От ведущего.Продолжаем публиковать материалы рубрики«Память как якорь жизни».Пресс-релиз Дворца книги гласит:«21 ноября в 15.00 в Торжественном зале Дворца книги состоялся литературный вечер «Линия жизни», посвящённый 90-летию со дня рождения нашего земляка, поэта и прозаика Петра Мельникова. Вечер был подготовлен совместно с литератором, краеведом, автором книги о Петре Трофимовиче Мельникове «И в сердце любящем печаль…» Ниной Ивановной Васильевой. Годы дружбы связывали Нину Ивановну с писателем, в своей книге она благодарит судьбу за то, что она подарила ей возможность общаться с этим скромным и талантливым человеком. На вечере присутствовали дети писателя – сын Василий Петрович и дочь Татьяна Петровна, которые с любовью и уважением рассказывали о своём отце, о том, каким заботливым и внимательным он был отцом, как он трудился, как строил их семейный дом. Ульяновские писатели Ольга Георгиевна Шейпак, Ольга Николаевна Даранова и Жан Бареевич Миндубаев поделились своими мыслями о жизни и творчестве писателя, который, несмотря на всё пережитое, сохранил умение радоваться и славить жизнь в каждом её проявлении. На юбилейном вечере прозвучали стихи Петра Мельникова в исполнении учащихся Мирновской средней школы и Октябрьского сельского лицея Чердаклинского района. Прозвучали песни и романсы в исполнении солистки Народного хора поселка Мирный Валентины Лыпиной. Собравшиеся на литературный вечер, смогли познакомиться с книжно-иллюстративной выставкой, на которой были представлены книги писателя и посвящённые ему статьи. В подготовленной Отделом краеведческой литературы и библиографии электронной презентации, были использованы фотографии из личного архива семьи писателя». «Симбирский глагол» публикует главы из пронзительной автобиографической повести «Столбунцы», в которой автор поведал о несчастье, свалившемся на зажиточную крестьянскую семью Мельниковых… * * * Стихи, проза.
Где ты, время молодое? Мчатся кони в белой пене. Не сбавляют кони бега. Кони резвые устали, До весны, до Дня Победы, Лесной просёлок.
Как хорошо порой на воле
Мои друзья
Есть жизни смысл глубокий, изначальный:
Мой город. Мой город не из древности глубокой, Не завлекут меня края иные, В садах Подгорья перед звездопадом
На даче.
На дождь лицо подставил и ладони,
Признание
Завет отцов не позабудем.
Россиянка
Милая избранница природы,
СТОЛБУНЦЫ. Главы документальной повести. ИЗГНАННИКИ Кто же вас гонит: судьбы ли решение? Зависть ли тайная? злоба ль открытая? М. Ю. Лермонтов В двадцать восьмом году в Сосновке местные власти приступили к раскулачиванию крестьян. На Мельникова Трофима Павловича были составлены такие документы: «Социально-экономическая характеристика гр. с. Сосновки Чердаклинского района Ульяновского тер. окр. Мельникова Трофима Павловича на 1927–1928 гг. Лет 42, жена 41, д. 18 лет, д. 13, с. 9, д. 7, с. 6, с. 4, от. 87, м. 67, дом, 2 лошади, 2 коровы, 15 овец, 9 десятин посева. Лист описи имущества
Макаров, Столяров». Одновременно с описью имущества отобрали маслёнку и рыжего мерина. Остался племенной жеребец Карий до поры, пока не появится человек, знающий, как его обихаживать. Потом привели и рыжего, так как оказалось, что и за простой лошадью нужен уход. Потому и на следующий год основные налоги остались прежними. «Окладной лист 76,50 десятин земли – 232 р. 50 к. 5 десятин сенокоса – 30 р. 2 лошади – 50 р. 2 коровы – 76 р. 20 овец – 40 р. 2 свиньи – 10 р. Итого дохода от сельского хоз. – 448,50 р. От неземледельческих заработков – 1236 р. Всего в рублях – 1684,50 р. Едоков в хозяйстве – 10 чел. 20 июня 1929 г.». Коллективизация в Сосновке проходила осенью 1929 года. Обобществлённую скотину держали в разных местах, но на частных подворьях, так как колхозных построек ещё не было. Инвентарь: плуги, бороны, жатки, телеги и сбруя – находился на одном дворе. Примерно семей двадцать в артель не записывались. Единоличники выбрали себе старостой одного смирного, рассудительного мужика по имени Тимофей. Собрали собрание. Отца на собрание никто не приглашал, но он подошёл к открытию и, стоя за спинами мужиков на крыльце у раскрытых дверей сельсовета, прислушивался к выступлениям, вопросам и репликам. Прудников – председатель колхоза: – Товарищи крестьяне, почему вы не идёте в колхоз? Все молчат. После долгой паузы староста Тимофей взял слово. – Товарищ уполномоченный, – обратился он к представителю из района, – разрешите ещё один год поблаженствовать, а там хучь в колхоз, хучь в коммуну! И для чего вам нужно вести учёт запашки? Цифры, они страшные! Пахали бы, как раньше! Уполномоченный: – Какой ворон здесь вам накаркал? Вопрос обсуждался не какими-нибудь белогорликами, а самими крестьянами, и постановили: «Коллективизировать население, повысить урожай». Мы намерены в 1929 году, в зиму и весну, всех объединить в артели. Карликовые колхозы из родственников нам не нужны. Всесторонняя помощь бедноте и усиление налогового пресса на кулацкую группу крестьянства – вот наше главное направление. А для того, чтобы всё это реализовалось, надо объединиться в колхозы. Мало того, чтобы заложить семена в землю, главное и решающее будет состоять в том, чтобы вырастить хлеб и собрать его без единой потери. Хлеб будет поспевать отдельными участками, а не сразу, потому ход уборочной кампании будет идти постепенно. Голос: – Бедняку «помощь» отовсюду, и ему нет нужды идти в колхоз! Бедняк говорит: «Пусть у меня всё заберут, а в колхоз не пойду». А чего у него брать-то? Есть такие бедняки, которые говорят, что лучше пойти с сумой по миру, чем в колхоз. Вот и получается отлив из колхоза. Второй голос: – Недисциплинированно себя ведут колхозники, особенно из бедноты, много склочничают! Уполномоченный: – Это работа кулака! Выкорчёвыванию корней по линии коллективизации кулак отчаянно сопротивляется, стараясь взорвать колхоз изнутри. В колхоз пробрались бывшие лишенцы и ненужные элементы – они подрывают работу в колхозах! Кулаки просятся в колхоз. Долой паразитов из колхоза! Не место им там быть! Рубить дерево под корень! Частые налоги убедили кулака в невозможности укрыться. Ещё, товарищи, нам нужно повести борьбу с попами. Это враг коллективизации! Классовый враг хочет встать поперёк дороги, он для этой цели работает днями и ночами, но мы этого не допустим. Будем, товарищи, бороться за колхозное село! Прудников: – Сразу около десятка хозяйств подали заявления о выходе из колхоза. По-моему, это была чья-то рука, чья-то агитация, так как они не желают и слушать никаких убеждений! В основном в колхозе осталось бедняцкое ядро, неустойчивые и колеблющиеся выпали. Надо, чтобы они не слушали кулацких напевов, которые всё время бузят; кулацкая дудка наигрывает тёмной массе, а сами подают заявления о вступлении в колхоз, но этот номер у них не пройдёт. Гнать вон! Ещё надо подготовить список тех, кто при вступлении в колхоз самораскулачился. Женский голос: – Женщин мало выдвигают – нарушают завет Ильича! Прудников: – Женщинам надо втягиваться в общественную работу, недостатки изживая путём самокритики. Другой женский голос: – Я хожу на все собрания, я – активная беднячка, выступаю, но правление меня никуда не выделяет. Прудников: – Товарищ Болтунова, мы учтём ваши замечания. Третий женский голос: – Торговец в своей лавке не отпускает сахару без наличия денег. Уполномоченный: – Отпуск товара по знакомству, отпуск сахара кулаку и отказ в этом бедняку – гнать с работы! Мужской голос: – В один год еле семена собираем, а то и семян не возвращаем, когда же хороший урожай, едва с уборкой справляемся. Прудников: – При недостатке рабочих рук, я считаю, можно заставить работать нетрудоспособного члена колхоза, если же он откажется без уважительной причины, нанять кого-либо за его счёт. Голос: – Вот и лошадь замучили. Пала лошадь! А всё почему? Считают: эта лошадь – моя, а эта – Иванова. Прудников: – Товарищи, прежде чем принять резолюцию, предоставим слово товарищу, нашему дорогому гостю, военному. Военный: – Дорогие товарищи крестьяне, я приветствую вас от имени бойцов нашей славной Красной Армии. И пусть мировой империализм точит клыки на СССР. Пусть попробует сунуть своё свиное рыло в наш советский огород. Мы совместно с вами дадим такой удар, от которого затрещат, а кое-где и рухнут устои капитализма. Товарищи крестьяне, зорко охраняйте социалистический урожай – залог зажиточной жизни! Вы не сумели защитить посевы от поздних весенних заморозков и от этого потеряли не одну тонну зерна. Между тем, побороть эту стихию можно было, нужно было заранее развести по полям навоз; поставить дозор, а в случае заморозков сделать дымовую завесу. Мы же, находясь в рядах Красной Армии, каждый день грызём сложную военную технику и, безусловно, с успехом ею овладеваем, чтобы крепко подковать себя! «РЕЗОЛЮЦИЯ
– Видишь, я организовал колхоз, – похвалился Прудников перед старостой, когда вышли они на улицу после собрания. – Нет, вот я организовал, так организовал! – сказал Тимофей. – В семье пятеро, да семеро детей, сдали лошадь и корову, а в колхоз не идут! – Что правда, то правда, – признался председатель. – Кто он? – спросил уполномоченный из района у Прудникова, когда они остались вдвоём. – Да так, лысая кобыла да корова – вот и всё хозяйство. Градация прошлого года правильная, они попали в середняки: имеют лошадь без коровы или корову без лошади. Весной единоличникам предложили соединить свои участки в одном месте, так как они разбросаны в разных местах среди объединённого колхозного поля. Но они стали кричать, материться и не согласились. Осенью свои участки единоличники жали серпами. Колхозники – и серпами, и жнейками. Получился конфликт. Вызвали из района милицию. Двоих-троих единоличников арестовали. Староста Тимофей сбежал. Через несколько недель он ночью пришёл в свой дом и наказал жене: «Анютка, придут за коровой – пусть забирают, а ты молчи, не то и тебя заберут», – и снова скрылся. В конце года отец как-то переступил порог правления и сразу же узнал свой графин, стоявший на столе перед председателем сельского совета Столяровым с невидимой для глаза родниковой водой. Его так и подмывало схватить графин за горлышко да об пол – так, чтобы вдребезги! Столяров поглядел в окно и за дверь и, убедившись, что поблизости никого посторонних не было, доверительно сказал: – Ты хочешь знать, Трофим Павлыч, кто выступает против тебя? Вот – полюбуйся! Он достал из папки лист бумаги и стал вполголоса читать фамилии мужиков, выступающих против его реабилитации. – Хватит, хватит… Довольно! – замахал отец руками, словно бы кто-то брызгал на него тухлой болотной водой. – Я всех их знаю. Это их дети выросли на наших хлебах, а теперь поедают нас! Обеспокоенный лишним шумом, Столяров налил отцу стакан воды и подвинул стул. Воду он выпил, не переводя дыхания, но на стул не сел, а крепко вцепился в спинку так, что руки стали белее мела. – Извини, Иван Ильич, мне за односельчан обидно стало. Не знаю, надолго ли добра им нашего хватит, и неужели вместо муки и масла лучше семечки грызть и в ступе жито толочь… Ты, Иван Ильич, человек грамотный, вот и объясни, как мне с такой семьёй, как у меня, быть? Столяров поднялся с места и начал ходить вдоль накрытого зелёной скатертью стола. – Знаю, Павлыч, ты со своим неуёмным характером топлёным варом к земле прикипел. Пойми: этим займам, взносам, налогам не будет конца! Я тебе последний раз говорю: возьми у кого-нибудь из родственников лошадь, сажай свою семью в телегу и отвези в город или ещё куда. Платите вы на дню хоть пять, хоть десять раз с Григорием Фадеевым – ничем не откупитесь! Как ни поверни – богаче вас на селе никого нет. У тебя было производство, у него – лавка. А зависть… она слепа. Что я могу с крикунами поделать, когда наступила их власть? Возьми Шаркова. Когда скончался наш вождь Владимир Ильич Ленин, он зажёг перед иконами свечу и всю ночь, стоя на коленях, за него Богу молился, потому что Ленин заключил с немцами мир, и Шарок, как он считает, благодаря ему живым остался. А наутро, чтобы выразить перед односельчанами свою пролетарскую скорбь, перевернул всё в дому в поисках куска материи для траурного флага, но так и не нашёл. Тогда он свой чёрный дырявый чапан выбросил на прясла. А попробуй скажи, что де такое к этому случаю неуместно, что он де неумно поступил… Тут вот требуют на лишение дополнительные списки, а ты своё: «Восстановите меня!» – заканчивая разговор, сказал Столяров и показал на листок с напечатанным текстом. Это была очередная инструкция из района. «РИК 13/ХII–29 г. Всем сельсоветам, сельизбиркомам и райуполномоченным. Предлагается при дальнейшем рассмотрении жалоб и заявлений лишенцев неуклонно придерживаться следующего порядка:
Сообщаем, что некоторые сельизбиркомы проявили недопустимое примиренческое отношение к лишенцам, так, например, Кр. Ярская избир. комиссия постановила:
Предупреждаем, что по таким бездумным отношениям к делу РИК будет делать известные организационные выводы, т. к. борьба с кулачеством, классовая выдержанность и стойкость в работе сельизбиркома должна быть на первом месте в плане. Дополнительные списки с протоколами прислать в РИК без задержки. Пред. РИКа Иванов: верно. Секретарь Ерёмин». ЖАЛОБА В 1930 году отец начал хлопотать о восстановлении его в избирательных правах. Сначала он обратился в комитет бедноты, чтобы заручиться его поддержкой. Вскоре он получил документ благоприятного для него содержания: «Справка 1930 г. июня 13 дня. Мы, ниже подписавшиеся члены комитета бедноты с. Сосновка Чердаклинского района, настоящим удостоверяем, что гражданин с. Сосновки Чердаклинского района Трофим Павлович Мельников человек безукоризненно честный перед революцией. И после революции торговлей не занимался, жил трудом, не эксплуатировал. Задолжености государственной за ним никакой нет, все налоги, повинности всегда выполнял один из первых. Словом, жил, трудился и вообще все работы по крестьянству своим личным трудом, что мы, члены комитета бедноты, и удостоверяем своими подписями. Лаптев Николай. Степин. Хромосев. Проков. Агафонов. Хармосев Григорий. Фокин Алексей. Выборнов. Голубков Сергей. Софронов Степан. Пётр Софронов. Костяев. Фролов. Фадеев Фёдор. Спиридонов». «Выписка из протокола Сосновского сельского Совета Слушали: обсуждение заявления лишенца М. Тр. П. Денис В. Что касается Мельникова, имел крупн. завед., но, что касается, он безвреден, что на него налагали, он выплачивал, работника он держал, не знаю, почему… ввиду болезни? Если так, то нужно восстановить. Столяров. Работника он держит с использованием или извлечением прибыли. Власов Н. Что он трудовик и живёт своим трудом. Постановили: возможно ходатайство о восстановлении избирательных прав М. Т. П. как не опасен. И имел политическое выступление спротив белых». У отца затеплилась надежда на скорое избавление от унизительной клички «лишенец», от всего того обременительного, что связано с этим прозвищем: непосильные налоги, займы, взносы и неуверенность в будущем для себя и семьи своей. Но вскоре ему вручили открытку. «Открытое письмо Куда: Сосновский сельсовет Чердаклинского района. Кому: Мельникову Трофиму Павловичу, жене Устинье и отцу П.Ф. Приволжский Окружной Исполнительный Комитет 1930 г. На ваше ходатайство, поданное письменно, Ульяновский Окризбирком. В восстановлении в избирательных правах, утраченных в силу пункта «А» ст. 14 Конституции РСФСР, секретариат Окрисполкома сообщает, что постановлением Окризбиркома от 28 июня 1930 г. /пр. № 18/ в ходатайстве вам ОТКАЗАНО. Печать Завед. Секретариатом Окрисполкома Делопроизводитель: подписи». С отказом в избирательных правах отец не согласился. Откуда ему было знать, что всё давно предрешено. В нашем доме наступила гнетущая тишина. Дедушка Павел ходил по двору с уздечкой в руках, забывая, куда и зачем пошёл; у бабушки Устиньи не ладилось с тестом, комкались блины; мать не отходила от нас, притихнувших детей, а отец рвался из дома в луга, на Волгу. Но в конце концов надо было что-то предпринимать, и отец решил обратиться к властям в последний раз, дав себе зарок: в случае отказа – ни перед кем шапку не ломать. «В средневолжскую избирательную комиссию гор. Самара. Гражданина села Сосновки Чердаклинского района Трофима Павловича Мельникова, проживающего в селе Сосновка – почт. адрес: Чердаклы. ЖАЛОБА на постановление Ульяновского Окризбиркома от 28-го июня 1930 года за № 18 по делу об отказе в восстановлении в избирательных правах. Вышеозначенным постановлением Окризбиркома мне отказано в восстановлении в избирательных правах. Однако я считаю Постановление Окризбиркома неправильным по следующим основаниям:
Таким образом, говорить об эксплуатации мною чужого труда как о таковой и притом с целью извлечения прибыли, значит, явно противоречить действительному положению вещей и отсюда, следовательно, пойти в разрез с точным смыслом ст. 16 пункта «А» Инструкции, даже допускающей наёмный труд одного постоянного рабочего в многочисленных семьях, имеющих в своём составе большинство малолетних и престарелых нетрудоспособных членов.
В 1919 году я был мобилизован по доставке рыбы на нужды Красной Армии Востфронта и работал до окончания Гражданской войны. В 1922 году, сняв хороший урожай подсолнуха и реализовав его, я приобрёл строевого леса, построив своими личными силами без посторонней помощи масленку, которую оборудовал два года, а работал на ней всего лишь два сезона. В 1925 году мною был куплен с торгов за 195 рублей у Земуправления сарай (бывший помещичий), в который я перенёс маслёнку, а в 1926 году с разрешения Сельсовета в приделанном к сараю пристрое я установил просорушку конной тяги, на которой работал всего один сезон, гарнцевый сбор по договору сдавал Союзхлебу. Из предоставленных при сём договора и сдаточных квитанций видно, что я обязан был сдачею гарнцевого сбора Союзхлебу в количестве 200 пудов проса, каковое количество я сдал полностью по твёрдой цене 80 коп./пуд всего на общую сумму 160 рублей, в каковой собственно сумме и выразился весь мой валовый доход от заведения.
См. пункт 2 моей настоящей жалобы: все налоги и повинности, какие от меня требовали, выполнял самым добросовестным образом, одним из первых сдавал сполна хлеб государству, подписывался на заём, имея на руках облигацию на 100 рублей. Никогда и ни за что не судился и вообще ни в чём предосудительном замечен не был.
А посему я прошу Краевую Избирательную Комиссию обжалуемое постановление Окризбиркома отменить, восстановив меня в избирательных правах, дав мне возможность, как честному трудовику-крестьянину и кустарю быть полноправным гражданином СССР и спокойно трудиться на земле, чтобы кормить свою многочисленную семью, чего я, в условиях переживаемого времени как лишенец да ещё выселенный из села на посёлок лишен возможности. 18 документов. 1930 год, август 5 дня, тов. Мельников». «Копия выписки из протокола от 15/ХI–30 г. Заседание Приволжского Крайисполкома Слушали Ходатайство гр. о восстановлении в избирательных правах Мельникова Трофима Павловича. Лишён за применение наёмного труда как совладелец маслобойки и просорушки. Принимая во внимание, что Мельников Т. П. сдавал аккуратно гарнцевый сбор и не имел достаточно на производство трудоспособных в семействе, активно выступал против белых, что видно из протокола сельсовета Постановили Утверждено президиумом РИК. от 20/ХI – 30 г. В избирательных правах восстановить». АРЕСТ Время уплотнялось, события нарастали. Районные и сельские Советы заседали днями и ночами. На столе Ивана Ильича Столярова появились два неотложных документа. «СЕЛЬСОВЕТУ На основании телеграммы Крайисполкома всем сельсоветам неуклонно предлагается к 1-му августу с.г. выявить все кулацкие хозяйства села, последним через вручение повесток, дать твёрдые задания сдачи всех товарных излишек, исходя из их посевной площади, урожайности, валового сбора, оставить только минимальную потребность на пропитание и обсеменение. Одновременно предупреждаем, что наряду выявленных кулацких хозяйств, не распространять данные меры на отдельные трудовые середняцкие хозяйства. За нарушение, перегибы к середняку виновные будут привлекаться к строгой судебной ответственности. Пред. РИК. В отношении злостных неплательщиков применять принудительные меры, взыскивать вплоть до описи и продажи имущества». «В сельский совет от гр. с. Сосновки А. Прудникова Заявление В 1929 г. в новой экономической политике Мельников Трофим имел:
Гр. с. Сосновки А. Прудников». Думается, что какие-либо комментарии к приведённым выше документам не нужны. Александр Иванович Галактионов посоветовал отцу отдать старшую дочь Марию в школу им. Дзержинского для обучения на модистку. Когда она пошла за справкой в сельсовет на право поступления в школу, то в справке отметили, что её родители лишены избирательных прав. Маруся была поражена: как же так! Тогда они с матерью поехали в город к юристу, чтобы написать прошение. Юрист жил на берегу Свияги. Когда они вошли к нему, в доме была вся его семья. Жена и девятеро детей стояли на предобеденной молитве. Помолившись, они дружно сели за большой стол, а когда поели, перекрестились, сказали родителям «спасибо» и разошлись по своим комнатам. Юрист за определённую плату написал прошение, которое Мельниковы послали в Москву. Через некоторое время пришла пергаментная бумага от самого Всесоюзного Старосты Михаила Ивановича Калинина. Бумага была такой тонкой, что через неё было всё видно – её даже боязно в руки-то брать! В документе говорилось о том, что гражданин села Сосновки Т. П. Мель-ников, его жена и родители восстанавливаются в избирательных правах. Но на этом дело не кончилось. Отца стали по два и три раза в день вызывать в сельсовет и обкладывать денежными взносами. Потом его угнали в село Татарский Калмаюр на лесные разработки, несмотря на то, что на руках у него была медицинская справка следующего содержания: «Дана Мельникову Трофиму Павловичу 41 года, гр. с. Сосновки в том, что он страдает перерожденьем сердечной мышцы и эмфульсией лёгких. Ввиду указанных причин т. Мельникову не рекомендуется работа, связанная с тяжёлым физическим напряжением. Подпись». В выносливости Карего отец не сомневался, теперь вся надежда была только на него. Был случай, когда по весне, во время половодья, затянуло лодку песком. Лопаты под руками не было, и отец решил на Карем вытащить её на берег. Много раз подпрягал к ней Карего, но всякий раз то постромка оборвётся, то гуж на хомуте лопнет. Обозлился он, снял хомут с Карего и привязал ему лодку вожжами за хвост. – Сынок, Трошка, окаянный, что ты делаешь, вырвешь у жеребца вместе с репицей хвост! – кричал неистово дедушка Павел. А отец взял Карего под уздцы, потянул на себя и цвиркнул сквозь зубы. Жеребец, видимо, с испугу, что его кто-то держит за хвост, с дрожью в могучем теле дико захрапел и в ту же секунду вырвал лодку из песка и выволок её на мелкие гребешки песчаного свея. И снова дед неистово кричал: «Трошка, не подходи сзади – убьёт!». А он, отвязывая вожжи от хвоста жеребца, восторженно улыбался. – Вот теперь-то я убедился – нашему Карему цены нет! Молодец! За один потяг заработал овса пудовку. Сегодня же насыплю! Я своё слово сдержу. В Тат-Калмаюре на каждодневной трелёвке дубовых и берёзовых кряжей Карий крепко, до крайней безысходности, надорвался, и его, ослабевшего, заели лесные клещи. Для отца это была очень большая потеря. И пришёл он домой с одной уздечкой в руках да со справкой в кармане, о значении которой для него даже трудно что-то сказать. Вот она: «Дана настоящая г. с. Сосновки Мельникову Тр. П. в том, что на основании выписки из протокола № 24 от 20–30 г. Ср. В – Крайисполкома в правах голоса восстановлен. За время нахождения Мельникова Т. П. на кулацком посёлке с 17 апреля с.г. по настоящее время вёл себя аккуратно, после выполнения работ и своевременной явки никакой разлагательной политики не вёл, что подписью руки удостоверяется. Комендант кулацкого посёлка Чердаклинского района Подпись». Весной, когда половодье заливало нашу луговую сторону поймы – сосновые и еловые гривы, берёзовые рощицы и дубравы, озёра соединялись с Волгой. В это время отец отправлялся в просмоленной лодке на рыбалку. В определённые часы мать собирала и выводила нас, детей, к ослепительно сверкающей воде, и с песчаного бугра мы глядели вдаль на разлившуюся без конца и края реку. Мать говорила: – Смотрите, вон плывёт отец… видите, как вёсла на солнышке блестят?! А дедушка подгонял лошадь, запряжённую в телегу. На телеге горой лежали большие, глубокие корзины с двумя ручками. Привезут их полные ещё живой рыбы, да не мелочи какой-то, а белуги, севрюги, сомов да судаков, широких лещей на копчение, стерлядку, сорожку, окуня да карасей с ершами на уху. Откроют погреб, по зиме набитый льдом, накладут на лёд самой крупной рыбы, и она долго, словно заснувшая, в холоде и свежести лежит. После спада воды отец ставил сети на мелководье, нерета и вентеря по озёрам в подсохших лугах. – Отобрали хлеб и мясо, а мы рыбой запасёмся и всё равно с голоду не помрём, – говорил, улыбаясь, отец дедушке. Иногда мать с Марусей или тётками возвращались из лугов с продолговатыми, как лодочки, корзинами, из которых топорщились усыпанные каплями росы стрелки горьковатого, но вкусного дикого лука да стебли кислых столбунцов. Для детей наступал настоящий праздник. Бабушка пекла с зеленью пирожки и угощала внуков. Когда же в село прогоняли стадо, то после ужина Маруся выносила на крыльцо граммофон. Всё село сходилось послушать музыку и песни. Только отец один слонялся вокруг дома печальный, курил цыгарку за цыгаркой и тяжело вздыхал. Платить ежедневные налоги стало нечем. Тогда ему как неплательщику беспрекословно заявили: пойдёшь в тюрьму. Мать собрала котомку, и он до обеда просидел на завалинке возле дома, а пополудни за ним зашли активисты из сельсовета и увезли в городскую тюрьму. Много лет спустя после революции пароход под названием «Гай» днём, вместо парома, перевозил пассажиров через Волгу, а по ночам в сторонке от причала принимал из городской тюрьмы партию заключённых и увозил подальше от города. При встрече с другими пароходами невольникам приказывали ложиться на палубе и не дышать. Потом пароход приставал к берегу, арестованных конвой отводил в луга, там их заставляли рыть себе могилы, а потом, на рассвете, расстреливали. Иногда осенью Волга подолгу не замерзала, в отдельных местах лёд, словно при весеннем половодье, напирал и грудился в огромные валы. При наступлении морозов они так и замерзали, образуя на зимней дороге пробки. Для расчистки торосов посылали из тюрьмы заключённых. Обозы бесконечной чёрной лентой двигались вверх и вниз по засыпанной снегом Волге. Весной же, после ледохода, недалеко от пристани всегда останавливали идущие с верховий плоты из хвойных пород северных лесов. Бригаду заключённых водили под гору к Волге на выкатку брёвен из воды на берег, а отца оставляли работать тут же, на лесопилке. К нему едва не каждый день ходила его мать – моя бабушка Устинья Ивановна, а он с работы или убежит, или отпросится – и к Галактионовым, которые перебрались из Большого Пальцино в город на частную квартиру и уже подыскали продающийся дом здесь же, в Подгорье, на улице Степана Разина. Бабушка бросалась к отцу на шею и, сидя рядом с ним подолгу, плакала и угощала чем Бог послал. – Сынок, Троша, может, всё как-нибудь обойдётся, коль на весь день оставляют тебя без присмотра?.. – Нет, мама, скоро меня отправят в какой-то Казахстан. Мне бы Устю с детишками повидать надо. Вот и сон нехороший привиделся: стою будто я один на незнакомом, глухом и безлюдном поле. Над бугорком вязкой сырой земли надо мне поставить крест. Большой дубовый крест давит мне на грудь. Стою я с ним в обнимку. Одному не справиться, а помочь некому. Вставил нижний конец в землю, упираюсь плечом и руками, и спиной, но он склоняется то в одну, то в другую сторону и валит меня сног. Тогда я начал где рукой, где ногой подкатывать и собирать разбросанные вокруг меня камни и обкладывать комель со всех сторон. Наконец крест утвердился и я, вспотевший и измученный, проснулся в своей тюремной камере, облегчённо вздохнул и тотчас подумал – нести тяжкий крест судьбы мне всю жизнь. У ЧУЖОГО ПОРОГА Миша спал всегда на полатях в одном ряду со своими братьями и сёстрами. Проснувшись, он увидел, что старшие Вася и Ксеня сидят, свесив босые ноги, с масляными блинами в руках. Думать он долго не умел, а захныкал, протянув ручонки за блином, и мгновенно с горкой валенок слетел на пол и ударился головой о железный подтопочный лист. На беду, угол листа был загнутый. Из рассечённой на лбу ранки по лицу ручьём побежала кровь. Это была ему первая зарубка на память о детстве. С ним и раньше не то, так другое случалось. Летом дедушка запряг пару лошадей в фургон и поехал за сеном. Миша побежал за ним вслед. Не помнит, кто его догнал, нашлёпал по заднице. Он брыкался ногами и ревел. Его закрыли в курятнике. Куры всполошились, закудахтали. Страшно! Миша заревел ещё громче. Наплакавшись вдоволь, он заснул с корытцем в головах, а проснулся в избе на полатях и долго пытался что-то вспомнить, но так ничего и не вспомнилось. Всё заспал! А как-то раз проснулся на печке и захотел слезть на пол, да наткнулся головой на стенку, повернулся в другую сторону – тоже стенка, в третью – стенка… Миша испугался. Так он на печке заблудился – кругом стенки, – пока бабушка не зажгла свет. Другой раз ходит, ходит по комнате, а дверей никак не найдёт. Тогда мать решила, чтобы он спал с бабушкой. Однажды ночью Миша проснулся и, шлёпая босыми ногами по полу, подошёл к окну. Светила яркая полная луна. Миша застыл от страха и любопытства. А на белой дороге, что идёт вдоль всей деревенской улицы, сидели два волка. Он бросился в постель и залез под одеяло. Бабушка, тихо всхрапывая, спала, и все в доме спали. Миша весь дрожал и прижимался к бабушке. Перед его глазами так и маячили волки. Не помня себя, Миша всё же заснул. Он не слышал, как потом застукали калитка и ворота; как проснулся и выскочил на стук дедушка; как овцы сбились в кучу в угол двора. Одна овца, которая легла с вечера у самых ворот, лежала с разорванной кожей в крови у подворотни. Её пришлось дедушке зарезать. Когда Миша проснулся, он сел на постели и заплакал. – Что с тобой, внучек? – подбежала к нему, оставив печь, бабушка. – Я двоих волков ночью на дороге видел. Дедушка с бабушкой только удивлённо переглянулись и стали его утешать: «Что ты, Мишенька, тебе это всё приснилось», – сказал дедушка. – Нет… правда, видел.., – тянул он, заливаясь слезами. А ещё Миша запомнил, как какие-то люди закрыли всех детей в подвале. В одной стене подвала было вмазано небольшое стекло. Миша рвался к нему и орал. Во дворе слышались крики людей, плач матери, мычание коровы, визг свиней. После он узнал, что тогда у отца отбирали дом, скотину и всё имущество. И ещё запомнилось: мать, бабушка с дедушкой и они, четверо ребятишек, на соседской лошади поехали в Ульяновск, на встречу с отцом, который сидел в городской тюрьме. У соснового бора дорога поднималась на Красную гору. Гора крутая, песчаная. Лошади с повозкой выносились на неё с большого разгона. Миша глядел на всё это, разинув рот. Потом среди множества других повозок въехали на паром. Мишу посадили на палубу у большой чёрной трубы. Труба вдруг страшно заревела. Вместе с ней заревел и Миша. Когда съехали на берег и стали подниматься в гору, он увидел телеграфный столб с чёрными проводами на фоне голубого неба и белые фарфоровые куклы на крестовинах вверху. Повозка двигалась, и столб в Мишиных глазах поворачивался и удалялся. Потом ехали по городу. Дорога посреди больших домов была выстлана булыжником. Копыта лошади и колёса стучат по камням, и вся телега трясётся, а по Мостовой, через улицу важно шагают гуси. Когда повозка остановилась у каменного здания с тёмными окнами, все, не слезая с телеги, стали глядеть куда-то вверх. Мать плакала и показывала рукой Васе, Ксене, Мише и мне на одно из многих окон второго этажа тюрьмы и говорила: «Смотрите, смотрите, дети, вон ваш отец!». Он стоял у окна, ухватившись за железную решётку, как будто пытаясь её разорвать. Но Миша и тем более я так никого и не увидели. На том свидание и закончилось. Вскоре отца под конвоем отправили в Казахстан. Жить стало не на что. Дедушка ходил за тальником и плёл корзины. Иногда он брал с собой Мишу. Засучит до колен штаны, поднимет на плечи внука и пойдёт вброд через ручей, а Миша скорчится от страха – ни живой ни мёртвый. Он всегда почему-то боялся воды. Перебравшись через ручей, дедушка усаживал внука на сухой песок, заплетал ему маленькую корзиночку. Миша забывался и плёл с таким наслаждением, что пускал слюнки, а дед тем временем резал тальник. Поздним июльским вечером, когда мы, дети, уснули, дедушка ушёл проститься с знакомыми стариками, мать с бабушкой сидели на приступке фадеевского полуподвала и тихо разговаривали между собой. Бабушка, осуждая местные власти, негодовала: «Чего наварнакали?! Сами сто лет не разберутся. Уйдёт у них наше добро как вода через решето. Когда имение помещичье растаскивали, так кто плуг тарабанил, кто – телегу, кто – хомут, а Шарку, для его-то избёнки, большое зеркало понадобилось. Ежели люди на него и глядеть не хотят, так он сам на себя зенками пялится – ох, хорош! Шарку-то с его Маришкой, этим пустоцветам, в господское зеркало глядеть не наглядеться, а как помрут, так и занавесить его будет нечем. Зачем Сёмке Луконину Трошины болотные сапоги спонадобились, ежели он с измальства с печи не слазил, сверчком в тёмном углу просидел». – Не надо, мама, их осуждать, они и так Богом обиженные. Какой с них спрос? – вступилась мать за односельчан. – А Семён-то, может быть, догадается да ещё одну пару сапог из наших сошьёт. – Это он-то! – воскликнула бабушка. – Где это видано, чтобы у таких-то лежебок шило в доме водилось? Это же будет частная собственность! А он супротив неё. – А как же зеркало, сапоги? – Это, по-ихнему, можно – не своим трудом добытое – реквизированное у помещика, у кулака-мироеда. – Ой, мама, где это ты словцо такое подцепила, на собраниях, кажется, ни разу не была. – Земля слухом пользуется, лишнего человеку не нужно и вредно знать. Один человек знает одно, другой – другое, а третий ещё что-то, так и ведётся, а то и поговорить будет не о чем. Скука одна да и только! – Ты, мама, посоветуй, что делать-то будем? Может, похлопотать о Троше… Чем он соввласти не угодил? – А ты возьми и похлопочи, – посоветовала бабушка. «В Крайисполком краевому прокурору От гражданки с. Сосновки Чердаклинского района Устиньи Ефимовны Мельниковой, проживающей в означенном селе Заявление Моего мужа Трофима Павловича Мельникова 3-го мая сего года арестовали, а 2-го июня сего года административно сослали на неопределённый срок в Казахстан – Акмолинск Козит – ЛОК ОГПУ, командировка № 1 строй. В данное время местный Сельсовет предупредил, чтобы я готовилась с семьёй к этапу к месту ссылки мужа. Такая мера предпринята потому только, что нас местные органы считают лишенцами и как от таковых освобождаются путём их высылки, несмотря на то, что муж мой, по постановлению Крайисполкома от 20-го ноября 1930 года Ап. 815/49 был восстановлен в правах, и таким образом мы себя не считаем лишенцами. Принимая во внимание, что означенное постановление Крайисполкома отменено не было, и таким образом, оно должно было оставаться в силе, что мы с мужем занимались хлебопашеством, и наше хозяйство было только трудовым середняцким, что муж мой, если и лишён избирательных прав местной властью, и как лишенец, то это могло произойти только в результате грубого нарушения местными органами ст. 42 инструкции о выборах, что одновременно с сим вошла в ходатайство во ВЦИК об освобождении моего мужа как незаконно сосланного, – я настоящим прошу Крайисполком отменить предстоящую мою высылку с семьёй, приняв во внимание, что семья эта слишком многочисленна – она состоит из двоих стариков – родителей мужа в возрасте до 70 лет и шестерых малолетних детей, что мы не являемся классово чуждыми людьми Соввласти. Напротив, муж мой в период Гражданской войны выступал активно против Белой армии, за что от неё и пострадал. И какая злая ирония судьбы, что его, рьяного защитника Соввласти, только по личным счетам сослали в ссылку и не довольствуясь этим, объявили о высылке всей семьи. Убедительно прошу восстановить законное положение, отдать срочное распоряжение не трогать нас, ни в чём не повинную семью. 1931 г. июля 8 дня». Реакция властей на поданное матерью заявление не заставила себя долго ждать. «Председателю сельсовета Сосновки. Прокуратура предлагает Вам с получением сего выслать выписку из протокола о лишении в избирательных правах г-на села Сосновки Мельникова Трофима Павловича, как за 1930 г., а также 1931 г. Основание: устное распоряжение прокурора р-на тов. Однакова. 13 июля 31 г. Секретарь Образцов». «Председателю Сосновского сельсовета. Напоминание 2-е. Категорически Райпрокуратура предлагает исполнить наше отношение от 13 июля 31 г. за № 15 по вопросу высылки выписки из протокола о лишении изб. прав г-на с. Сосновки Мельникова Трофима П.». «Выписка из протокола Заседания Тройки Окризберкома от 23–25/ II–30г. 256. Слушали: Мельников Трофим Павлович лишён за применение наёмного труда. Гр. с. Сосновки. Постановили: с постановлением Райисполкома согласиться, в ходатайстве Мельникову отказать за отсутствием пятилетнего стажа общественно-полезного труда. Верно. Секретарь». «Выписка из протокола заседания Райкомиссии от 5 июня 30 г. Слушали: Мельников Трофим, жена Устинья, отец Павел и мать Устинья лишены избирательных прав с 1927 года – за применение наёмного труда на предприятиях. Постановили: оставить в списках лишённых избирательных прав. Верно. Секретарь». ПРОЩАНИЕ С СОСНОВКОЙ Накануне выселения в лесу долго и грустно куковала кукушка. На заре, перед выгоном на пастбище коров, от сельсовета к подвалам с кулацкими семьями подали подводы. Старики молча, с суровой отрешённостью, начали грузить на телеги самое необходимое из того, что было не отобрано и не растащено за дни раскулачивания. У торговца Фаддеева Григория Ивановича семья небольшая: сам, жена Евдокия Васильевна да сынишка с дочуркой. Мельниковых семеро: дедушка, бабушка, мать и детей четверо: Вася, Ксеня, Миша и я. Старшие сёстры Маруся с Нюрой сбежали. Как только узнали они, что ночью лишенцев будут отправлять в неведомый Казахстан, их охватил дикий ужас. Дедушка Павел прихватил с собой старенький чапан с тулупом: «Не может быть, чтобы нас отправляли в тёплые края»,– говорил он сам себе. – А ступу-то зачем? – спросила бабушка Устинья, когда он начал припрятывать её на телеге с вещами. – Думаешь, там нас ждут и мельницу построили! – И то правда, – согласилась она. Когда из подвала уже брать было нечего – открыли дом. Мама с дедушкой вынесли из горницы в прихожую большой сундук. Они хотели сложить в него то, что разрешили взять с собой. Но сундук им не дали. – Хватит и одного, что в подвале был, маленького. Видно, кому-то из комиссии он приглянулся. Вещей в нём никаких не было, всё отобрали ещё до нашего отъезда. Заботы и тревоги взрослых Ксеню не интересовали, она стала собирать свои куклы. А их было ровно десять: дедушка с бабушкой, отец с матерью, три сестрицы и три братца. Сделала для неё их бабушка Устинья. Активисты и охранники не разрешили этот сбор. Ксеня разревелась на весь дом. Тогда мама им сказала: «Отступитесь, не ковелите девчонку, по дороге мы сами их выбросим». Посовещавшись между собой, они разрешили Ксене взять на выбор одну куклу. И она выбрала куклу-маму и прижала её к себе, а мама, увидев всё это, прослезилась. Настала минута прощания. Родственники прийти побоялись. Дедушка Павел перекрестился на церковь, поклонился родному дому и всему селу, потом примостился на телеге со скарбом. Наконец подводы с семьями лишенцев в сопровождении активистов тронулись в путь до станции Чердаклы. И тогда бабушка Устинья подняла руки к небу и закричала: «Прощай, Родина! Прощай, дом родной! На погибель везут, где ворон костей не носит!». Она обняла испуганных её воплями внучат и забилась в безутешном рыдании. – Не надо убиваться, мама, успокойся. Кому здесь нужны наши слёзы, – уговаривала мама свекровь и гладила рукой её сотрясающиеся плечи. Дедушка Павел только часто покрякивал, словно сбрасывал с себя непомерно тяжёлую ношу. Вскоре обоз потянулся среди полей созревающей ржи. Румянился восток. Откуда-то подавали голоса перепёлки. Высокая рожь под свежими переливами ветерка словно бы кланялась своему отъезжающему невесть куда хлеборобу. Вот оно, его поле! Дедушка Павел не выдержал, спустился с телеги и под пристальными взглядами сопровождающих сошёл на обочину дороги, встал на колени и трижды, как далёкие предки-язычники, поклонился восходящему солнцу и своему ржаному полю, которое ему уже не пахать, не кашивать. И поднимаясь, украдкой прихватил на вечную память горсть тёплой родной земли. Наверное, он тогда подумал: «Пусть бросят её на гроб в могилу, когда на чужой стороне помру». В то же утро Александр Иванович Галактионов побежал до Патронного завода (им. Володарского) к Силантьевым. Постучал в окно. Когда Татьяна Павловна открыла ему дверь, он, не переступая порога, скороговоркой спросил: – Манька здесь? Нюрка здесь? – Здесь, здесь, – ответила она, пропуская его в комнату. – Ну вот что, – продолжал он испуганным голосом, – семью увезли на станцию Чердаклы, девчонки пусть спрячутся, а то как бы их не стали искать. Татьяна Павловна присела на лавку и стала ему рассказывать о том, как это было. – Прибежали они к нам ни свет, ни заря, оборванные да грязные: по болотинам да по бочажникам пробирались – я даже испугалась. Их было не узнать. Принесла я воды – и ну их обстирывать да отмывать. Хотим мы их отправить в город к Гурьяновым. Люди хорошие, они их не станут обижать. Маруся с Нюрой были в боковушке. Они спросонок никак не поймут: кого увезли и куда увезли. В это время из передней вышел Василий Иванович. Он молча поздоровался за руку со свояком и сказал девчонкам: «Позавтракаете и поезжайте в город к Гурьяновым, добрым знакомым вашего отца, на поезде, а не на пароме – там вас могут признать». Он достал из кармана галифе бумажник с деньгами, сколько-то отсчитал и подал старшей Марусе. – Вот вам на проезд и на расходы на первое время. Тётка Таня приедет к вам на днях. Не вздумайте проехать без билета – попадётесь как кур во щи! Пока затаитесь. Выходите на часок ночью – у них за домом небольшой сад и огород. Поняли? Не то и себя, и нас подведёте! На станции Чердаклы кулацкие семьи продержали в сарае неделю, до подхода специального эшелона. Дедушка Павел с внуком Мишей подвозили на лошади воду. Татьяна Павловна приехала на проводы, но свидеться, кроме них, ей ни с кем не довелось. Наконец подали эшелон с товарными вагонами, многие из них уже были набиты выселенцами из разных мест. Женщин, стариков и детей из сарая вывели гуртом, а вдоль полотна железной дороги расставили посемейно. Дети с ужасом глядели на никогда ещё ими не виданный страшно фукающий паровоз. Перед погрузкой по вагонам сделали по списку перекличку, Мельниковых девчонок – Маруси с Нюрой – в наличии не оказалось. Услышав это, Татьяна Павловна, чтобы её не узнали, скрылась за угол дома. Там она дождалась, когда раздался последний тревожный гудок паровоза, и поезд с дорогими ей людьми тронулся. И ещё долго, сдерживая рыдание, глядела ему вслед, пока последний вагон не превратился в одну точку и не исчез вовсе в синем мареве июльского дня. В ПУТИ Везли нас в «телячьих» деревянных вагонах. Доски рассохлись, и между ними были видны узенькие просветы. По обе стороны раздвижных дверей – двойные нары. Взрослые лежали плотно, прижавшись друг к другу. Маленьких детей клали в изголовье, чтобы ненароком не задавить. В вагоне то и дело слышалось: «Опять загнали в тупик!». Нам очень хотелось увидеть этот загадочный тупик. Мы сползали с нар, прижимались лбами к щелям между досками, все пытались разглядеть его, но видели только рыжие домики-вагоны или узкие полоски рельс. Спрашивали у взрослых, что это за блестящие на солнце полоски? Нам говорили, что это железная дорога. А мы недоумевали: как же лошадь умещается идти по такой узкой дороге да ещё тянуть наш домик? Хотя и слышали часто гудок паровоза, но почему-то думали, что его тоже тянет лошадь. Потом на верхних нарах родился ребёнок. Тогда наше внимание было приковано к нему. Мы сползали с нар, вроде бы в очередной раз поглядеть на тупик, а сами отходили к дверям, поднимались на цыпочки, стараясь разглядеть живую куклу на верхних нарах, но так ни разу и не увидели. Недовольные, ложились на свои места и, затаив дыхание, прислушивались, как он кряхтит, сосёт, губами чмокает. За время пути до Акмолинска ребёнок ни разу не был помыт, не было воды простирнуть из-под него и пелёнки. Питьевую воду приносили только на узловых станциях. Ребёнок никогда не плакал: то ли от слабости, то ли чувствовал безысходность своего положения. В Предуралье потянулись крутые конусы гор, покрытые сверху хвойными, а по низу лиственными лесами. Кое-где по зелёным долинам паслись табуны низкорослых гривастых лошадок и небольшие отары овец, которые, если бы они не двигались, можно было принять за россыпь белых камней у подножий задумчивых обременённых вечностью гор. И было дивно видеть русским, как скуластые башкирки в чёрных безрукавках и белых шароварах, сидя на корточках, ловко доят своих кобылок. На одной короткой остановке дедушка Павел принял у башкира средних лет глиняный кувшин с кумысом, но не успел расплатиться и перелить кумыс в свою посуду, как поезд тронулся и как-то необычайно начал набирать скорость. Башкир бежал за вагоном вдоль насыпи, махал руками и что-то по-своему кричал, а мужики в первый раз за всю дорогу оживились по этому случаю, немного оттаяли и развеселились. Все поняли, что ему не так дорога плата за кумыс, как глиняный кувшин. Дедушка Павел не хотел брать на свою душу греха и бросил башкиру свою поярковую шапку. А за поездом ещё долго летело тоскливое и страшное: «Ой, алла!». За Уралом пошли отливающие серебром в зыбком мареве ковыльные степи. На длительных остановках дедушка Павел разводил из сухой травы рядом с вагоном небольшой костёр и заваривал в чугунке кашу. Она едва закипит, а машинист уже даёт гудок на посадку и отправление. Дед, обжигая руки, подавал чугунок в вагон бабушке или маме, там его укутывали старенькой шубой и терпеливо ожидали, когда каша исподволь допреет. Больше двух недель тащился поезд от Чердаклов до Акмолинска. В душных вагонах без свежей воды и пищи от дизентерии умерло много женщин, стариков и особенно детей. Распухнувшие трупы оставляли на станциях и полустанках. Дорогой голодали оттого, что мешки с сухарями при погрузке велели сдать в последний вагон под тем предлогом, что-де на остановках каждый из своего мешка будет брать понемногу, но мешки с сухарями уплыли бесследно. Наконец поезд прибыл на станцию Акмолинск, где нас должен был встретить отец. Дедушка с бабушкой и мать звали отца, а он, пробираясь сквозь орущую в сутолоке толпу, звал их. Заранее этапированные, как и отец, мужики бегали с расспросами от вагона к вагону в поисках своих семей. И всё это было так страшно для нас, детей, что мы забились в вагоне под нары, и нас потом, когда нашёлся отец, уговорами и силком вытаскивали и выносили на привокзальную площадь. Пока отец бегал хлопотать за семью, чтобы её оставили с ним в Акмолинске, дедушка не стал выгружать вещи из вагона, всё раздумывал: то ли оставят, то ли нет. А когда отец прибежал с разрешением, – поезд уже тронулся. Дедушка успел посадить бабушку, а сам, держась за поручни, бежал, загребая с насыпи лаптями песок. Кто-то подал ему из вагона руку, затащил и прикрыл дверь. Отец только успел крикнуть им вслед: – Куда же вы, и себя, и нас погубите! Так вот и получилось, что дед с бабушкой отправились поездом дальше, а мы с отцом и матерью остались в Акмолинске. Всех нас разместили в брезентовой палатке. Отец работал в столярной мастерской: там делали для переселенцев двери и рамы. Он не думал, что вести от родителей придут так скоро. Письмо было без марки, платное, и кем-то распечатанное. «Дорогой сын Троша, дорогая невестка Устинья с детками. Кланяемся мы вам и сообщаем, что довезли нас до станции Осокаровка, а дальше на быках вёрст за тридцать до берега речки Ишим. Когда проезжали мимо девятого посёлка (посёлка ещё нет – одна надпись на доске), мы все пришли в ужас: сидят люди семьями на своём барахлишке в голой степи, под открытым небом. Нигде нет ни кустика, ни деревца. По нашему обозу плач поднялся и стенания. Вот, подумали, и нас также где-то бросят. Когда привезли на место, мы, как и все, вырыли яму со ступеньками на берегу Ишима, покрыли камышом и засыпали землёй. Далеко по берегу речки уходят землянки, точно могилы с заживо погребёнными людьми. Дорогой сын Троша, прости нас, неразумных стариков. Надо было нам при тебе тогда остаться, но теперь поздно. Здесь комендатура взяла всех на учёт и ни на шаг никого не отпускает. Приезжайте скорее, а то мы с голоду да с тоски погибнем в своей землянке. Скоро зима, а зимы, говорят, здесь суровые. Всех трудоспособных заставляют делать бараки из дёрна. Лопаты дают. Посёлок будет наш – одиннадцатый. Есть даже двадцать четвёртый и двадцать пятый, но это далеко, где-то за холмами. К сему, дорогой наш сынок Троша, остаёмся мы в надежде на скорую встречу. В слезах и отчаянии – твои родители». ПОСЛАННИК В октябре из Казахстана на имя Александра Ивановича Галактионова пришло письмо. Мать просила, чтобы кто-нибудь приехал забрать или стариков, или двоих детей, а то трудно – помрут; и что бабушка Устинья всё плачет. Собрались родственники и решили послать как свободного, нигде не работающего Петра Ивановича Шумилова. Александр Иванович понимал, что от свояка горемычного никакого толку не будет, но и сам добровольно поехать в незнакомые дикие края не решался. Ничего не делать тоже было нельзя. С решением женщин пришлось согласиться. Василий Иванович же считал, что все эти хлопоты – напрасные. После раскулачивания Мельниковых Пётр Иванович остался не у дел. Ничего не понимая в происходящем, он старался забыться в выпивке. Когда летом поднимали его из-под заборных лопухов и приводили под руки домой, или же зимой извалявшегося в снегу привозила Екатерина на детских санках, то Пётр Иванович начинал кидаться по окнам валенками, и тогда слышался глухой стук, звон разбитого стекла, плач детей и срывающийся на пределе голос жены: «Где тебя черти носили? Опять напоролся до одури! Я вот братке скажу, он тебе шею-то свернёт!». Угроза пожаловаться брату словно бы его отрезвляла. Получив за содеянное несколько тумаков, он, стеная и охая, залезал на печь, и тогда разбросанные по полу валенки начинали лететь в обратную сторону. Пётр Иванович прикрывался руками, выдерживая на печи непродолжительную осаду, затем подкладывал один-два валенка под голову, а остальными отгораживался от всего белого света и глубоким сном хорошо поработавшего на молотьбе человека спокойно засыпал. Тогда в дому все говорили шёпотом, ходили на цыпочках, чтобы не нарушить покоя главы семьи, хотя ему теперь – хоть бы пыль столбом! Потом будут примирения, ласки, увещевания и даже какая-то Бог знает откуда свалившаяся радость. И так – до нового, как всегда, неожиданного случая, встречи закадычного друга, непринуждённой выпивки, облегчающей душу забытьём, и очередного домашнего куража. Уговоры и побои жены Петру Ивановичу в пользу не шли. Едва устроят его где-либо на работу, глядишь, уже в укромном уголке под верстаком появлялись закопчённые кружки, пустые консервные банки, бутылки разных форм и размеров. А спросят его: «Зачем они тебе?» – он только усмехнётся: «Как же! Как же!». Работая в котельной истопником, он познакомился со сторожем, который охранял склад со спиртом для Ишеевской фабрики. Напившись пьяным, Пётр Иванович стал черпаком наливать из ёмкости мазут и упал в него. Напарник его быстренько вытащил – не дал задохнуться. Словно смоляное чучело, привёл домой. Екатерина вынесла в огород платяное корыто и целый день отмывала мужа горячей водой с песком и мылом. Из дома последнее время Пётр Иванович никуда не выходил. Откроет с утра окно и целый день сидит, разве что нет-нет да нож поточит на подоконнике. Всё лезвие источил. Однажды Татьяна Павловна убрала брусок. Он сразу хватился: «Кто убрал?». – Я, – ответила Татьяна Павловна. – Положи на место. Пусть всегда под руками лежит! То ли по привычке, то ли потому, чтобы показать, что он не сиднем сидит без дела, в случае, если кто-то приходил, он начинал точить нож и слабым голосом с хрипотцой тянул: Шёл милый из конторки, Шёл миленький домой… От этих простых, ни о чём особенном не говорящих слов прохватывало сквозняком, какой-то отрешённостью, безысходной печалью и тоской. Но так как других слов песни он не знал, то переходил на весёлый лад. Подбирая мысленно ритм, он носком правой ноги начинал пристукивать по выпуклой половице и речитативом запевал, многозначительно поглядывая поверх очков на собеседника: Отобрали самогон. Плохие делишки! Не приходит ночью сон, Голодны детишки. Из бидона самогон Так и капает, А мильтон за бидон – Так и цапает! И Пётр Иванович тихонько посмеивался: словно бы сам он эту песенку только что сложил. Отец начинал над ним подшучивать: «Революция давно прошла, а ты только готовишься… Или ещё одна будет?». – Может быть, всё может быть! – отвечал серьёзным тоном Пётр Иванович и с ещё большим ожесточением налегал ножом на брусок. – Ножом-то, поди, побриться можно, как тулово у муравья стало, – усмехался отец и, помолчав, спрашивал: – Тебя, небось, боятся и жена, и дети? – Может быть, и боятся, – вздыхал Пётр Иванович, ворочал глазами и хмурил белёсые брови. Потом неожиданно обращался к жене: – Катя, поедем жить в город! – А что мы там будем делать? Посидели, помолчали. – Катя, так поедем жить в город? – Да что мы там будем делать? Опять помолчали. – Трофим Павлович, ну, скажи ты ей кругленькое словечко. – Колесо, – сказал отец и с грустью добавил: – Вся жизнь завертелась, как колесо, только ошмётки грязи во все стороны летят. «Дорогой ты мой шурин, Трофим Павлович, вот как перед Богом признаюсь: унёс я из дома последние деньги и все до копеечки пропил», – чистосердечно каялся в своих грехах Пётр Иванович, когда отец пришёл к нему с двумя другими свояками – Василием Ивановичем и Александром Ивановичем. – Да какие там деньги – еле на шкалик набралось. И он начал рассказывать про то, как и за что его побила жена. Катерина услышала и говорит: – Я тебе что сказала: никому об этом ни слова, а ты? – Катя, да ведь я только своим! – оправдывался Пётр Иванович. – Они нам как доводятся: Трофим Павлович – твой родной брат, Василий Иванович и Александр Иванович мне свояки. – Ну, ну, чего мелешь?! Ты скажи ещё, что Устинья Ивановна тебе тёща, а мне матерью доводится! Вот ужо я тебе! – пригрозила ему жена, но он не унимался, так как по опыту знал: ничего она ему не сделает, разве что из одежонки вытряхнет да на печь подсадит. – Пётр Иванович, ты лучше расскажи, как на пристани молоком торговал, – подзадоривал отец. – Он что, и торговцем был? – удивился Василий Иванович.– Не понимаю, как это некоторым, что бы они ни сделали в жизни, всё с рук сходит. – Он не только торговал, он и валенки валял, – сказал отец, трогая рукой за голенища несуразно большие стоптанные валенки на ногах Петра Ивановича и, не скрывая усмешки, спросил – Не жмут? Тут уж все не выдержали, засмеялись, даже Екатерина оставила свои домашние дела. – Про какое молоко ты упомянул, братка? – спросила она у отца. – Али ты до сих пор не знаешь? Ну, тогда придётся рассказать. Однажды Пётр Иванович сплёл из прутьев во все сани огромную корзину, наставил в неё горшков с молоком, запряг лошадь и повёз молоко в город. Догнал соседа. Идут с ним за его повозкой, закурили. Сани Петра Ивановича на кочке опрокинулись, всё молоко из горшков вылилось. Повернул он лошадь обратно, в своё село. Кто ни встретится, спрашивают: «Что так скоро вернулся?», а Пётр Иванович отвечает: «Да я оптом одной торговке всё молоко на берегу продал!». Пётр Иванович не то чтобы обидеться на шурина за напоминание о некогда случившемся с ним курьёзе, а наоборот, был несказанно рад тому, что и за ним в этой непонятной жизни остаётся какой-то запоминающийся людям след. Так уж всегда получалось, когда два свояка с отцом приходили в гости к Шумиловым, то третий свояк, Пётр Иванович, был у них всегда в центре внимания. Не успели посмеяться над рассказом отца, как Василий Иванович спросил: «Пётр Иванович, что ты никогда новые портки не одеваешь?». – А что их одевать-то. Не успеешь позавтракать – обед, а там, глядишь, и ужин подоспеет. – Ну да! Ждёшь, кто тебе припасёт и подаст на тарелочке?! – Что в тарелке-то? Пока добавки наливают – и аппетит пропал… а я в блюдо! Объясняясь, Пётр Иванович ещё больше морщит лоб и раздумчиво произносит: «Кто-нибудь припасёт, а нет, так я и так на печку залезу, не ужинавши-то спать легче». «Ну, ну! – словно бы соглашаясь с ним, гудит Василий Иванович. – И не скучно тебе там в темноте с клопами да тараканами?». Пётр Иванович, изогнувшись от удовольствия, почёсывает бок и серьёзно отвечает: «Клопы с тараканами что – я людей боюсь!». – Не могу я никак тебя понять, Пётр Иванович, ты, выходит, сам себя на домашний арест посадил? – возмущался Василий Иванович. Пётр Иванович непритворно обижался: «Ты же ничего не делаешь – и ты же виноват». Тогда Екатерина Павловна сказала: «Вы с ним не очень-то разговаривайте, может, он коммунист?». Александр Иванович не замедлил удостовериться: – Пётр Иванович, ты коммунист? – Не знаю, голова, не знаю. Может быть, и коммунист. Таков был посланник в Казахстан. Продали тётки отцов кожаный пиджак и на вырученные деньги проводили Шумилова в дальнее путешествие. Через неделю узнали по слухам, что Пётр Иванович вернулся. Татьяна Павловна поехала в город его разыскивать.. ********* А теперь слово краеведу и поэту Николаю Марянину. Он продолжает знакомить читателей «Симбирского глагола» с писателями-юбилярами, связанными с Симбирским-Ульяновским краем. Сегодня он рассказывает о литераторах, юбилеи которых пройдут в ноябре 2018 года.
ЮБИЛЕЙНЫЙ КАЛЕНДАРЬ. НОЯБРЬ 2018
1 ноября — 195 лет назад родился историк, редактор и публицист Иван Кондратьевич Бабст (1.11.1823, г.Коротояк Воронежской губ. – 18.07.1881, с.Белавино Московской губ.). Автор работ по политэкономии, очерков «От Москвы до Лейпцига» (1859). Посетил Симбирск 12-15 июля 1863 года на пароходе «Турист» в свите наследника престола Николая Александровича, сына Александра II. В соавторстве с К.П.Победоносцевым издал «Письма о путешествии государя наследника цесаревича по России от Петербурга до Крыма» (1864).
1 ноября — 60-летний юбилей отмечает писательница, литературный переводчик Мария Васильевна Семёнова (р. 1.11.1958, г.Ленинград). Автор более 40 книг, в т.ч. исторических романов «Волкодав», «Валькирия», «Братья», энциклопедии «Мы – славяне!». Посетила Ульяновскую область 25-27 апреля 2017 года в рамках выставки-ярмарки «Симбирская книга». Провела творческие встречи во Дворце книги и библиотеке №1 «Мир искусств» в Ульяновске, в районном Доме культуры посёлка Старая Майна. Живёт в Санкт-Петербурге.
3 ноября — 130 лет со дня рождения журналиста, краеведа, историка литературы Николая Александровича Державина (3.11.1888, г.Ардатов Симбирской губ., ныне Республики Мордовия — 16.03.1928, г.Красилов Хмельницкой обл. Украинской ССР). Окончил Симбирскую духовную семинарию. Много лет работал над историей Симбирского театра и словарём деятелей Симбирского края. Автор статей об А.Пушкине, Д.Минаеве, И.Гончарове, Д.Садовникове, легенд и сказов «Озеро Маришка», «Вещий сон Карабая», «Весеннее чудо».
5 ноября — 285 лет назад родился писатель Михаил Матвеевич Херасков (5.11.1733, г.Переяславль, ныне Переяслав-Хмельницкий Киевской обл. Украины – 9.10.1807, г.Москва). В 1767 году в свите Екатерины II совершил плавание по Волге, 5-8 июня был в Синбирске. В пути участвовал в переводе на русский язык сочинения Ж.-Ф.Мармонтеля «Велисарий», ряда статей французской энциклопедии. Автор трагедии «Венецианская монахиня» (1758), романа «Нума Помпилий, или Процветающий Рим» (1768), поэмы «Россияда» (1779) и др.
5 ноября — 115 лет назад родился кинорежиссёр, сценарист Евгений Степанович Петров-Скиталец (5.11.1903, г.Н.Новгород — 1965, США). Сын писателя С.Г.Петрова-Скитальца. В 1918-21 годах актёр и режиссёр любительской драматической студии в Симбирске, окончил здесь пролетарскую школу им. К.Маркса (1922). Автор фильмов «Кто кого» (1925), «Тревога» (1926), «Ледяная судьба» (1928) и др. Во время войны сбежал в США, один из лидеров диссидентской «Кронштадской группы», написал несколько книг о диктатуре в СССР.
8 ноября — 90 лет со дня рождения писателя Петра Трофимовича Мельникова (8.11.1928, с.Сосновка Чердаклинского р-на Средневолжской, ныне Ульяновской обл. — 11.08.2012, г.Ульяновск). Работал бригадиром плотников в автохозяйствах Ульяновска. Автор книг стихов и прозы «Горькая трава свергузик» (1995), «Песня зелёного луга» (2001), «Столбунцы» (2001), «На дальней кошаре» (2002), «Перевалы судьбы» (2010), «Иван и Надя» (2011) и др. В 2017 году имя П.Т.Мельникова присвоено библиотеке пос.Мирный Чердаклинского района.
10 ноября — 115 лет назад родился прозаик Кузьма Яковлевич Горбунов (10.11.1903, с.Паньшино Сызранского у. Симбирской губ., ныне Радищевского р-на Ульяновской обл. – 22.03.1986, г.Москва). Работал в газетах Самары, Сызрани, Симбирска. В Ульяновске написал роман «Ледолом» (1930). С 1931 года жил в Москве. Был членом оргкомитета I съезда Союза писателей СССР (1934). Автор книг «Шефовы сапоги» (1925), «Чайная «Уют» (1930), «Жалость» (1932), «Подвиг» (1936), «Семья» (1939), «Когда люди не умирают» (1942) и др.
11 ноября — 50 лет со дня рождения поэта Искандера Фяртдиновича Фасхутдинова (11.11.1968, с.Уразгильдино Чердаклинского р-на Ульяновской обл. – 4.10.2018, с.Татарский Калмаюр Чердаклинского р-на). Окончил Ульяновский педагогический университет им. И.Н.Ульянова (2000). Работал директором Мирновской средней школы им. С.Ю.Пядышева Чердаклинского района. Один из авторов «Баллады о родном крае» (2012). Стихи публиковались в журнале «Симбирскъ» (2013), антологии «Ульяновская словесность: начало XXI века» (2014), на многих сайтах в сети Интернет.
15 ноября — 70 лет со дня рождения поэта Владимира Николаевича Дворянскова (15.11.1948, с.Екатериновка Сенгилеевского р-на Ульяновской обл. — 4.10.2016, г.Ульяновск). Окончил Ульяновский пединститут. Работал в областных газетах, в детской библиотеке, в журнале «Мономах». Автор многих поэтических сборников, в т.ч. «Осенние костры» (1976), «Водополь» (1978), «Свет июльских полей (1982), «Ранний снег» (1989), «Летние часы» (1999), «Чистота и радость света» (2007). Член Союза писателей СССР и России (1978).
16 ноября — 45-летний юбилей отмечает поэт и прозаик Сергей Александрович Сумин (р. 16.11.1973, г.Тольятти). Окончил Тольяттинский педагогический институт. Работал в Тольятти учителем, журналистом. Главный редактор альманаха литературы Поволжья «Графит». Публиковался в антологии «Нестоличная литература», журнале «Волга», сборниках «Легко быть искренним» и «Самарский верлибр». Автор нескольких книг прозы. Участвовал 26 августа 2017 года в фестивале «Литературный перфоманс» в Ульяновске.
16 ноября — 35 лет исполняется поэтессе Татьяне Владимировне Рожновой (р. 16.11.1983, г.Ульяновск). Окончила отделение поэзии Литературного института имени А.М.Горького. В 2001 году под псевдонимом Татьяна Линде стала финалисткой Всероссийской премии «Дебют» в номинации «Поэзия». Стихи публиковались в сборниках «Пачка С», «Анатомия ангела», в журналах «Мы», «Мономах», «Карамзинский сад», «Симбирскъ», в антологии «Ульяновская словесность: начало XXI века». Пишет стихи и прозу. Живёт в Ульяновске.
17 ноября — 115 лет назад родился чувашский прозаик и драматург Пётр Тихонович Петров, псевдоним — Тихон Педэрки (17.11.1903, с.Кошки-Новотимбаево Буинского у. Симбирской губ., ныне Тетюшского р-на РТ — 26.03.1976, г.Казань). Окончил Ульяновский пединститут (1950). Преподавал в чувашском педтехникуме в Ульяновске (1924-26), работал в Сенгилеевском р-не учителем, зав. районо, преподавателем педучилища (1926-50). Автор книг «Мечта» (1941), «Молния среди ночи» (1964) и др. Член Союза писателей СССР (1965).
19 ноября — 105 лет со дня рождения артиста эстрады, поэта-сатирика Юрия Николаевича Благова (19.11.1913, ? – 2003, Москва). В 1930-х годах жил в Самаре, публиковался в местных газетах, бывал проездом в Ульяновском округе Средневолжского края. Окончил Всесоюзную студию эстрадного искусства (1941). Автор сборников стихов «Своими словами» (1954), «Быка за рога» (1962), «Всякое бывало» (1975), «Гимн шутке» (1982), книг о цирке «Юрий Дуров» (1968), «Чудеса на манеже» (1984) и др. Член Союза писателей России.
19 ноября — 50-летний юбилей отмечает прозаик Дмитрий Анатольевич Юдин (р. 19.11.1968, г.Ульяновск). Окончил Ульяновский государственный педагогический институт имени И.Н.Ульянова по специальности «преподаватель истории» (1993). Сочиняет преимущественно детские сказки. Автор изданных в Ульяновске книг «Пожарный переулок» (2010) и «Волшебнику. До востребования» (2013). Публиковался в антологии «Ульяновская словесность: начало XXI века» (2014). Живёт и работает в Ульяновске.
21 ноября — 80 лет со дня рождения поэта Геннадия Фёдоровича Матвеева (21.11.1938, с.Чуфарово Тагайского р-на Куйбышевской обл., ныне Майнского р-на Ульяновской обл. – 5.10.2017, г.Ульяновск). Окончил Ульяновский политехнический институт (1971). Работал директором завода «Автозапчасть» и ОАО «Автодеталь-Сервис» (1979-2002). Был депутатом Ульяновской городской думы. Автор поэтических сборников «Дышу строкой, душой согретой» (1994), «Под дымком сигареты» (2001) и др. Член Союза писателей России (2000).
21 ноября — 65-летний юбилей отмечает детский писатель, бард Ирек Ахатович Гатауллин (р. 21.11.1953, г.Казань). Окончил Казанский энергетический институт. С 1979 года живёт в Ульяновске, где организовал детско-юношеский клуб самодеятельной песни. Организатор проекта «Детская поющая республика» на Грушинском фестивале. Автор книг «А зря никто не верил в чудеса!..», «Семь плюс семь», «Одуванчиковое лето», «Дашка – белая ворона», «Венец над Волгой», исторического романа «Век» о событиях в Симбирске.
23 ноября — 80 лет со дня рождения прозаика Ольги Васильевны Крыловой (р. 23.11.1938, с.Новое Никулино Тагайского р-на Куйбышевской обл., ныне Цильнинского р-на Ульяновской обл.). Окончила Казанский университет. Более 30 лет работала в газете Ульяновского автозавода. Автор книг «Домна Назаровна» (1980), «Краснотал» (1993), а также в соавторстве с Н.В.Крыловой – «Ночь на Крутояре» (2002) и «Час между собакой и волком» (2003). Член Союза писателей России (2002). Живёт в городе Красноармейске в Подмосковье.
27 ноября — 65 лет исполняется поэту и рок-музыканту Борису Борисовичу Гребенщикову (р. 27.11.1953, г.Ленинград, ныне С.-Петербург). Основатель рок-группы «Аквариум» (1972). Автор поэтических сборников «Книга песен» (2006), «Трамонтана» (2013), «Серебро Господа моего» (2013) и др. Написал повесть «Лес» и рассказ «Иван и Данило». Несколько раз выступал в Ульяновске с концертами, в т.ч. в июне 2005-го, а также только для проживающих парк-отеля «Архангельская Слобода» в июне 2013 и 2014 годов.
28 ноября — 115 лет назад родился татарский писатель, поэт и драматург Адельша Нурмухаметович Кутуев, творческий псевдоним – Адель Кутуй (28.11.1903, с.Татарский Канадей Саратовской губ., ныне Кузнецкого р-на Пензенской обл. – 16.06.1945, г.Згеж, Польша). Жил в Самаре и Казани, не раз бывал проездом в Симбирской губернии. Автор пьес «Сёстры в законе» (1926), «Котёл» (1927), «Ответ» (1929), повести «Неотосланные письма» (1936), романов «День Султана» (1938), «Муки совести» (1939) и др.
ПОЭЗИЯ ЮБИЛЯРОВ НОЯБРЯ
Мария СЕМЁНОВА (р. 1958)
ПЕСНЬ ВОЛКА Одинокая птица над полем кружит. Лопоухий щенок любит вкус молока, Я в кромешной ночи как в трясине тонул, Я сидел на цепи, и в капкан попадал, Не бывает на свете тропы без конца Я бояться отвык голубого клинка Вот бы где-нибудь в доме светил огонёк, Я бы верно служил, и хранил, и берёг –
Михаил ХЕРАСКОВ (1733-1807)
ЗНАТНАЯ ПОРОДА
Не славь высокую породу, Коль нет рассудка, ни наук; Какая польза в том народу, Что ты мужей великих внук?
От Рюрика и Ярослава Ты можешь род свой произвесть; Однако то чужая слава, Чужие имена и честь.
Их прах теперь в земной утробе, Бесчувствен тамо прах лежит, И слава их при темном гробе, Их слава дремлюща сидит.
Раскличь, раскличь вздремавшу славу, Свои достоинства трубя; Когда же то невместно нраву, То все равно, что нет тебя.
Коль с ними ты себя равняешь Невежества в своей ночи, Ты их сиянье заслоняешь, Как облак солнечны лучи.
Не титла славу нам сплетают, Не предков наших имена – Одни достоинства венчают, И честь венчает нас одна.
Безумный с мудрым не равняйся И славных предков позабудь; Коль разум есть, не величайся, Заслугой им подобен будь.
Среди огня, в часы кровавы, Скажи мне: «Так служил мой дед; Не собственной искал он славы, Искал Отечеству побед».
Будь мужествен ты в ратном поле, В дни мирны добрый гражданин; Не чином украшайся боле, Собою украшай свой чин.
В суде разумным будь судьею, Храни во нравах простоту, – Пленюся славою твоею И знатным я тебя почту.
1769.
Пётр МЕЛЬНИКОВ (1928-2012)
МОЙ ГОРОД
Мой город не из древности глубокой, Но прочно утверждается в веках. Стоит над Волгой на горе высокой, На речках, на озёрах, родниках.
Не завлекут меня края иные, Я свой предел покинуть не могу. Живут мои знакомые, родные На правом и на левом берегу.
В садах Подгорья перед звездопадом Услышал я, как яблоки стучат. С Венца простор оглядывая взглядом, Взывал я к предкам, но они молчат.
Люблю, когда на город и посёлки Ночных огней прольётся красота, И на запястье задремавшей Волги Браслетами сверкают два моста!
* * * Стою над Волгой у причала, Где берег движется чуть-чуть. И если б всё начать сначала, Я б выбрал тот же самый путь.
На камнях ветер точит грани, С волны срывает тучи брызг, И чей-то парус встал в тумане, Как одинокий обелиск.
О СЕБЕ
Знаешь сам, был ты в жизни печальной Не из тех, кто твердит: ох, да ох! Что в душе до поры было тайной, Вырвет с болью прерывистый вздох!
Грустно думать, что ты здесь не вечен, И конец твоей жизни так прост; И на небо глядеть в тихий вечер, На изломы таинственных звёзд.
С удивительным миром прощаться, С тем, чем жизнь и была хороша! Когда с Богом забытым общаться Начинает в прозренье душа.
Искандер ФАСХУТДИНОВ (р. 1968)
БАЛЛАДА О РОДНОМ КРАЕ
Будь гостем желанным озёрного края, Воды родниковой с ладони испей, И перед тобою, шелками играя, Раскинется даль чердаклинских степей! Часовни и храмы, булгарские камни, И рвы Белоярской засечной черты, – Всё то, что укрыто седыми веками, Душою и сердцем почувствуешь ты…
ДЕД
Телега тряская… За нею вьётся пыль… Как пахли сеном зрелым и рекой Не гнутся пальцы на его руках, Телега тряская, тихонько дед поёт В его напеве высота степей, Уже давно его со мною нет, …И на исходе Рокового Дня,
Владимир ДВОРЯНСКОВ (1948-2016)
* * * Кричали чайки у причала, Там за рекой вставали зори, Как будто вьюга не металась
* * * Хоть и помнит лихолетье, Лишь над речкой голубою, Да в степи весенней, пёстрой, Да ещё от прежней жизни
Сергей СУМИН (р. 1973)
* * * дорога уходила в сад где жили божества то край замышленных оград сиянье торжества мелодия тонула в гул летел прозрачный снег мы шли пока он не уснул и не утратил бег мы ринулись за перевал тьма истончалась в свет все проходили сквозь обвал божественных монет дорога устремлялась ввысь земной кончался срок мы достигали мы дрались мы видели итог
2005.
* * * в горах сосновые сонаты как жизнь упавшая с листа вверху – отбеленные скаты внизу – покой и тишина печаль, в которой постоянство чужие львиные глаза и скал волшебное убранство их неземная высота то рай исчисленных мгновений беззвучие рождённых форм как отвержение сомнений когда ты пустотою полн
2006.
* * * Завеса тишины – невыплаканный воск, И пауза дождя раскачивает мозг, Меняет цвет листва, уходят тополя, А мне нельзя назад, а мне туда нельзя. Куда бы ни ушёл – вершины тихо спят, И только тишина, и только листопад… В желании уйти – желание взлететь, Звенящая в крови не выплакана медь. Завеса тишины, но ловит чуткий слух Мелодию любви – вечнопарящий дух, И сны, как листопад, укроют эту твердь, И кажется, что жизнь преодолеет смерть.
2007.
Татьяна РОЖНОВА (р. 1983)
* * * Как холодный пепел, несомый ветром, Разжигает страхи и сеет скорби, Так земля вращается в стиле ретро И песчаной пылью пустоты кормит.
Привыкает слово к лакейским гетрам, Привыкают земли к солёной крови, Сарабанду память играет нервам, И потоки ртути стекают с кровли.
В Ереване, Лейпциге, Вифлееме, На семи холмах, под горою жёлтой Мы живём, как можем и как умеем, Укрываясь в горести чёрным шёлком.
* * * Поднебесный бисер переплётный, Спутника рекламная строка… Разве только с песней перелётной Вечной, как мотивчик про сурка,
Не случится самого кошмара – Ни забвенья, или забытья, Растворенья аш два О как пара, Раздробленья, как от колотья.
С красотой, доступной телескопам, Ангелам и кой-кому ещё, С бисером небесным в перископах, С наготою облачных трущоб
Приключиться ничего не в силах Ни сейчас, ни впредь. На все века – Поднебесный бисер, ветер в ивах И комет бегущая строка.
ПОЕЗД
Никому не спится. Никому. Ни гребёнки сонной, ничего. Задевая нервную струну, Раздувает капюшон Прево Слёзный ветер. И никто не спит. Из трубы чернильный едкий дым. Что там дальше, ну? Баку? Аид? Черти пляшут в топке. Троя? Крым? И не спит никто. И никто… И дыханье вяжется в звукоряд. А Пилат ладонями студит лоб. И ему особый готовят ад.
Юрий БЛАГОВ (1913-2003)
ОСТОРОЖНЫЙ КРИТИК
Мы – за смех! Но нам нужны Подобрее Щедрины И такие Гоголи, Чтобы нас не трогали.
ЖЕРТВА ДРУЖБЫ
– Ты что ж, Трофим, валяешься в пыли?
АТЕИСТ
Я к Ивановым в гости впредь Не буду набиваться, — У них квартира, как мечеть: В ней надо разуваться. ЧИТАТЕЛЬ Сегодня в 9.35 Во мне проснулась совесть. Довольно лодыря гонять, Засяду-ка за повесть! Я книжку эту, всю как есть, Прочту, не встав со стула… Но совесть в 9.36 Опять во мне заснула.
ПАЦИЕНТ И ВРАЧ
— Ваш диагноз был суров, Предрекал мне путь к могиле, Я же снова жив-здоров… — Вас неправильно лечили!
КОРОЛЕВА
Что мне лётчицы, что мне артистки, Исключительность мне не нужна, Королева моя — из химчистки, Там приёмщицей служит она. Зубы — жемчуг, как фары, глазищи, Нежный голос и гордая стать, С ней и сам-то становишься чище, Не успев ничего ещё сдать! Не сидит королева на троне, А других приглашает присесть. Верноподданных в микрорайоне У такой королевы не счесть. За прилавком она излучает Обаянье и радостный свет… Непрестижных работ не бывает, И профессий нетворческих нет!
Геннадий МАТВЕЕВ (1938-2017)
* * * Коварство — скверная подруга. Коварство — подлая игра. Но нет страшней коварства друга, Оно — как нож из-за угла. Оно — как яд в бокале с мёдом, Удар, которого не ждёшь. Оно — как омут вместо брода, Где так уверенно идёшь.
* * * Говорят, есть печаль, Я не верю. Я её не пускал на порог. В мои окна, в открытые двери Лишь веселья влетал ветерок. Говорят, есть хандра, Я не верю. Я её провожал стороной, А открытые окна и двери Вечно звали меня в непокой. Говорят, есть измена, Не верю. Значит, не было дружбы большой, И в открытые окна и двери Проскользнул просто кто-то чужой. Говорят, есть и зависть, Не верю. Видно, мне до сих пор всё везло, И в открытые окна и двери Проникало людское тепло.
* * * Пришла негаданно, нежданно, Очаровав теплом души, Звездой, сверкнувшей из тумана, Раскатом грома из тиши. Всё в вихре ласк перевернула, Вспенив остуженную кровь… Очаровала, захлестнула Обоих прежняя любовь.
Борис ГРЕБЕНЩИКОВ (р. 1953)
ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ
Когда попал впервые Беринг
Там Бонапарт работал коком,
Так мчался дико между скал он
МАНЕЖНЫЙ БЛЮЗ
В озере слов я нашёл свою душу,
Когда-нибудь в час неясный и сонный
ГОРОД ЗОЛОТОЙ
Под небом голубым есть город золотой, Одно – как жёлтый огнегривый лев, А в небе голубом горит одна звезда. Тебя там встретит огнегривый лев,
Адель КУТУЙ (1903-1945)
ТОСКУЮ (стихотворение в прозе)
Удивительные, душистые цветы чужой стороны. Я вдыхаю их аромат. Я вдыхаю, но мне всё равно не хватает воздуха — спазмы в горле. Тихий запах полыни с родного поля исцелил бы меня. Тоскую, сильно тоскую по тебе, Родина моя. Я из чистых ключей, из глубоких колодцев пью ледяную воду. Я пью, но не могу утолить жажду. По вольной Волге, широкому Дону, быстрой Арагве и светлому Диму я тоскую. Тоскую по их родной воде — только глоток, только глоток из устоявшегося лугового озера я пил бы, как редкое вино. Я тоскую, сильно тоскую по тебе, Родина далёкая. Я шёл через Карпаты. Я у финляндских озёр отдыхал, но не видел ничего вдохновеннее Казбека, величественнее Эльбруса, легче белых чаек на родных озёрах ничего не встречал. Разве повторима твоя красота, Родина моя? Я прохожу через деревни, города чужой стороны. Я иду в Берлин. Букеты цветов несут мне дети. Седые старики прозрачное вино наливают мне. Девушки-чужеземки протягивают из корзин виноград и улыбаются, говоря: – Ты нас от смерти спас. Иди к нам, красивый парень. Нашим гостем будь. Останься с нами… Но я не могу улыбаться — их вино не опьяняет меня, их улыбки не согревают меня, и я продолжаю дальше свой путь. Я будто вижу весёлые, с рассыпающимся гомоном праздники в далёком доме, когда даже усталые ноги танцевать идут от лёгкого вина. Я будто вижу тонких девушек, и они согревают меня, смеющиеся дети согревают меня. Я гордо иду — я в чужбине победителем, не пленником прохожу. Для меня распахнуты ворота каждого двора, любые двери для меня открыты. Но я не войду в них. Я думаю о святом доме своей земли. Я спешу к нему, к его порогу. Я знаю, дорога к дому лежит через Берлин — и я спешу туда, чтоб никогда не было мучительного расставания с Родиной. Ярость закипает во мне, нестерпима тоска по родному краю, и я запеваю: Родина ваша некрасивая. Вода ваша невкусная. Домой возвратиться хочу. Я пою. Мы выходим на площадь. Девушки польки поздравляют нас, хорошие песни поют нам, но моя душа далеко — я по своей Красной площади тоскую, я из дома присланные письма читаю. Друзья и родные мои спрашивают меня: — Скучаешь ли? Сердце сжимается. Я отвечаю: В большой дороге К Родине моей Мне телеграфные столбы Указали путь. — Тоскуешь ли? — спрашиваете. Разве можно не тосковать. Истосковался, сильно истосковался по тебе, Родина моя. Любовь к тебе окрыляет меня, возвышает меня, приближает к тебе. Где, как не на чужбине, открываешь вдруг, затосковав, что нет для человека дороже единственной Родины, священнее её. Чем больше тоскую, тем острее тосковать хочется. Грусть настолько сильна, что верю в возвращение. А если не возвращаться — зачем тосковать? Я тоскую по тебе, очень тоскую, Родина моя.
Перевод Рустема Кутуя.
Подборку составил Николай Марянин.
Материалы комментируем в нашем телеграм-канале
 
|
|
|
|
|
Цитирование информационных материалов, размещенных в ИА "Улпресса" без получения предварительного разрешения допустимо при условии обязательного указания на источник цитирования: приведение ссылки — в печатных материалах, гиперссылки на cайт ulpressa.ru — в сети Интернет. Ссылка на источник или гиперссылка должны располагаться в начале текстового материала.
С.
Прочел про житие П.Мельникова в Чердаклинской Сосновке. Хотя по фамилиям Столяров, Малясов, Прудников, больше похоже на майнскую Сосновку. Вся исповедь напоминает роман “Мужики и бабы” Б. Можаева на Рязанщине. Хотя везде одно и тоже было. Запоминается, что на все письма Мельниковой, тогда аккуратно отвечали. И из приёмной М.И. Калинина и от Крайпрокурора и района. Про пароход и расстрелы в лугах видимо тоже правда. Печально Надо же было так воевать с собственным народом в масштабах всей страны. Откуда например в Ставропольских степях станицы с названиями Ленинградская, Тбилисская? Это старые казачьи станицы, население которых в 1930-х годах было поголовно выслано. А сами станицы после окружения войсками, были сожжены и затем по новой отстроены и заселены новыми жителями с новыми названиями. Хорошо, что Жан Бареевич разместил эти редкие для прочтения записки, как напоминание в наше фонариковое время сплошных праздников. О таком нужно помнить.
грамотей
Таланты разные бывают, Марянин тоже талантлив по-своему.Одно время свергал Ленина, Илью Николаевича, заделался гимнюком, дошла очередь и до писателей. Но нет, взять написать о Петре Мельникове, обстоятельную статью, он занят окололитературным крохоборством, создает перечень писателей проехавших через наш край, как правило, малоизвестных, ни какого отношения литературного к Ульяновску не имеющих. Публикует эти “открытия” в жур. “Синбирск” , теперь вот у Миндубаева.
Учительница
Грамотеи тоже разные бывают. Учителя литературы и библиотекари, к примеру, радуются, что журнал “Симбирскъ” публикует биографии и произведения юбиляров-писателей предстоящего месяца, очень удобно проводить по этим материалам уроки и читательские встречи. Но есть ещё и грамотей, которого корёжит от этого, видимо, в связи с тем, что в списках известных писателей-юбиляров его имя никогда не появится.
Владимир I
Что-то не то с нашими мастерами культуры. Не жгут глаголом сердца. Что ни выпуск, то комментарии, навевающие есенинские строки “… и не обмытого меня под лай собачий похоронят”. Что ж вы так запачкались, что только лая и заслужили под старость лет?
Юрий
Точно подмечено. Потому как поняли что фраернулись… а назад уже не отмотаешь…
Товарисч
Самокритично, однако… Комментарии ваши на собачий лай действительно очень похожи.
Юрий
Опять эта унылая борьба литературных власовцев с советской властью, которая только одна и вытащила крестьянство из забитости, убогости и нищеты, пусть даже и ломая об колено. Зато теперь красота: советов нет, село убито, крепких хозяйчиков кот наплакал, нищета возродилась, кто смог, тот убежал. Верили и надеялись на лучшую жизнь долго, но всему есть предел.. Большинство брошенных деревень опустели сравнительно недавно, уже в 2000-х… Лить на мозги эту ахинею про раскулачивание сегодня легко городской шушере, сельская беднота отфутболит.
Жан Миндубаев
Потрясает самоуверенная и высокомерная болтовня разного рода “Юриев”, “Владимироов Первых”, “Вторых ” и “десятых”…
Неужто им непонятно, что идет всемирный . и многовековой процесс переформатирования человечества? Неужто непонятно, что КОЛИЧЕСТВО проживающих в сельской местности и работающих на ЗЕМЛЕ людей уменьшается во всем мире? Что не это показатель успешного ведения сельхозпроизводства- а его эффективность и рыночная целенаправленность?
Неужто они , эти “Юрки” И “Владимиры” ек знакомы со статистикой , обнажающей истинное положение дел в сельском хозяйстве?(Как в мировом- таки в отечественном?
Совсем не надо иметь 100 трактористов на сто гектаров пашни- сечас с тим успешносправляются дестяь человек на современной технике,
Эх, “мудрецы”! Хоть читали бы что -гибудь..Давненько не видели ,поди, как живет ныне аельское население? У каждого двора0 крыша и щабор их профнастила, один или два автомобиля, скважина для добычи воды_ да и канализация частенько.. А дорога- не только до фермы(продукт вывозить). к правлению колхоза( чтобы управлять их района) и к магазину( чтоб товар второго сорта тем же крестьянам впаривать ( да еще и с ценовой добавкой)
Помолчите уж…
Владимир I
Жан, опять ты лезешь в политику.Домики под профнастилом, селянки в норковых шубах – это твое видение села. Но у самих селян другое мнение. Вот что говорит, например мудрец и деятель, лучший в стране МУЖИК (фермер), председатель общественного движения «Федеральный сельсовет» Василий Мельниченко:
“Нам ваша земля нужна без народа
– У меня крепнет убеждение, что главная задача некоторых представителей исполнительной власти сегодня – это не развитие страны. Народ и так бежит из села, из малых городов, с Дальнего Востока. А тут его побег хотят ещё больше ускорить. У меня в Галкинском сельском муниципальном образовании на тысячу с лишним квадратных километров 15 сел и деревень. В 2009 году там проживали 6400 человек. В 2017-м – 3075. Фермы все ликвидированы, рабочих мест нет вообще. И мы не исключение, такова ситуация по всей средней России, по Сибири.
Цель чёткая – освободить территории. Ведь без людей землю легко сдать в аренду, в концессию. В разработки каких-то руд, как на Хопре. Там никель надо копать, а чернь мешает… Но в телевизоре одни успехи. Информация о неслыханном социально-экономическом развитии[end_short_text] уже в два уха не входит! Надо закон принять – ещё по два уха пришить каждому россиянину, чтобы ничего положительного он не пропускал”.
Это в качестве ликбеза для тебя и твоих почитателей. Кстати, где они? Я скажу: они тебя просто опасаются. Потому что
репутация у тебя хуже, чем у Павлика Морозова: кого бы ты ни упомянул в “Глаголе” – он (она) сразу становится персоной подозрительной, если не сказать малопорядочной у читающей публики. Не губи ты их своим вниманием. Или это делаешь специально, чтобы только тебя тут поминали хотя бы и неприличными словами?
Жан Миндубаев
Василий Мельниченко,о котором впервые слышу, как мне кажется, выдает себя всего одной фразой:” У меня в Галкинком сельском муниципальном образовани…” Вы с галкиным никак не можете понять, что с..
– Во первых: во всех государтсвах мира неуклонно сокращается сельское население. Эот процесс начинался в России еще при крепостном праве- и пошел потоком сразу после РАСКРЕПОЩЕНИЯ крестьян..ДумаюЭ вы понимаете , почему селяне веками старались покинуть свои деревни, улусы, аулы,станицы,деревни, села и мальенкие города…да просто потому, что жить в них куда неудобнеее – и труд там (земледельческий0 КУДА ТЯЖЕЛЕЕ ,ЧЕМ В РАЗВИТЫХ городах…
бОЛЬШЕВИКАМ УДАЛОСЬ ПОСТАВИТЬ ПРЕГРАДУ НА ЭТИХ МИГРАЦИОННЫЪ ПУТЯХ: ОНИ СОЗДАЛИ КОЛХОЗЫ,совхозы- и отняли у крестьян(свободных людей) паспорта!
вы, поди , ведаете, что ни член колхоза,ни его дети не имели права покинуть пределы своих хозяйств без решения ПРАВЛЕНИЯ колхоза или сельсовета?
Или настолько неграмотны? Но как только (при Хрущеве) вернулись паспорта и денежная оплата- процесс миграции возобновился…
я СОГЛАСЕН, ЧТО ГОСУДАРСТВО ДОЛЖНООЗАБОТИТЬСЯ ПРОБЛЕМОЙ ОТТОКА НАРОДА С СЕЛЬСКИХ ТЕРРИТОРИЙ. нО ТОГДА УЖ ПОДСКАЖИТЕ (ВМЕСТ С МЕЛЬНИЧЕНКО) каК ЭТО СДЕЛАТЬ? кИТАЙЦЕВ ПОЗВАТЬ? иЛИ ВЬЕТИНАМЦАМИ ЗАСЕЛИТЬ ПРОСТРАНСТВА рОССИИ?
вОТ ТУТ “ЗАРЫТА СОБАКА”- А НЕ В ВАШЕЙ СПОСОБНОСТИ ОБЗЫВАТЬСЯ… все.Я с вами более не якшаюсь.
Ибо? Ибо не слишком люблю слабовато мыслящих.
А в СССР
Юрий
Ты в сторону увёл вопрос. Тебе говорят о нищете и обезлюдении сегодня, о которых ты замалчиваешь или прикрываешь фиговым листком рыночной целесообразности. Казалось бы дело твоё, ты ж литератор, а не политолог или историк. Но… Любую возможность используешь чтобы покаркать на советскую власть, причём тупо и примитивно. Даже сейчас про паспорта в селе ты чушь напорол.
“Магалиф”
Сегодня к вечеру, Бареичу как никогда особо тяжело оборонятся в своем окопе от т.н. “оппонентов”, они сегодня вместо привычного гаубичного беспокоящего огня, от которого ещё можно укрыться, в выкатили на передовую против Бареича тяжелые 220 мм реактивные системы залпового огня на базе танка, “Буратино” и “Солнцепёк”. Дальность ведения огня у них уступает знаменитым “Градам” и гаубицам, но бьют то они термобарическими зарядами, от давления разрывной волны которых уже не укрыться в окопах и ДЗСосах. И вот летят эти “термборики” – “Павлики Морозовы”, “литературные власовцы” и другие ярлыки, в лёгкую и небрежно отвешиваемые тут знатоками литературы Юриями и Владимирами, и прочими “любителями” любящими обязательно вмешаться в искусственно создаваемую кучу-малу. Например, о сегодняшнем материале, люди написали о том , что все лично пережив. А наши современные ульяновские “Глебы Капустины” -упрекают,неправильно пишите! Только наша точка зрения самая верная (практически по любому вопросу) на Глаголе, и обжалованию не подлежит!Сегодня одна надежда, на Пал Михалыча Романенко, если заглянет “на огонёк”, ему как бывшему градоначальнику известны видимо более надёжные и оборудованные ЗКП , чтобы переждать до утра выжигающий огонь ” Буратин”.
А сегодняшние оппоненты напоминают героя рассказа В.Шукшина “Срезал”, сорокалетнего, толстогубого, начитанного и ехидного мужика Глеба Капустина. Который обязательно вечерком приходил с мужиками в дом к приехавшим бывшим деревенским ставших, врачами, учеными, кандидатам наук, преподавателями, полковниками и т.д.-и….выждав момент СРЕЗАЛ! Например полковник не помнил, когда разговор зашел о войне 1812года, кто дал команду поджечь Москву. Бегали даже сверяться на дом к учительнице. Полковник по настоящему разволновался,в досаде ругался…а Глеб от каждого гостя гордо уходил “победителем”. Шукшиным удачно выведен яркий тип обычного занудливого но “талантливого” демагога.А
Может благодаря таким всезнающим “критикам”, и Н.А. Полотнянко уже не выставляет на первую страницу свой ” Литературный Ульяновск”? А скромно находится на Улпрессе вообще колонке СМИ.