Народным промыслом принято называть общее занятий жителей какой-нибудь местности. Теперь это слово ассоциируется по преимуществу с изготовлением народных сувениров, например тульские пряники, оренбургские платки, гжельская посуда. В старину список промыслов был куда шире. Особенно развиты были промыслы отхожие, вроде современных «вахт». В симбирских краях, например, все взрослое мужское население иных сел и деревень «ходили бечевой», нанимались бурлаками. Целые деревни, особенно татарские, трудились дворниками и старьевщиками в Санкт-Петербурге, и все это были уважаемые, денежные профессии.

Громачи
«От сумы да от тюрьмы не зарекайся» – гласит старинная народная мудрость. Ходить с сумой, просить кусок хлеба у чужих людей в XIX веке считалось незазорным даже для богатых крестьян: неурожаи не разбирали больших и малых полей, а случались они пугающе часто. Но сделать нищенство основной профессией – это выглядело необычно и привлекало внимание современников.

Профессиональное нищенство в третьей четверти XIX века отмечалось в качестве «общего промысла» в ряде сел в Карсунском и Ардатовском уездах Симбирской губернии. Своеобразным эталоном считалась деревня с подходящим именем Трепаловка, находившаяся в пятнадцати верстах от города Ардатова, при пруде, на левом берегу речки Алатырь. Деревня была невелика – 60 дворов, 630 жителей. Христарадничали трепаловцы поначалу по нужде, «вследствие плохого качества земли», но потом увлеклись, поставили дело на широкую ногу.

Трепаловских профессионалов, бог весть почему, прозвали «громачами». Промышляли они всю зиму и часть весны, до начала полевых работ. «Бедняги» выезжали для сбора милостыни на лошадях. За громачем пешком по снегу трусил мальчик – типа поводырь, нанятый в Трепаловке или в одной из соседних деревень.

Ярмарки, базары, храмовые праздники, места скопления сельской публики, к ним и спешили громачи со своими немудрящими «гастролями»: «Хозяева, несмотря, на совершенно здоровый организм, притворяются увеченными: слепыми, хромыми, безногими.

Мальчики, сопутствующие им, должны выпрашивать милостыни; если они достаточно жалобно просят милостыню и сбор бывает хороший, то хозяева покупают мальчику меду, калача, вина, в противном же случае держат их на черном хлебе, но еще и бьют.

Чтобы показать себя безногим, громачи надевают особенные лапти, при помощи которых довольно трудно отличить с первого раза, действительно ли у громача нет ног по колена или, напротив, ноги целы и невредимы».

Собирать «громачи» норовили не деньгами, уж слишком велик был соблазн промотаться среди базарного веселья, и не кусками печеного хлеба, а зерном. Мешки с накопленной добычею грузились на лошадь, отвозились и продавались где-нибудь на родной стороне, и вновь громач «пускался на промысел». Зима приносила удачливым нищим до сотни рублей серебром, куда уж там лепке свистулек, туесам и коромыслам. Умение разжалобить, оно на Руси дорогого стоит!..

Искатели кладов
Среди промыслов, которыми перебивалось в старину население Симбирской губернии, существовал и такой – кладоискательство. А как же, ведь народная молва мерила бочками и телегами золото, серебро и драгоценные камни, закопанные в разных местах атаманом Кудеяром, Стенькой Разиным, Емелькой Пугачевым и другими предводителями! Даже гимназист Володя Ульянов, и тот облазил с лопатой весь свияжский склон в поисках будто зарытой здесь разбойничьей казны.

Что для гимназиста Ульянова было баловством, для многих жителей пригородной деревни Фарафонтьихи, больше известной как Поливна, стало настоящей целью жизни. «Деревушка эта ничем не была бы замечательна, если бы не служила жилищем многим из наших кладоискателей», – писал в 1887 году симбирский историк и литератор Владимир Юрлов. Юрлову повезло, он сумел свести знакомство со здешней легендой, престарелым кладоискателем дядей Осипом.

За рюмкой крепкого «чаю» Осип охотно делился секретами «профессии». И лопата с кайлом, оказывается, были в ней вещами десятыми!

«– Клады взять мудрено, – объяснял дядя Осип. – Все они-то заговорены до пришествия Антихриста. Как он окаянный придет, ему и богатство готово. Вот и теперь около Поливны три клада есть и выходят под случай, а без доки-колдуна взять нельзя.

– Где же такого колдуна отыскать, дядя Осип?

– Есть, судырь, один такой, в Вятской губернии, Черемисин Комаров. Черемисин этот важный дока, богач страшнеющий. У него сидят на цепях 700 бесов.

– Ты их видел?

– Видели их, судырь, наши старики, слепой Михайла да Мишка Анучкин. Михайла хоть и слеп, а нечистую силу увидать может. Живет тот Черемисин в большущем дому в лесу, денег имеет страсть, только никакой птицы не водит. Нельзя – всех передушат бесы. Я, говорит, не колдун, а мудрец; я бесами владею не просто, а крестной силой. Я, говорит, их для батюшки царя и на войну отпускал, и турок они, говорит, побили без счету.

Сделан у него, судырь, под домом большущий подвал, обложен весь дикарем, там и сидят на цепях бесы… Страх, и только: как слоны топают. И водку, говорят, любят до страсти, по четыре ведра в день водки лопают, а едят одни яйца. Бес яйцо съест, а скорлупу прячет. Лишь загремит гром, они, окаянные, в скорлупы-то и прячутся.

– Ну, и дока же ваш Черемисин! И помог-то он вам здесь клады добыть?

– Спровадил он нас! На счет, говорит, ваших кладов мне заняться не время, чего, говорит, вы летом приехали. Летом, говорит, много грома – бесам моим гром мешает. Приезжайте зимой, я, говорит, зимой какой хочете клад вытяну».

После некоторой паузы, историк задал старику главный вопрос:

«– Скажи же, дедушка, вот уж, сколько лет вы клады ищете, ездите по разным докам. Нашли ли когда-нибудь клад?

– Это точно, судырь, трудов много мы потеряли, Ну, сами мы хошь и не попользовались, да знаем многих мужичков, что от кладов разбогатели.

Авось, и нам свезет!». Крепок он, русский авось!..

Кошатники
Помню, как веселились мы в далекое школьное время, читая повесть Николая Гоголя «Шинель», когда мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин, скопив трудами и лишениями нужную сумму, идет покупать материал для вожделенной шинели, сукно, ткань на подкладку и мех на воротник – кошку. Зверь этот устойчиво ассоциировался с пирожками из школьной столовой, и выходило совсем смешно!..

А в позапрошлом XIX столетии все, оказывается, было куда как серьезнее. Для наших предков кошка была вполне себе меховым животным, вроде лис и нутрий, которых разводят на мех в наше время. И кошка, купленная героем повести, была не просто кошкой – а кошкой симбирской. Именно в нашей губернии, в ее Карсунском уезде процветал народный промысел – «кошатники», как называли они себя сами. Торговлю кошачьим мехом, как местную достопримечательность, описывал в своем ежегодном докладе императору Александру II симбирский губернатор Егор Николаевич Извеков, возглавлявший губернию в 1856 – 1861 годах.

«Кошка товар заграничный; ее идет много в Австрию и в Китай. На мех идет обыкновенно от 18 до 20 и более кошек; идет она и на воротники, а также вставляются лучшие из нее кусочки в другие меха», – писал в 1868 году местный историк-краевед Михаил Арнольдов.

Центр торговли кошачьими шкурками и «высоко ценимым» кошачьим салом помещался в большом торговом селе Жадовке. Целые кланы кошатников обитали в окрестных селах Румянцево, Воецком, Базарном Сызгане, Должниково, Русской Хомутери, Новой Зиновьевке. Всего по Карсунскому уезду кошатным промыслом занималось более полутора тысяч человек.

По осени кошатники разъезжались за товаром по всей Российской империи, на Дон, в Сибирь, в губернии Вятскую, Пермскую, Самарскую, Оренбургскую, Тамбовскую. С собою не брали денег, а нагружали походные телеги щепным товаром – деревянной посудой и предметами домашнего обихода – посудой стеклянной, лентами, бусами. В земли донских и уральских казаков симбирские кошатники везли оконные рамы, иногда даже со вставленными стеклами. Кошек не покупали, а меняли на вещи.

Лучшими, в меховом смысле, считались кошки сибирские и вятские – в Вятской губернии их даже разводили на «мех». А так – по селам бабы и неугомонные мальчишки ловили все, что не попадя, и волокли к предприимчивым симбирянам. Кошек били и обдирали прямо на месте покупки. Набрав за два-три месяца трудов телегу-другую необработанных шкур (телега – 1000 штук), кошатник вез товар прямиком на Жадовский базар.

Здесь их уже поджидали агенты-приказчики крупных оптовиков, первогильдейских купцов из Тульской, Владимирской и Нижегородской губерний, имевших право на торговлю с заграницей. За сотню шкурок кошатникам платили 15-20 рублей, в то время как приобретение их обходилось всего-то в 2-4 целковых. За иной год через базар проходило до миллиона кошачьих шкур, до 800 пудов кошачьего сала!..

Но скоро мода на кошек минула, и кошатнический промысел отошел в область преданий и художественной литературы. Как это, в «Собачьем сердце» у Михаила Булгакова?

«– Что же вы делаете с этими… котами?

– На польты пойдут, – ответил Шариков, – из них белок будут делать на рабочий кредит».

Иван Сивопляс

Рис. автора