассказ.

Посвящается ДОЛ «Волжанка» и всем,

кто наполняет это место душой.

«Если я буду так поступать, чтобы все остальные были счастливы,

тогда и я буду счастлив».

А. С. Макаренко.

Автобус, фыркая выхлопными газами, по лихой дуге вкатился на залитую летним солнцем площадку перед складом готовой продукции.

Я оторвал взгляд от минутной стрелки помпезных настенных часов над крыльцом приёмной и перевел его на часы наручные. Глуповатая привычка, основанная на ошибочном мнении – хочешь казаться солидным – постоянно втыкай взгляд в часы, будто очень занят и всё у тебя расписано по минутному графику. Автобус, натужно всхрипев первой передачей, затормозил в десяти метрах от здания заводской проходной и с коротким скрипом раздвинул штору входной двери. Я вздохнул и, подавив в себе желание еще и зевнуть вдобавок, что называется «собрался в кучу». Жарко.

На асфальтированную площадку из недра бегемотоподобного транспорта горохом посыпалась ребятня. Всё как у них водится – кто-то кого-то толкнул, на асфальт слетела чья-то кепка, детский смех в неподвижном знойном воздухе тягуче перемешивался с вопрошающими возгласами, возмущенными взвизгиваниями, жалобами на кого-то и негромким треньканьем музыки на чьем-то смартфоне.

Невысокая полная вожатая с рыжими волосами, собранными на затылке плотно сбитым пучком, выбравшаяся из автобуса с первыми детскими рядами, достаточно быстро начала брать ситуацию под свой контроль. Крутанувшись на месте со скоростью, весьма впечатляющей при её массивном сложении, она решительным и командно-настроенным голосом пресекла первые попытки неугомонных детей потоками растечься в разные стороны, выстраивая эту ораву в незыблемые «так, ну-ка не разбегаемся, 10 отряд» и «быстро строимся по парам!».

Замыкающей, как и положено, из автобуса на асфальт синекрылой бабочкой выпорхнула вторая вожатая. Совсем юная девушка, озорно тряхнув рассыпавшейся по плечам копной светлых волос, хлопнула в ладоши и звонким голосом начала помогать своей рыжей напарнице, оттесняя нестройные ряды отряда подальше от автобуса.

Настало время производственных экскурсий – от детского оздоровительного лагеря, входящего в состав большой группы компаний, на наш завод, головное предприятие холдинга. Заложенная еще во времена пионерлагерей традиция, сохранившаяся по сей день. Показываем ребятам цеха и конвейеры, рассказываем, как тут всё работает, в общих чертах, – о предприятии, технологиях, продукции, людях труда, развитии и наших достижениях. В конце устраиваем небольшую викторину, кто внимательнее всех слушал экскурсовода и точнее отвечает на вопросы – получает в подарок кепки, брендированные логотипом группы компаний. Всем остальным – сувенирные магнитики. До свидания, ребята, приезжайте еще. В день по четыре отряда, и так три дня подряд в каждую смену. Суета.

Дети бывают разные. Кому-то тут всё интересно, а кому-то – только свободный вай-фай, доступный у проходной завода. Кто-то шумный и неуправляемый, кто-то слишком стеснительный и робкий. Некоторые задают на редкость каверзные вопросы, порой ставящие в тупик опытных технологов, а некоторые на протяжении всей экскурсии демонстративно не вытаскивают наушники из ушей, пожевывая жвачку и усиленно показывая, как им тут скучно и «по барабану».

Их вожатые тоже бывают разные. Кто-то одним жестом и словом управляет отрядом, как дирижер оркестром, кто-то каждую минуту срывается психованными криками на неуправляемых подчас юных хулиганов, а попадаются и такие, которые сами мало чем отличаются от вверенных им детей – жвачка, наушники, безразличный скучающий взгляд, втыкающий в свой лопатоподобный смартфон, пока ловит на халяву мобильный интернет. Эти приехали в детский лагерь не работать, а получить нужную отметку в зачётку о прохождении педагогической практики, и, понятное дело, толку от них мало как в самом лагере, так и здесь, на экскурсии. Надолго они и не задерживаются.

Две мои сегодняшние помощницы, которых я мысленно уже прозвал «Рыжий командир» и «Белокурый ангел», судя по всему, были не из таких. Разболтанный дорогой отряд собрали шустро, и без лишних срываний на крики, которые так быстро утомляют в такой жаре. Поработаем.

…

Экскурсия проходила на редкость спокойно, дети подобрались адекватные, по цеху не разбредались, сильно не шумели, примерно половина – даже слушали меня, задавая нехитрые вопросы по ходу движения по цехам.

Бодро и собранно проследовав по намеченному маршруту экскурсии, от станции водоподготовки, вдоль сверкающих линий конвейера, установки для выдува бутылок, налива, укупорки и упаковки готовой продукции в паллеты, я попросил Рыжего командира помочь мне организованно завернуть отряд обратно – пора было заканчивать и плавно выдвигаться в сторону выхода.

Заводить отряд в узкий коридор между установкой выдува, массивной «каруселью» и основной линией мне не хотелось – толком там не развернуться, и потом хлопотно будет организованно вывести всех оттуда.

Пока рыжая собирала в кучу и заворачивала хвост отряда, подгоняя глазеющих на всё вокруг отстающих, я обратил внимание, что вожатая-блондинка куда-то уже успела запропасть. Непорядок. Сунул голову в коридор вдоль подающей пустые бутылки линии

– ну точно, вон она в конце, стоит спиной ко всем, цветастая свободная юбка до колен, белая блузка, светлые волосы. Засмотрелась на что-то, кукушка.

Передвигаясь поближе, я, не желая её напугать своим резким появлением, заговорил еще на подходе, усилив голос, перекрикивая громко стрекочущую этикеровочную машину.

– Что же там такого интересного нашлось на линии, что способно даже вожатую отвлечь от своих детей?

Светловолосая, не оборачиваясь, рукой указала на быстро проносящиеся мимо по широкой прорезиненной ленте конвейера ряды пустых бутылок. Подойдя вплотную к ней, я увидел, в чем дело. Ну да, красиво.

Солнечный свет, полоской пробиваясь через толстое витражное стекло ветрового окна, расположенного прямо над линией, лучами касался пробегающих мимо бутылок, ежесекундно причудливо преломляясь через них и вновь высвечиваясь прямо. С ракурса, где мы стояли, возникал интересный оптический эффект, близкий к свечению стробоскопа – одинаковые бутылки на высокой скорости, пронзаемые на секунду ярким светом, рисовали причудливый повторяющийся узор, который казался при этом бесконечным.

Вожатая, вытянув ладонь вперед и раздвинув тоненькие пальчики, пропуская теперь переливающийся свет еще и через них, завороженно заговорила со мной:

– У вас тут очень красиво. Я думала, завод – это чумазые огромные станки, цеха, грузовики, лязг железа. А у вас тут так чисто, так всё современно, размеренно. И красиво. Ой, кстати, а как вас зовут?

Я, окинув взглядом еще раз сверкающую линию, по которой стройными рядами бежали наполненные солнцем бутылки, улыбнулся:

– Кстати, Саша.

Она обернулась ко мне, из-за тесноты прохода оказалась совсем рядом, почти лицом к лицу. Протянула руку, улыбнувшись в ответ:

– А меня – Света. Приятно познакомиться!

Я принял её протянутую лапку в свою, осторожно потряс, удивляясь прохладе пальцев, странной для жаркого летнего дня. Рукопожатие её было до уморительности крепким. Я заглянул в её лицо, пользуясь возможностью как следует рассмотреть это светлое чудо поближе.

Именно в эту секунду исчезло всё вокруг. Рухнули незыблемые стены цеха, в пыль рассеялись линии и паллеты, растрескался и провалился вниз, в бесконечную бездну, бетон и асфальт, утянув за собой весь мир, как детскую песочную крепость на самой кромке морского берега. Воздух вокруг нас двоих в одно мгновение туго скрутился в спиральную, почти осязаемую ленту, которая штопором закрутилась между нами и всем остальным, отделив нас от прочей вселенной. Время остановилось.

Не было больше ничего, кроме её лица, и меня уже не было, остался только лишь взгляд, на неё направленный.

Что в ней было необычного, захватывающего, интересного, оригинального, неординарного? Да, пожалуй, ничего. Достаточно шаблонная внешность молоденькой хорошенькой блондинки.

Длинные, почти по локти, светло-русые мягкие прямые локоны вольно спадали спереди и позади худеньких острых плеч. Пара выбившихся, едва заметных прядок непослушных волос закручивались, случайно украсив высокий чистый лоб, наполовину скрытый длинной челкой, небрежной полосой, уходящей вниз.

Ровно очерченные бровки, на тон темнее волос, аккуратно повторяли и выразительно отчеркивали форму глаз – ровных ладных полуокружных окошек в её душу, с голубым ясным взглядом, открыто взирающим на мир вокруг.

Умная и даже хитрая полуулыбка губ уже избавилась от детской наивной припухлости, и при этом успела уже приобрести женский чувственный контур своих четких очертаний. Но всё же невольно выдавала в ней многое от недавнего ребенка – улыбка эта вызывала к жизни самые что ни на есть наивные и трогательные ямочки по краям щек, венчая их и завершая образ, до краев наполненный юностью и девственной чистотой.

Остренький волевой подбородок, аккуратные ушки с миниатюрными серёжками, на тонкой нежнейшей шее – небольшой кулон на цепочке. Под глазами едва заметными, легкими тенями лежали накопленная за дни смены усталость и недосыпание – ну да, вожатым в лагере сна достается мало, то репетиции, то планерки, то дежурства, тяжеловато бывает с непривычки, особенно если слишком ответственно ко всему относиться и не уметь вырубаться при первой же выдавшейся минутке.

Весь её образ, при стандартности черт и пропорций, совмещал в себе на первый взгляд малосовместимые вещи для тех, кто никогда не знал женщин.

Совершенно детские, невинные черты сливались в ней воедино с природной лисьей хитростью, которая строилась на вполне взрослом осознании своей красоты и силы, которую эта красота способна давать, при грамотном её использовании.

Эта девочка уже знала себе цену, и предполагала её бесценность. Ей суждено быть красивой всю жизнь, и много мужчин будут вот так же обмирать, просто вглядываясь в эти простые и правильные черты. Мне, вероятно, повезло, – я застал эту красоту в период раннего расцвета, на самой нежной первой заре. Ей было далеко еще до своего полудня.

Первыми вернулись звуки – стрекочущая этикетировочная машинка всё также монотонно крутила ролики, медной трубой загудела вытяжная система, вдали забряцали на подаче стеклянные бутылки. Мир снова пришел в движение, время, натужно заскрипев, нехотя сдвинулось с места и продолжило свой шаг.

Я отвёл взгляд от Светы, пропуская её перед собой в узком проходе, давая пройти к выходу из коридора:

– Я рад, что вам понравилось на заводе. Ну, а дети как? Не заскучали тут?

Света, поправляя вожатский платок на шее, обернулась ко мне вполоборота, подстраивая свою торопливую, вприпрыжку, походку, под мой неспешный шаг:

– Что вы, как может быть скучно! Тут так красиво, так внушительно, так много всего-всего! И вы очень интересно рассказываете про завод, спасибо за экскурсию!

Внимание наше друг от друга отвлек худющий мелкий шкет в красной кепке на затылке и в широких камуфляжных шортах, с коленями и локтями, густо измазанными зеленкой – непоседа, отстал от отряда, завороженно наблюдая, как за стеклом линии вырывающийся из патрубков воздух мощно, под давлением, с громким паровозным шипением обдает пролетающие по линии бутылки, в долю секунды осушая их дочиста. Света за плечо потащила ребятенка с нами, и мы втроем дружно двинулись к выходу из цеха, торопясь нагнать остальных…

Второй отряд, который сопровождал воспитатель, бард-балагур Степан и высокая голосистая вожатая с продолговатым, заметно утомленным лицом, уже выгрузился из автобуса и переместился в тенек, прячась от палящего полуденного зноя под козырьками административного здания завода. Десятый отряд, нестройным хором по команде Рыжего командира поблагодарил меня за экскурсию и, гудя, как пчелки на пасеке, звонко перекликаясь с вновь прибывшими, начал занимать освободившиеся места в ожидающем их транспорте.

Я поздоровался за руку со Степаном, который, завидя нас, начал строить разомлевший в тени отряд в шеренгу, и повернулся спиной к автобусу, так, чтобы солнце не палило в лицо, заставляя щуриться. Перекинувшись с прибывшими воспитателями парой фраз, я махнул рукой охраннику у ворот проходной, предупреждая, что скоро мы начнем свое движение, – ему в это время надо будет следить за фурами и автопогрузчиками, тормозя их, если кому-то вздумается выезжать с территории завода.

В этот момент я впервые в жизни ощутил то чувство, о котором мне приходилось много читать и слышать, но которое я никогда не признавал всерьез. Это было явное ощущение, что на меня сейчас направлен чей-то взгляд, пристальный и следящий, и внимательно меня изучающий для того, чтобы я почувствовал это – не увидел, а именно ощутил.

Почти безотчетно я обернулся, окинув взглядом широкую площадку склада, краем глаза заметив, что автобус с детьми уже тронулся, медленно набирая скорость по знойной поверхности пропеченного асфальта. И вот тут-то, в окне автобуса, наполовину прикрытом покосившейся серой шторкой, я и увидел источник своего ощущения. Оттуда на меня с лёгкой полуулыбкой смотрела Света, весьма уютно устроившаяся в салоне, свободно сложив загорелые руки на спинке передних сидений.

Я улыбнулся в ответ и коротко помахал рукой вслед уходящему автобусу, успев отметить, как еще шире плеснула лучиком её приветливая чудная улыбка и взметнулась к пыльному окну тоненькая ручка, взмахнув мне прямо перед тем, как автобус окончательно повернул дугой, и мы скрылись из вида друг для друга.

Позабыв стереть с лица глуповатую улыбку, я повернулся к ожидающему старта экскурсии отряду, поймав непонимающие причину возникшей заминки взгляды Степана и длинной вожатой. Долю секунды я потратил на то, чтобы собрать разбежавшиеся куда-то и кажется, ускользнувшие прямиком вслед за автобусом мысли, набрал в легкие воздух и на автомате начал заученно декламировать необходимые правила безопасности для детей на производстве.

Работать мне сегодня уже совсем не хотелось…

С утра в лагере забарахлил насос подачи воды в детскую питьевую галерею. И хотя сопровождать туда слесаря было, в общем-то, необязательно, я всё-таки напросился и поехал. Захотелось.

Подъехав на дежурном уазике-буханке к лагерю, мы припарковались на широкой площадке у ворот и, зевая и потягиваясь, не спеша закурили. На веранде за парковкой слишком заботливая мамаша, приехавшая навестить своё чадо ни свет ни заря, пыталась закормить его бутербродами с колбасой величиной в половину батона. Пацан, лет двенадцати на вид, вяло отбрыкивался и был совсем не прочь поскорее вернуться обратно, на территорию. Середина смены, дети уже обжились, из лагеря их теперь не вытащить, не то что бывает вначале: «Мама, забери меня отсюда, тут нет вай-фая и Бургер Кинга». То ли еще будет на Прощальном костре, когда родители будут их силком, с сумками и разваливающимися пакетами на руках, тащить к воротам, заливающихся слезами и комкающих цепкими руками манишку любимой старшей воспитательницы Анжелы Михайловны.

– Лаагерь…

Перекурив в теньке уазика, мы двинулись в сторону столовой. Неполадка, как и ожидалось, оказалась пустяковой – отошла клемма подачи напряжения на мотор помпы, делов – на 10 минут, кожух разобрать, поправить, собрать всё обратно. После ремонта гостеприимные и благодарные за починку поварихи пригласили нас со слесарем Валиулычем попить чай со свежими плюшками, которые как раз подвезли из нового кондитерского цеха нашей группы компаний, распространив по всей столовой и округе чудесный заманчивый аромат свежего хлеба.

Ну а что мы? Сели-поели, это мы запросто. Пожилой Валиулыч заболтался с охочими до заводских сплетен поварихами, и я с ними быстро заскучал. Поглядывая в окно, где привычно кипела лагерная жизнь, сновали туда-сюда дети и взрослые, я задумал прогуляться до нового, открытого аккурат к самому началу этого летнего сезона, бассейна.

Говорят, он получился очень красивый, просторный и глубокий, с подогревом, фильтрами и прочими фишками. Схожу, на свежем воздухе и среди движухи всяко интересней, чем тут сидеть и за третьей кружкой чая обсуждать, что Никитину из диспетчерской видели с механизатором Ильиным, а он пьющий и у него двое детей от прошлого брака, вот так вот.

На улице сегодня было хорошо. Солнце в изобилии дарило всем завершающее лето августовское тепло, но душно не было – зелень аллей давала много тени и воздуха, который пропеллером раскручивала деловито шмыгающая туда-сюда по своим очень важным делам ребятня.

Я пересек по диагонали усаженную цветочными клумбами площадку перед столовой, срезал путь до административного корпуса через протоптанную тропинку поперек центральной аллеи и вышел к бассейну, из-за зеленой изгороди кустарника заранее приметив там оживленное столпотворение.

На уложенной коричневой террасной доской площадке перед оградкой бассейна неорганизованной кучкой толпились и что-то оживленно обсуждали человек пять-семь. Сразу опознав в этой группе директора лагеря Инессу Владимировну и рекламщика нашего холдинга Сёму, а также углядев в руках других людей камеры, штативы и массивный микрофон, я примерно понял, что там происходит.

Ну да, лагерь у нас – прям-таки образцово-показательный, развиваемся активными темпами, а тут еще и первоклассный бассейн в новом сезоне открыли. Естественно, нагрянули журналисты, на нашем предприятии они – частые гости. Сюжет видимо опять лабают про нас, рекламу делают.

Понимая, что я сейчас буду не к месту и время для визита к бассейну выбрано не совсем удачное, я хотел уже развернуться и топать обратно в столовую, забирать Валиулыча, но тут мое внимание привлекло движение среди журналистов и появление там новой персоны. Инесса Владимировна, живо махая руками, кого-то позвала от самой линии бассейна, не видимой мне из-за парапета ограждения. Через калитку к ним живо поспешила вожатая, одетая в черные шорты до колен и свободную рубашку синего цвета, с обязательным для всего педагогического отряда трехцветным платком на шее – в тон российского флага. На середине пути от бассейна к журналистам она на ходу взмахнула головой, одновременно неуловимым жестом разметав свои светлые пшеничные локоны по плечам и поправив их рукой от лица. Ну да, привет-привет, Света. А тебе очень идет твоё имя…

Инесса Владимировна, взяв Свету под руку, что-то быстро объясняла ей, кивающей своим остреньким подбородком. Журналисты оккупировали ограду бассейна, выбирая место съемки. Сёма сосредоточенно уткнулся в блокнот, вычеркивая там что-то и делая новые пометки.

Торопиться мне было некуда (ну, только если на работу), и я прислонился спиной к шершавой коре раскидистого тенистого дерева на краю тропинки и стал наблюдать за происходящим. Коренастый приезжий журналист с микрофоном, держа его в руке на манер дубинки, подошел к Инессе Владимировне и Свете, рукой показав им на край площадки бассейна. Вся троица переместилась туда, начав топтаться на месте и поворачиваться из стороны в сторону, усиленно оглядываясь. К ним присоединился Сёма и стоявшие в стороне у ограды журналисты. Свету начали передвигать с места на место, как шахматную фигуру на доске, один из операторов раскинул штатив и ставил камеру, жестами показывая другим зайти ему за спину и не мешаться. По всей видимости, у белокурой вожатой сейчас будут еще и интервью записывать.

Интересно…Я знаю Инессу Владимировну, опытнейшего профессионала-педагога. Первого попавшегося под руку вожатого она журналистам на интервью не поставит, только тех, в ком уверена, что не сдрейфят и смогут перед камерой отвечать толково, не сбиваясь и не путаясь. Значит, наша Света не только с детьми хорошо ладит, но и на администрацию лагеря уже впечатление произвела? А минусы у неё есть вообще?

Видимо, установив наконец интервьюера в наиболее удачном для съемки месте, откуда открывался вид на резвящуюся в воде ребятню, коренастый журналист поднял микрофон на изготовку и махнул свободной рукой всей оставшейся за спиной оператора публике, чтобы они установили режим полной тишины. Запись началась.

Света, поначалу очень мило и естественно смущаясь, ежесекундно нервным движением поправляя упорно сползающий на глаза локон и вытягиваясь в напряженной стойке «смирно», постепенно, видимо под действием спокойных шутливых вопросов опытного корреспондента, начала бойко что-то рассказывать в микрофон, улыбаясь, помахивая ладошкой в такт речи и напрочь забыв про непослушную прическу.

Мимо меня слабо организованными шеренгами прошествовал отряд шумных малышей с полотенцами в руках и яркими плавательными шапочками на затылках – купаться направлялись, а тут журналисты, интервью, пока не пройти. Расторопные вожатые сообразили это вовремя, остановив отряд прям возле меня, притаившегося у дерева. «Муравьи», как огласил название отряда невысокий вожатый с забавной подростковой пушистой «брутальной щетиной» на щеках, сгруппировались в тени и немедленно затеяли какую-то импровизированную игру-кричалку при помощи перекидывания прихваченного с собой для игр на воде волейбольного мяча.

В это время я заметил, что коренастый на площадке опустил микрофон вниз, оператор перевел камеру в сторону, направив её на гладь бассейна внизу, выхватывая кадры подинамичнее, а Света уже была окружена директором лагеря и Сёмой, видимо, оживленно обсуждающими только что записанное интервью. Значит, всё получилось.

Я уже вновь подумывал покинуть свой наблюдательный пост и ретироваться, тем более он стал слишком шумным из-за прибывшего отряда непоседливых муравьев, как вдруг Света, повернувшись, направилась поперек площадки бассейна прямо в мою сторону. Меня при этом не видела, так как взгляд её и внимание неотрывно были сосредоточены на экране смартфона в её руке. И не споткнется ведь ни разу, идет, не глядя под ноги, стрекоза. Я вышел из-под дерева на тропинку, перегородив её, и стоял, наблюдая за приближением новой звезды телеэфира и улыбаясь.

Она подошла почти вплотную, не отрывая взгляда от телефона, но при этом исхитрившись всё-таки не уткнуться в меня, подняв свои голубые глаза ровно в одном шаге до столкновения.

– Александр, и вы тут? Добрый день!

– Здравствуйте, Светлана. Ну да, и я тут! Вот хотел на ваш крутой бассейн посмотреть поближе, выбрался, а у вас тут пресс-тур целый, не подступиться.

Света обернулась на директора и журналистов, которые по асфальтированной дороге перемещались к административному корпусу, и кивнула, убрав телефон незаметно, не пойми в какой карман, как это умеют только женщины.

– Да, меня Инесса Владимировна даже позвала интервью им дать, так страшно было! Всё поначалу перепутала, что хотела сказать, перед камерой всё из головы вылетело. Но вроде похвалили.

– Я видел вас со стороны, уверен – вы здорово справились. Поверьте, Инесса Владимировна вас бы не привлекла, не будь она в вас полностью уверена. А что они спрашивали?

– Как с детьми работают вожатые, какие мероприятия проводим. Рассказала им о своем занятии сегодня – готовим с отрядом выступление на вечерней «Битве хоров». Причем репетируем…даже в воде! Дети купаются и поют, по моему мнению – помогает им координировать себя, слушать друг друга, так и хор лучше получается.

Да, перед интервью я действительно слышал отголоски детского веселого пения, доносящегося со стороны бассейна, но подумал, что мне показалось, звуки просто обманно отражаются от воды. Оказывается, не показалось.

– Ух ты, как интересно! И как, получаются такие репетиции?

– Отлично получаются! Если они так поют, купаясь, не видя друг друга и двигаясь, то на сцене получится еще лучше. Мы сегодня возьмем первое место, я уверена!

Да уж, настоящая вожатая – фанатка своего дела прям. Инесса Владимировна как всегда безошибочно набирает штат – самых лучших из кипучей студенческой братии. У неё даже глаза блестят, когда она о детях разговаривает. Так и хочется немного начать её подтрунивать.

– Ой, уж прям первое? Какие вы амбициозные! Ведь конкуренция там будет – ого-го, да и жюри серьезное, бывалое. Уверены в своей победе?

Вот так подтрунил, вот так подшутил. После моих слов Светлана прямо-таки на глазах в секунду превратилась в искренне разгневанного педагога с тридцатилетним стажем, которого вдруг упрекнули в некомпетентности. Губки сурово поджала, кулачки стиснула, глазища так и заметали в меня молнии аквамаринового цвета – умора просто.

– Ах, вы еще и сомневаетесь в нашей победе? А вы приходите вечером на Битву, приходите, сами всё увидите!

Мне бы конечно знать меру и заканчивать свои подначки, но остановиться я уже просто не мог…

– Светлана, я совсем не имел в виду, что не верю в вашу победу…Но всё же, подумайте…сколько выступающих, какая борьба. Строгое жюри, эксперты! Сглазить не боитесь? И к тому же…

Света решительным взмахом руки прервала меня, перебив предельно возмущенным голосом. Неужели правда всё так серьезно воспринимала? Охх, ребёнок…

– Поспорим, что наш отряд выиграет на «Битве хоров»?

Да, азарт зажигает, и я, почти не задумываясь, сразу согласился, с улыбкой подначивая её еще больше:

– Конечно, давайте! На что спорить будем?

– Если 10 отряд сегодня вечером займет первое место – привезете нам две большие упаковки лимонада, чтобы хватило на всех! По рукам?

– Хм, почему бы и нет! А если проиграют? Что тогда достанется мне?

Секундная тень сомнения затмила едва загоревшуюся игривую полуулыбку Светы, видимо, предполагая, что сейчас с моей стороны последуют банальные пошловатые намеки. Но рядом с ней о пошлости я не думал…

– Если проиграют? Надо подумать…А что вы сами хотите в таком случае?

– Ну нет уж, сама предлагай, вы у нас тут зачинщик спора, вам и выбирать!

Не знаю, что творилось в голове у этой девчонки, какие тараканы облюбовали там своё жилье и насколько шустро они в этот момент перебирали своими лапками, но после моих слов Света, будто не думая ни секунды, выпалила своё предложение разом, умудрившись не тараторить, а, наоборот, четко и с подчеркнутой важностью выговаривая каждое слово:

– Если проиграем…Я подарю вам медленный танец на дискотеке Прощального костра в конце смены! По рукам?

Вопрос ли это был, или уже готовое утверждение? Никаких хоть сколько-то вопрошающих интонаций в её твердо прозвучавшем голосе мною замечено не было. Да и есть ли вообще на свете мужчины, которые отказывают женщинам в таких предложениях?

Наши взгляды встретились и пронзительно натянутыми гитарными струнами перехлестнулись в жарком воздухе августовского лета. Наши глаза за долю секунду сказали друг другу больше, чем весь наш диалог и все остальные слова невысказанных между нами разговоров, вместе взятые.

Откуда, черт возьми, в этой юной восемнадцатилетней прелестной кокетке уже столько подлинно женской мудрости и осмотрительности?

Ни одним словом или действием своим до этого я не показывал ей, что она вызывает во мне симпатию, что она – влечёт меня, затягивая в весьма опасный водоворот, знакомый каждому, кто жил на этом свете. Ни одним словом не показывала и она, что прекрасно замечает и осознает моё влечение к ней.

Но тут, в естественно выстроившемся диалоге наших взглядов, всё было так просто и ясно: «Я предлагаю вам танец, но – если на то сложится судьба. Я прекрасно вижу и знаю, что вы хотели бы ко мне прикоснуться. Более того – в этом танце я тоже прикоснусь к вам, всё – обоюдно. Но это – без всякой пошлости, и вообще – на условиях спора, всего лишь пари. Игра. И только если на то будет судьба, выпадет случай. Принимайте правила игры. Мы, женщины, обожаем такие шалости. Нас это забавит. Вы готовы поиграть со мной?»

А разве в этих играх есть право отказа?

Я сделал полшага к ней навстречу, протянув руку в рукопожатии:

– Согласен, по рукам. Если дети выиграют – я привезу вам две упаковки лимонада. Если не выиграют – с вас медленный танец на Прощальном костре. Спорим!

Озорные чертики, прыгающие в её лучистых глазах, надёжно заслоняли собой любые тени возможного женского смущения, и в мою ладонь легли её вновь слегка прохладные, несмотря на жару, тоненькие пальчики. Бережно сжав их, я почувствовал кожей касание остренького ноготка на её мизинце.

– Спорим!

Спешащий мимо с портативной музыкальной колонкой в руке в сторону крытой веранды хлопец из старших отрядов без лишних проволочек и вопросов, по установившимся в лагере негласным правилам, разбил по просьбе Светы наше рукопожатие, даже не посмотрев на нас, увлеченный своими делами.

Что же, поиграем, белокурая….

Вечером после работы, снова двигаясь в сторону лагеря, я почувствовал первые уколы некстати заговорившей брюзгливой совести.

Мне что, 16 лет? Что за, мать его, романтик я тут напридумывал, куда полез? Девчонка-вожатая, детский лагерь, медляк, флирт, спор – курам на смех. Снова юнцом себя вообразил? Может тебе путевку выписать на смену, к детям пойдешь, дискотеки и записочки, огоньки и речёвки, кефир с печеньками на второй ужин? Мозгов-то не хватило вырасти до сих пор, опять туда же? У одноклассника уже второй ребенок растёт, а ты тут со студентками-вожатками в переглядки играешь. Бестолочь.

Вздохнув и поморщившись, я потянулся к крутилке уровня громкости на магнитоле, пытаясь звуком музыки из похрипывающих колонок заглушить не вовремя зашептавшие во мне нудные внутренние голоса.

Мне 23. И это всего лишь игра. Сезон в детском лагере скоро закончится, и вожатые разъедутся. Закончится и моё нежданное дурное настроение легкой влюбленности и исходящей из этого неминуемой придурковатости. Этому придет конец, хотим мы или нет. А пока – игра ждет меня.

И перед глазами, неизбывно, раз за разом, то в профиль, смеясь, то смотря мне в глаза, серьезно и задумчиво, прикусывая губки, вставал её образ. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, вольно раскинувшиеся по плечам над каймой легкого платья цвета неба. Остренькие ямочки на нежной коже щек, возникающие при легкой, мечтательной, неуловимой, блуждающе-рассеянной улыбке. Ровно очерченные линии бровок и ресниц над глазами, которые быстрыми внимательными блестками голубого огня смотрят на этот мир и на меня в нем – так ясно и просто. Света…

Ну не давить же мне на тормоз сейчас, когда я уже выехал на дорогу?

Я прибавил газу на пути к лагерю, где через двадцать минут должна будет начаться Битва хоров, результаты которой я хотел в этот раз непременно увидеть своими глазами. Я не хотел опаздывать.

Лагерь, как и положено ему в середине смены, кипел и бурлил, переливаясь красками и пугая вековой лес, что стоял дозором вдоль забора, шумом и переливами музыки и смеха.

Сразу за воротами на площадке перед административным корпусом стояли вынесенные сюда из кружковых кабинетов парты. Столешницы закрывали детские спины, головы и руки, листы ватмана, краски, фломастеры – что-то ваяли на свежем воздухе, споря и ежесекундно взрываясь волнами смеха.

Дальше, перед входом в тенистую центральную аллею, в деревянной открытой беседке битком набился отряд малышей, негромко и сосредоточенно распевая что-то, руководимый взмахами рук на дирижерский манер, стоящей к нам спиной вожатой.

Я поднялся на крыльцо входа в корпус, поприветствовав спешащего мимо со стремянкой наперевес пожилого завхоза, и двинулся внутрь здания, поздороваться с директором лагеря и приветливыми работницами бухгалтерии, перекинуться с ними парой фраз, пока с улицы по громкой связи не объявят о начале конкурса. Настроение у меня было на редкость приподнятое. Хотелось шутить, смеяться и радоваться жизни.

–  Первое место в достойной борьбе среди сильнейших конкурентов мы присуждаем …10 отряду!

Вот ёлки-то, победили всё-таки. Я не особо разбираюсь в тонкостях оценки детских талантов, и, к своему стыду, вообще не заметил существенной разницы между всеми пятью прошедшими выступлениями – кто был хуже или лучше. Как жюри это сделало?

Света и Рыжий командир (кажется, её звали Катя), забыв обо всем на свете, в обнимку прыгали рядом со сценой с громким ликованием и выражением полнейшего счастья на лицах. Невольно улыбаясь от их такой искренней радости, я рассеяно продолжал похлопывать в ладони, хотя все аплодисменты уже стихли. Триумф, победа.

После того как со сцены спустился их ярко разнаряженный отряд и вожатым удалось кое-как рассадить ребят обратно по местам и успокоить, Света в своей шустрой непоседливой манере крутанулась на месте, на секунду оказавшись лицом ко мне, стоявшим позади всех, за скамейками для зрителей. Я поймал её смеющийся взгляд лисы и в ту же секунду подчеркнуто показным движением сделал глоток из захваченной из машины бутылки с лимонадом. Победила, стрекоза, выигрыш за тобой, не знаю уж как тебе это удалось, но ты меня ловко перехитрила. Забавно это всё.

На сцену поднимался один из старших отрядов – первый этап конкурса закончился, малышню можно уводить, они своё отвыступали, пора уступать места ребятам постарше. Десятый отряд гурьбой начал выкатываться из-под навеса эстрады к аллее, ведущей к двухэтажному корпусу. Ну значит и мне здесь больше делать было нечего, пора сниматься. На ходу поздоровавшись и перешутившись с бардом-балагуром Степаном, с предельно важным видом заседающим в составе жюри, я обогнул веранду с хитрым, на мой взгляд, расчетом оказаться в аллейке как раз в тот момент, когда через него будет двигаться так интересный мне  десятый отряд. Отряд и его вожатые, м – да.

Кажется, немного запоздал, вот ведь шустрые эти детки. Пустая аллея дугой уходила за поворот, сзади раздались первые аккорды музыки из эстрадных колонок – начиналось следующее выступление. Что же, дойду пока до парковки, там в багажнике машины уже поджидают заранее прихваченные из заводского буфета две упаковки лимонада – как с иголочки. Естественно, даже если бы её отряд не занял первое место в «Битве хоров», я бы всё равно вручил проспоренное – пусть в качестве утешительного приза, так было бы правильнее.

Обогнул деревья на повороте аллеи и столкнулся со Светой, спешащей за чем-то обратно, практически нос к носу. Ну да, здесь, в лагере, так бывает – все дорожки ведут туда, куда нужно, чудеса случаются просто на каждом шагу, и всё вокруг шумит только о том, как хорошо вдвоем гулять рука об руку по этим тенистым аллеям. Своя атмосфера, лови удачные моменты – и радуйся.

Я окинул взглядом её ладную точеную фигурку, очерченную целомудренным, закрытым на плечах серо-голубым платьем, из-под которого виднелись расцарапанные загорелые коленки со следами зеленки. Сжал в руке припасенный для неё маленький памятный подарок – брелок в форме нашей фирменной бутылки минеральной воды, снятый со своей связки ключей, и сделал шаг навстречу.

Ну привет-привет, лисёнок. Ты, хитрая, с легкостью обогнула капкан, а вот я,

следуя за тобой, кажется угодил в него. Обоими ногами сразу, как в омут.

***

Потом еще было многое, но немногое из этого мне хочется вспоминать. Несколько натянутых неуклюжих переписок «вконтакте» без всякого итога, одно неудачное короткое свидание, если так можно назвать, от фонаря к фонарю вдоль лагерной ограды. Где-то не дотянул, а где-то явно перегнул палку. Настроение моё в эти беспорядочные дни лихорадило перепадами, как у заправского шизика – от беспричинного ликования и упоения каждым цветочком и облачком в этом чудесном мире до угрюмой черной депрессии и мыслей о бессмысленности существования – моего конкретно и вообще. Итог вполне предсказуем – напрочь неподготовленный квартальный отчет, полный завал в делах, бестолковые нудные будни, пропущенные звонки, пьяные сообщения с резкими откровениями посреди ночи – всё лишнее.

У неё вроде как был парень – ровесник. Первый курс, университет. Славная пора студенчества. Перспективы. И далеко идущие планы, серьезные помыслы, устремления  и мотивации. Меня там не было, и нас там быть не могло. Лишнее это было. Типа как курортный роман, или всё-таки служебный? Курам на смех.

По её всегда смешливой безразличной инициативе проявлять безынициативность и благодаря моему досадному безнадежному осознанию тщетности нас так и не было. Не случилось.

Смена прошла быстро, и наступил день Прощального костра. Я приехал на него, потому что всё равно не смог бы в этот вечер находиться в

другом месте.

Прощальный костер в каждой смене, а особенно – в четвертой, завершающей – это настоящая кульминация всего-всего, что за 21 день случилось в лагере яркого и интересного.

Линейка, торжественное приветствие, творческие выступления каждого отряда, связанные одной сюжетной линией, зажигательные танцы, вокал, шутки, приколы, подарки, поздравления. И потом – костер и салют. Я люблю здесь бывать в это время.

Дети и вожатые, стоя в линейке перед своими выступлениями, заметно волнуются, переживают. Они долго готовились, репетировали. Сегодня оплошать нельзя – ведь это в последний раз. Завтра, с самого утра, к воротам начнут съезжаться машины родителей. Лагерь забурлит, но уже другой суетой – прощальной. Сумки, забытые носки и кепки, прощальные объятия, часто – слезы. «Мы обязательно встретимся снова!», «Не забудь написать мне «Вконтакте!», «До новых встреч!»

Ну, а пока, сегодня, в центре лагеря, на большом футбольном поле перед летними корпусами – ярко пылает большой костер, освещая призрачными сполохами лица детей и взрослых, выхватывая из сгущающейся темноты фигуры танцующих. Торжественная часть закончилась, напутственное выступление перед детьми и коллективом лагеря от руководителя группы компаний – сказано, коробки с подарками – вручены, итоги смены – подведены. Отгремели залпы праздничного салюта, и настало волшебное время общего        хоровода, время танцев на траве под открытым августовским небом.

Что-то было в этом хороводе неуловимое из того, что идет к нам через близость к природе от наших далеких предков. Единение в порывах одинаковых движений. Страсть. Кульминация. Разгоряченная, воодушевленная энергетика каждого отдельно взятого человека умножалась на общее количество находящихся сейчас в хороводе и упорядоченными потоками взмывалась вверх, с искрами и языками пламени, куполом накрывая лагерь под темнеющим небом.

Это был лесной первобытный бал, на котором она – королева и признанная первая леди. В танце она была органичной и неотделимой частью этого лагеря, сливаясь с ним и ежесекундно выделяясь. Само его существование, она вбирала естественными движениями тела вольные потоки энергии, что так сгустились здесь сегодня, перебирая эти потоки, живя ими – и с утроенной силой отдавая их обратно. Это было чудесно.

Я зачарованно наблюдал за ней, теряя на мгновения из вида за чьими-то спинами и находя вновь. Она двигалась в самом центре окружившего её отряда и нескольких других вожатых, без оглядки зажигая окружающих, отдаваясь танцу полностью, как дано танцевать не всем – совершенно не заботясь о том, как выглядишь сейчас со стороны, но при этом двигаясь одновременно с грациозностью молодой кошки, ритмичностью рейвового задора, сексуальностью естественных пленительных изгибов женского тела и простотой движений детского танца маленьких утят.

Или этот танец юной гибкой дриады на залитой лунным светом древней лесной поляне лишь привиделся моей отуманенной беспорядочными мыслями и мечтами беспокойной голове, и на самом деле ничего не было, кроме обычной задорной молодой вожатой, что вывела сейчас свой отряд на дискотеку веселиться, добросовестно выполняя свои обязанности?

Из плутаний по задурманенным магией восприятия закоулкам разума меня вывел хлопок по плечу и дружеский оклик. Сёма встал за моей спиной, перевесив на груди фотоаппарат с массивной вспышкой и устало сложив руки поверх объектива. Для фотографий было уже темновато, для отправления по домам – еще рановато. Он тоже смотрел в ту сторону, где в танце мелькали тени и полоски яркой одежды, но при этом – поверх голов, устремив взгляд на длинные языки огня в ночном небе.

Костёр начинал выгорать, разбрасывая во все стороны искры и переливаясь рассыпающимися по площадке углями. Темнота охватывала лагерь, который сопротивлялся, отгоняя наступающую долгую ночь светом фонарей, извивающимися языками непокорного огня, прямоугольными отсветами оконных рам в жилых корпусах и столовой, пугая лесную тишину звонким детским смехом, шумными перекличками, музыкой, и прочими звуками и шумами, которые наполняют место, где живут много людей и где царит радость. Как там у Цоя? «Город стреляет в ночь цепью огней. Но ночь сильней – её власть велика»

К танцующим детям и вожатым со стороны ярко освещенной фонарями столовой спешила старшая воспитатель, двигаясь удивительно стремительно и легко для своих внушительных габаритов. На ходу она жестикулировала руками, показывая вожатым, чтобы они закругляли вечеринку – настало время второго ужина, за время которого костер догорит окончательно. Охранники железными баграми растащат угли и доски в разные стороны, засыпав их землей и оставив лишь выгоревший круг пепла на утоптанной площадке построения линейки лагеря – до наступления следующего сезона.

Света, потешно размахивая руками на манер мельницы и нетерпеливо подпрыгивая, собирала свою ребятню в строй. На меня она не посмотрела ни разу, да и не до того ей было – вожатая, работа.

Да и о моём взгляде, направленном на неё, не знал никто. Лишь я и лагерь, с утомленным тихим зевком ветра натягивающий на себя плотное одеяло ночи со стороны спуска к Волге. Но лагерь уже готовился к долгому покойному сну, и ему не было дела до меня и моих ничтожных, на его взгляд, проблем. Лагерь был мудрый и видел многое, видел и подобное – уже не раз, и не два. Лагерь знал, что всё это скоро кончится, холодная строгая осень смоет, что было, дождем и задует ветром, а зима – заметет сверху снегом и усыпит завываниями метели.

Я решительным усилием встряхнул себя, очнувшись. Затем по-солдатски четко развернулся на месте и, кивнув заскучавшему и заждавшемуся меня Семе, двинулся твердым широким шагом по направлению к высоким воротам выхода из лагеря.

Мне бы хотелось обернуться еще раз, но я этого не делал. Мне бы хотелось знать, что сейчас там, в глубине шумной дискотечной площадки, она обернулась и смотрит на меня, но я знал, что это не так.

На этом лето закончилось.

Осень в своей холодной и пронизывающей четкости решает многие вопросы гораздо проще переполненного цветами и звуками, залитого солнцем, знойно лихорадочного лета. На свежем воздухе мысли в голове легче выстраиваются в ясные схемы, и многое, до этого сумбурное и хаотичное, встает на свои места.

Они приехали в октябре. Сбор вожатых, встреча знакомых и плановые установки для тех, кто захочет вновь устроиться в лагерь на следующий сезон. Скорее всего, приехали не все, ведь далеко не всем это надо. Я про эту встречу услышал от всезнающего Сёмы. Он, наверное, тоже там, фоткает чего-нибудь.

Я сидел на скамейке в потемневшей от сырости деревянной открытой веранде, неподалеку от крыльца административного корпуса лагеря. Я не знал, приехала ли Света, там ли она сейчас и была ли вообще в курсе про эту встречу. Передо мной, на верандном столике, собранном из грубо отесанных досок и украшенном сейчас узорами капель дождя, лежал мой телефон. Подсветка экрана тускло поблескивала, и моим единственным занятием было упорное поддержание её жизни. Я делал это так осмысленно и трудолюбиво, будто эта подсветка – последний источник света в мире, а я являлся его единственным хранителем. Смотритель маяка.

Экран начинал гаснуть, и в ту же секунду я отточенным коротким движением пальца проводил зигзаг на его поверхности, и он вспыхивал вновь. Холодным голубоватым светом загоралось окно диалога. Наша со Светой переписка. Давно пустая, ни единой строчки. Если бы этот диалог был чуланом – по его углам свисала бы паутина. Следующим движением пальца я перетягивал по экрану окно приложения сверху вниз. С пристальным интересом смотрел, как начинает вращаться посередине кружок обновления и загрузки данных. И снова пусто. Через пару минут экран смартфона от бездействия снова предпринимал попытку тихо погрузиться в умиротворенную тьму. Я повторял движение его оживления и смотрел на кружок загрузки вновь. Последний час мы провели месте. Я и этот кружок. Знаешь ли ты, что такое безумие?

На работе меня ждали дела, дома меня ждали дела, жизнь ждала меня за размокшей половицей входа в сырую беседку. Меня это не интересовало. Только я – и кружок загрузки данных. Вспыхивание экрана и вновь – темнота.

От веранды вглубь лагеря, к летним корпусам и медпункту, уходила длинная аллея. Летом она превращалась в зеленый коридор, деревья по краям смыкали над дорожками свои цветущие кроны, образуя прошитые солнечным светом арочные стены и пролеты. По этой аллее шумными рядами текли отряды, звонко перекрикивались вожатые, нестройным хором затягивались песни, вспыхивали речевки и кричалки, со стороны эстрады доносилась музыка, а из спортгородка – звуки ударов мяча, заглушаемые подбадривающими игроков криками болельщиков и судейскими свистками. Здесь кипела, бурлила, звучала, переливалась всеми цветами жизнь лагеря. Аллея была её магистральным проспектом и центральной артерией.

Сейчас, с наступлением осени и закрытием сезона, магистральная улица лагеря опустела и выглядела заброшенной. Зеленые стены деревьев превратились в переплетение голых веток, зябко и сиротливо мотающихся на ветру. Облетевшие листья с сухим шуршанием кружили а капельный хоровод на намокших плитках тротуарной дорожки. Ветер, тихо подвывая от скуки, свободно проносился через пустые рамки афишных тумб, где летом размещались стенгазеты, расписание смен и правила поведения на территории лагеря. Феникс лагерной жизни догорел и сейчас пеплом осени застилал всю поверхность аллеи и стоящие вокруг здания. Весной он возродится и снова запылает ярко, широко и ликующе распахнув крылья. Но это будет еще нескоро.

Тишину кутающегося в дырявое лиственное покрывало и дремлющего перед длинной зимой лагеря и тишину моих мыслей нарушил звук распахнувшейся двери на крыльце административного корпуса. Возгласы, смех, нестройное хоровое «До свидания, Инесса Владимировна!». На лестничном пролете один за другим стали показываться вожатые. Непривычно утепленно одетые, и уже без обязательных трехцветных платков, повязанных поверх плеч – знаков вожатского отряда.

Когда часть ребят спустились по лестнице крыльца и кучно остановились на площадке перед воротами, галдя и смеясь, из дверей вышла Света.

Привычном жестом, от которого моё сердце немедленно замерло и брошенным камнем ухнуло куда-то вниз, под ребра, лишив меня возможности дышать и связно мыслить, она встряхнула копной своих чудных пшеничных волос, разбросав их по плечам аккуратно застегнутого пальто, и, ясно оглядев всё вокруг глазами цвета безмятежного июньского неба, с улыбкой ступила вниз на лестницу. За ней, небрежно приобнимая за плечи и не отставая ни на шаг, следовал какой-то длинный хвощ с модной щеголеватой прической и в узких брючках кирпичного цвета.

Безнадежная молчаливая ревность холодной дождевой каплей, скатившейся с края веранды, упала мне за отворот куртки и прокатилась вдоль спины. Экран телефона погас и больше не вспыхивал. Ветер завыл сильнее, выдувая последнее оставшееся тепло из всего живого, что оставалось в этом лагере. Я как-то неловко встал, больно ударившись о край столешницы коленом и одновременно мазнув джинсами грязь с торца скамьи. Кое-как выбрался из-за стола и, как черт из табакерки, вывалился из своего промозглого холодного укрытия на площадку перед воротами.

Ветер продолжал сдувать с крыш тяжелые дождевые капли, падающие на асфальт беспорядочными кляксами. Контрастно обрисованные на фоне серого неба оголенные   черные ветки деревьев, растущих за воротами, качаясь из стороны в сторону, безрадостно поздоровались со мной своими скрипучими движениями: «ну, привет-привет!» …

Девчонки и парни вожатского отряда немного удивленно покосились в мою сторону, не ожидая увидеть среди этого безжизненного пейзажа человека. Я растянул губы в какой-то неестественной резиновой улыбке и механическим движением руки, подражая качающимся веткам, поприветствовал их, выглядя со стороны, вероятно, порядочно глуповато.

Легкой бабочкой спрыгнув с последних ступенек крутой лестницы, Света сделала два шага в мою сторону, и, остановившись в трех шагах, просто и приветливо мне улыбнулась. Обнимавший её хвощ, скользнув по мне равнодушным взглядом, остался позади, с громким хохотом принявшись мутузить по бокам полного паренька в очках и ярко-оранжевой куртке, спустившегося с крыльца последним.

– Привет, Саша! А вы чего здесь?

– Привет…Да я, это, по работе приехал. Замеры тут всякие проводим, вот. У вас как дела?

– Да всё нормально. А мы тут собирались вот у Инессы Владимировны, так здорово посидели, всё вспомнили со смен, насмеялись!

– А..ну, здоорово. Классно что собрались, молодцы вы…

Диалог в сером скучном обрамлении мокрого асфальта и обветренных стен здания развалился, как забытый на пикнике и никому уже не нужный прогоревший костер.

– Ну я пойду, меня ребята ждут? Рада была увидеться, пока!

– А, да, конечно. И я рад! Пока, да, давай…

Мой белокурый ангел, с оставшейся еще вожатской привычкой двигаться быстро и расторопно, крутанулась на месте и легкими движениями ножек по асфальту, перепрыгнув лужу, упорхнула к остальным ребятам.

Я на секунду задержал взгляд на этих ножках, одетых в синие джинсы и ладные белые кроссовочки с высоким верхом, а потом перевел взгляд на черные спутанные ветки деревьев над нашими головами и стал неотрывно наблюдать за их раскачиванием. «Ну, привет-привет»…

Света с задорным смешком растолкала руками в разные стороны длинного хвоща в красных брюках и полного паренька, притворно громко заохавшего от её тычка, и вся компания, проскрипев калиткой у лагерных ворот, стала выдвигаться дальше, на парковку.

Я смотрел на деревья, и деревья с холодным любопытством взирали на меня с высоты своего роста и многих лет, прожитых под этим солнцем. Калитка скрипнула в последний раз и с глухим стуком замерла, закрытая за всеми. В щель арматурной решетки между дверью и воротами просунулась чья-то рука и, обтерев мокрую липкую грязь задравшимся манжетом куртки, наощупь задвинула засов. Послышались удаляющиеся шаги, неясные голоса, глухо заурчал звук заведенного двигателя. Я остался один.

Снаружи дождь еле капал, подгоняемый бродяжным ветром, а внутри полился потоками ледяной кипящей воды, смывая всё и затапливая. Пора мне было двигаться, пора было начинать жизнь дальше.

Конец глупостям.

В узком обзорном окошке решетчатой калитки появилась аккуратненькая девичья ручка. Тонкими пальцами пару секунд перебирая воздух и, нащупав наконец металлическую ручку засова, крепко уцепившись за неё, с трудом сдвинула тяжелую щеколду назад. Калитка с ликующим скрипом отворилась в глубину парковки, и на пороге лагеря появилась Света.

Ветер снёс с высокой рамы ворот капли дождя, одна из которых упала прямо на кончик её курносого носика. Смешливо скорчив рожицу, Света притворно, как котенок, забавно чихнула и, смахнув холодную каплю рукавом пальто, в два легких прыжка преодолела половину расстояния между нами через площадку перед корпусом администрации.

– Саша, вы еще здесь? Я думала, вдруг ушел уже. За мной родители скоро приедут, но они еще в пути. Я тут пока!

С момента появления её руки в окне калитки я являл собой полное воплощение понятия «остолбенеть». Лишь только после этих её слов я вспомнил, что человеку надо дышать, и заметил при этом, что губы мои самопроизвольно разъехались в разные стороны в широкой, глуповатой, и на вид совершенно беспричинной улыбке. Попытавшись собрать разбегающиеся по всей территории лагеря мысли, я смог хоть что-то произнести, не в силах отвести взгляд от её лица.

– А я думал – вы уже уехали. Замерзнете тут ждать, хоолодно. Зайдем в корпус пока?

Света широко покрутила головой в разные стороны, оглядываясь по сторонам и с новой силой веером разметав свои локоны по плечам.

– Не хочу в корпус, я тепло одета, а ждать совсем недолго. Давайте лучше по территории прогуляемся? Тут так теперь тихо стало, так непривычно…Совсем безлюдно. Теперь всегда так будет?

Решительным движением я преодолел злополучные два шага, что продолжали отделять нас друг от друга, и еще более решительным жестом поднес руку к её лицу, сгибом пальца аккуратно стирая оставшуюся дождевую влагу с её носика.

– Холодный нос-то, вот засопливите – и родители больше не пустят в эту «Волжанку», даже летом. Давайте, конечно, прогуляемся. Тут теперь доолго будет так, но зимой – здесь тоже очень красиво. И очень тихо…

Всклокоченные остатками листьев и почерневшие от осеннего недосыпа ветки деревьев, окружающие забор лагеря, вновь протяжно и безрадостно вразнобой  заскрипели на ветру, провожая нашу удаляющуюся вглубь лагеря по аллее пару. «Ну, пока-пока»…

Мы шли хорошо. Я никогда не умел и не понимал, что это такое – вот так просто прогуливаться вдвоем, не спеша передвигать ногами, никуда не торопиться и о чем-то беседовать. Это казалось мне какой-то нелепой тратой времени, и вдобавок скучноватой. А тут вдруг – получалось. И скучно мне не было. Мне было хорошо.

Разговор сам перетекал от темы к теме, в основном, конечно, вокруг лагеря и       прошедших летних смен. Ноги мои бодро топали по мокрым плиткам дорожки, улыбка не сходила с лица, и от ледяных струй дождя внутри не осталось и следа. Где-то на середине аллеи не поспевающая за мной, разогнавшимся что-то вперед, Света очень простым и естественным движением просунула свою руку под мою, мягко сцепив нас в единую связку и принудив двигаться дальше уже помедленнее, в её ритме, и правда больше подходящим для нашей прогулки.

За разговором обо всем сразу, с пересмешками и жестикуляцией, мы дошли до конца центральной аллеи и плавно перешли в одно из её ответвлений. Пройдя по дорожке, мы попали прямиком ко входу в просторную открытую веранду, которую отряды использовали обычно для репетиций танцевальных номеров – для этого хорошо подходила плоская, мощенная нескользкой каменной плиткой поверхность пола.

Тут было немного тише и чуть темнее, чем на аллее, насквозь продуваемой свистящим осенним ветром, приносившимся сюда с просторов широчайшей в этом месте Волги. Мы остановились, расцепив руки и молча оглядываясь по сторонам, еще погруженные в картины жизни лагеря, совсем недавно кипящей событиями и играющей полными красками.

Я понимал, что здесь, в беседке, в конце нашей прогулки по аллеям лагеря и перед тем, как за Светой приедут, наступает время перейти от нашей беззаботной беседы к разговору. Понимал, и собирался уже решиться на это. В голове было странно – пусто и гулко, как в заброшенном заводском ангаре. Я почувствовал, как моей руки касаются осторожно прохладные тоненькие пальчики и посмотрел на свою вожатую. Света открыто и спокойно встретила мой взгляд своими ясными голубыми глазами, на дне которых стихало какое-то раздумье, и без улыбки, очень просто произнесла:

– Потанцуем? Давайте представим, будто тот спор я проиграла. Я готова сейчас отдать долг. Давайте сюда руку.

Я кивнул, повернувшись и бережно обняв её за талию, ощущая гибкость тела даже через пальто, покрепче перехватил её руку, немного робко прижав это чудесное создание поближе в себе. Мы неспешно и плавно, со стороны, наверное, – смешно и неуклюже, закружились в танце по поверхности веранды.

Музыкой нам служил ветер, играющий на дырявом саксофоне пустых аллейных арок, и дождь, отбивающий барабанную туш по крыше веранды. Света была очень близко, настолько, что я чувствовал на своей щеке её легкое теплое дыхание, мог разглядеть каждую ресничку её чудесных глаз, которые внимательно и при этом очень спокойно смотрели на меня сейчас.

– Света, знаете, я давно хотел…

-Тссс… – осторожным движением, без всякого промедления, Света накрыла мои губы своим тоненьким пальчиком и чуть надавила, слегка улыбнувшись доброй и всё-всё понимающей улыбкой… – Не говорите сейчас ничего. Мы танцуем. Разве надо что-то еще?

Я кивнул, жалея лишь, что так быстро она отняла свой пальчик обратно. Действительно, разве надо знать что-то еще? Мы танцуем…Мы – здесь и сейчас.

Вокруг беседки неугомонный бродяга-ветер поднял в воздух и завертел целый ворох опавших листьев, которые своим осенним хороводом скрыли нас от всего мира, оставив здесь, в сердце лагеря – наедине.

Над нами, кружащимися в танце в середине пустого детского лагеря, над верандой и аллеей, над жилыми корпусами, спортгородком, футбольным полем и эстрадой, над забором и сторожкой охранника, над тенистым древним лесом и обрывом, круто уходящим к Волге, высоко в небе солнце пробило рваную ткань серых туч и осветило мир своими лучами, согревая последним теплом осени землю и деревья.

Солнце светило над лагерем…

Иван Рыбкин

Октябрь, 2017 г.