Ведущий клуба-Жан Миндубаев.

                                ****

ЧРЕВО  ГОРЫ.

Повесть.

 Казанскому Университету посвящаю.

Глава 7.

…Мирошник долго ждал ответа от губернатора. Заглядывал в почтовые ящики и в подъезде, и в компьютере, посматривал на факс, на сотовый телефон.

«Дом Правительства» молчал.

«Вероятно, всерьез размышляют», – думалось Мирошнику.

А между тем весть о возрождаемом в Симборске кафедральном соборе достигла Москвы. Идея пришлась по душе и президенту, и правительству и думским депутатам.

И даже сам Патриарх пообещал посетить город для участия в закладке храма!

Губернатору оставалось решить две проблемы: найти деньги, чтобы начать стройку — и утихомирить противников грандиозного замысла.

Выяснилось, что противится возведению Храма не один только Мирошник.

Первыми заявили о несогласии с возрождением храма симборские коммунисты. Еще не было ничего – ни денег, ни проекта, но уже вывел на главную площадь города своих приверженцев местный коммунистический лидер Леня Круглов. Злой ветер с Реки трепал красные полотнища, неслись по небесам лохматые неприютные облака. Но непогода не остужала напора и эмоций собравшихся. Над площадью резко и непреклонно звучало :

«Не позволим кощунства на площади Вождя!»;

«Наш Бог – счастье трудящихся!»;

«Всевышний вам не поможет!»

И казалось: нет, не затерялись в тумане минувших десятилетий та ярость, тот безумный напор, та жестокость, с которыми деды и отцы собравшихся сто лет назад, вот здесь же, над волжской кручей, дробили, рвали, разрушали белокаменное величественное воплощение Веры и Ожидания – Кафедральный Собор Симборска…

Губернатор рассматривал митингующих из окна кабинета с увлеченностью зоолога, наблюдающего за суетой муравейника.

  • Напугать меня?! Я бандюков  гонял! А уж этих-то…

Губернские чиновники, как стая пингвинов в Антарктиде, согласно кивали головами: «Да, да, товарищ губернатор!»

Биографию  Колдунова знал в Симборске каждый. Как громл командир сепаратистов, как  отважно противостоял местным и неместным наркодельцам, как  высоки были его планы по  вознесению ввысь и града Симборска и жителей его… И как эффектно въехал он в Симборск дабы поучаствовать в выборах …

В те дни город был поражен красочным зрелищем.

…На центральной улице среди толпы стоял претендент на губернаторское кресло. Мэр города – суетливый невзрачный человек в пиджаке мышиного цвета преподнес генералу на сверкающей сабле рюмку водки. Тот бережно принял клинок с чаркой, поднес ко рту и мягко выцедил, ни капли не проронив на белоснежный китель…

Народ ахнул; две старушки возле бульварной ограды грохнулись наземь, оркестр грянул туш, громкое «Ура!» пронеслось над Симборском…

  • Чудо, чудо случилось! – вещали друг дружке бабы . – Когда спаситель наш явился к нам часы на городской башне сами собой зазвенели! Чует господь праведников, чует!

Эти слухи, конечно, не миновали ушей губернатора. И в лихорадочной предвыборной гонке он чуть ли не самым главным пунктом сделал обещание возродить Кафедральный Собор… И именно – на симборской Горе!

И ведь победил на выборах тихо ковырявшегося в местных неурядицах своего соперника Бодрячева! Напрочь опрокинул его – с помощью лихой московской команды, возглавляемой великим кинорежиссером Михаилом Халковым. Народ симборский, десять лет благодаривший Бодрячева за талоны на мясо, яйца и масло; за построенные им больницы, дороги и школы, враз переметнулся к ослепительному претенденту на губернский престол пообещавшему «златые горы и реки, полные вина…»

А вскоре изумленные симборцы узрели, как на Горе, откуда открывался изумительный вид на реку и заречные дали, торжественно закладывали первый камень в основание возрождаемого волей губернатора Собора.

Над волжским крутояром доцветала сирень, в безоблачном небе носились ласточки. Стражи порядка в белых мундирах окружали строительную площадку, где кучковалась симборская знать: губернатор, митрополит, министры, бизнесмены, политики.

Церковные хоры воспели; белые голуби взлетели, раствор с серебряных мастерков слетел, святая вода окропила собравшихся…

Мирошник с Романкиным глазели на торжество поодаль.

  • Заметь, пришли бабушки и чиновники – шептал поэт Романкин. – А где молодые рыцари православия? Поди на пляже, предаются телесным утехам?

Они стояли возле памятника вождю. Именно ради установления которого Собор и был взорван и снесен еще до начала Великой войны. Теперь Вождю и Храму предстояло соседствовать…

  • Не будет этого. Не выдержит двоих Гора. Не выдержит! – Пойдем-ка выпьем, поэт…

Выпить они были не дураки.

Глава 8.

Лето набирало свою жизненную силу. Дни были ясными, солнечными, радующими все живое. На лужайках взахлеб верещали стайки только что вылетевших из скворечников птенцов. Желтые ковры одуванчиков обрамляли дороги и лужайки. В небесной синеве заливались  жаворонки.

Мирошник сутками пропадал на откосах горы.

Как-то, в один из благостных дней раннего лета, с большой радостью в душе, вернулся он домой Открыл дверь своим ключом, зашел тихо, крадучись – хотел удивить и обрадовать супругу.

В спальне Елена с кем-то болтала по телефону. А в  коридоре висел  параллельный аппарат.

Михаил снял трубку.

Жена общалась с каким-то мужиком. Тот настойчиво бубнил одно и то же:

  • Ради этого крота ты хоронишь себя в симборской дыре?! Ты для него всего лишь бытовая деталь, домработница – не более. Его ни-че-го не интересует, кроме этой Горы! Только Чрево этой Горы! Я каждую ночь вижу тебя рядом, милая, на розовых простынях…
  • Ну допустим, простыни у нас были белые… Да ведь я же всегда смогу к тебе прилететь. И ты сюда, ко мне, являться будешь, гостиницу я тебе обеспечу…
  • И ради чего ты торчишь в этом Симборске?
  • Ради дочери, ради нее. Пусть повзрослеет. Подождешь, милый? Потом мы все наверстаем, обещаю…

Мирошник был из тех наивных людей, кто верит в порядочность. Он не умел скандалить, семья представлялась ему пространством, отгороженным от всех мерзостей бытия. И вот – пропасть, невероятность, невозможность. Мир, созданный им, рушился.

Он тихо повесил трубку, опустил на пол рюкзак. Выяснять было нечего; истина лежала перед ним в полном обнажении… «В обнажении…» – подумалось ему…

Ресторан через улицу работал до четырех утра, свободных столов было полно. Официантка -блондинка с понимающими глазами – принесла водку и закусь. Накрывая стол, почему-то спросила:

  • В командировке?
  • Да. Вроде. В откомандировке, точнее… Сигареты принесите.

Он бросил курить, когда родилась дочь. Ради нее. Теперь он обязан был ради нее принять ложь за правду и стерпеть нетерпимое. И закурить.

Когда он заполночь вернулся домой без скандала не обошлось. Супруга была в ярости:

  • Мы его ждем, а он водочкой тешиться пошел!?.. С какой такой радости, Мирошник?

Она приобняла его, чмокнула в щечку. Тупо глядя на женщину, с которой прожил двадцать лет, он пытался понять: в какие мгновения своего бытия она бывает искренней?

У него хватило сил закрыть глаза и смолчать. Спать он улегся на тахте в гостиной. Впрочем, жену это не озадачило.

Он пытался приучить себя к двойственности своего положения. Привык к своему узкому холостяцкому дивану . Смирился с тем, что в семье он является чем-то вроде постояльца, который никого не радует – но и никому сильно не мешает… Спал, ел, приносил деньги, гулял с дочкой.

Обидно – но терпимо. Многие так живут всю жизнь. С какой стати он должен быть исключением? Чем он таким отличался от всех других, которые воспринимают жизнь, как приспособление к невезенью?

  • Не меряй свою жизнь тем, что тебе не досталось, – наставлял его поэт Романкин. – Будешь вечно несчастным. Ты оценивай житуху по тому, что могло бы быть куда хуже, чем получилось. Омара Хайяма помнишь?

Ты обойден наградой – позабудь!

Дни вереницей мчатся – позабудь!

Небрежен ветер: в вечной книге Жизни

Мог и не той страницей шевельнуть.

  • Жена у него, видишь ли, с другим мужиком спит. Эка беда! Как говорила одна бабка по такому случаю: «И чего это мужики мучаются? Каждому достанется – и ишшо останется»…
  • Так что не страдай, кобель!

Но «кобель» страдал. Его душа, с детства тянувшаяся к ясности, простоте и истине, ныла от недоумения и обиды. Но слабость характера понуждала быть смиренным и терпимым…

Наверное, это тянулось бы годами. Но однажды вернувшись из блужданий по откосами провалам Симборской горы, Михаил обнаружил дома пустоту. Вроде все было на месте — мебель, посуда на кухне, коврик в прихожей. Только в шифоньере не оказалось женской одежды.

А в доме – дочери.

И на столе лежала записка. Короткая, из двух слов:

«Прости и прощай».

Далее все произошло быстро: развод, раздел, разъезд… Супруга укатила в Москву, забрав дочь. Мирошник перебрался в КГТ – «комнату гостиничного типа» — гениальное изобретение советских архитекторов, довавшее возможность уединиться жильцам хотя бы для совокупления… Для всех остальных житейских нужд были отведены «места общего пользования…»

Впрочем, Мирошника это уже не волновало. Он почувствовал неотвратимый, конечный ветер полного одиночества…

Теперь он принадлежал только симборской Горе, ее таинственному Чреву…

Глава 9.

Долгожданное приглашение посетить «Дом правительства» явилось в виде телефонного звонка.     Металлически-инертный голос произнес:

  • Это помощник губернатора Кулькин. Вас ждут завтра в четырнадцать.

Пи-пи-пи…

Казенные здания всегда веселили Мирошника своей помпезной надутостью. Молчаливо напряженные лица клерков, угодливая настороженность секретарш, ковровые дорожки на лестницах и в коридорах порождали в нем не трепетное почитание власти – а насмешливое неуважение к ней: ишь, распустили перья павлины! И кого хотят этим пригнуть, прищипить, заставить оробеть? Шайку придворных, несчастных лизоблюдов? А на человека, который годами лазил по горам, тайге и тундре – разве это подействует?

Первое, что бросилось в глаза в резиденции губернатора: многозначительные входные дери: массивный темный дуб, громадные бронзовые ручки, напомнившие Мирошнику входы в гробницы фараонов. За дверью – стойка, за ней три непроницаемо-значительных физиономии стражей порядка.

  • Вас вызывали?
  • Приглашали, — поправил Мирошник.

Служивый нажал кнопку, высветилась зеленая стрелка, щелкнул турникет.

В приемной губернатора сидели трое страждущих. Помощник доложил «наверх».

  • Мирошник.

И – любезно:

  • Проходите.

Кабинет «самого» впечатлял. Кроме федеральных вождей на стене значился  портрет фельдмаршала Суворова. Знаменитый полководец глядел на хозяина кабинета как-то снисходительно.

Региональный вождь, чью осанистость подчеркивал прекрасно сидящий на нем  мундир, приступил к делу мгновенно.

  • Вчитался я в твое письмо, поразмышлял, кое с кем посоветовался – не ты же один у нас тут такой умный.
  • Вот что хочу сказать тебе, геолух. Честно говоря, видеть тебя не очень хотелось. Но ты уже достаешь всех своими «пугалками». Меня в панику загнать хочешь… А ты знаешь, как с паникерами в опасных ситуациях поступают? Вот именно- расстреливают. Сразу, Без суда и следствия. Еще кого тревожить надумал? Может, еще и до патриарха добираться станешь? Газетки шевелишь, говорят…

Гора, видишь ли, треснет – если я храм возведу. Ты славы, поди, захотел?

Мирошник молчал.

– Вот лежит передо мной заключение знатоков почище тебя: Гора стояла и стоять будет! Как и мой храм на ней!

Советую: заткнись! Не вставай на дороге! А то я своих разведчиков с Кавказа выпишу. Они в оползнях очень хорошо разбираются. Засыплют так, что потом ни одна собака не сыщет!

Мирошник выслушал тираду молча. После губернаторского «Свободен!» так же молча встал и вышел…

Он понял все. Ему предстояло принять решение.

Продолжение следует.