«Расторопный кавказец быстро превратил один из отсеков подземелья в свои владения. Устроил нечто вроде буфетной, завел продуктовый склад, в котором был особый отсек с железной дверью.»

                                          ***

                    Жан Миндубаев.

ЧРЕВО ГОРЫ.

Повесть.

Казанскому Университету посвящаю.

Глава 12.

«Кавказский человек» Карим появился неожиданно и весело. Мирошник беззаботно рыбачил в том месте, где когда-то русло старой, еще не запруженной Волги, вплотную подходило к Горе. Именно здесь все еще держались на слабой струе знаменитые волжские лещи, жадно берущие на поджаристую хлебную корку. Лещи, столь хорошие к пиву…

Вдоль набережной беспрестанно сновали машины. Любопытные водилы то и дело тормозили с одним и тем же, ненавистным для рыбаков вопросом: «Дергает?» И каждый удильщик отвечал так же односложно: «Дергает! Как в колодце».

И плевался вслед любопытным.

Громадная фура подкатила медленно, деликатно. Хлопнула дверца, Мирошник уже приготовился к дурацкому вопросу. Но услышал другое:

  • Салям алейкум, друг! Вот пиво тебе к рыбка привез. И арбуз –гранат – курага-витамин!
  • Карим? – удивился Мирошник. – Каким ветром? Откуда? Зачем прибыл в Симборск? Как меня отыскал?
  • Эй, друг! Язык до Киева доведет! А твоя Гора найти – плюнуть раз! Фрукт – орех, консервы с Кавказ везу; ты подвал – хранить обещал… Помнишь, а?

Так возник в чреве Горы снабженец и торговец «Карим-оглы – ибн Симбор».

Карим оказался мужиком полезным и щедрым. Открыл на городских базарах ларьки, наладил бойкую торговлю, щедро угощал гостей подземки всем, что возил с Кавказа: сочные гранаты, отменные грецкие орехи, мясные и овощные консервы. Все это были весьма к месту.

Расторопный и хозяйственный кавказец быстро превратил один из отсеков подземелья в свои владения. Устроил нечто вроде буфетной, завел продуктовый склад, в котором был особый отсек с железной дверью.

Туда никого не пускал:

  • Тут самый дорогой товар…

Хитро подмигивая, добавлял:

  • «Огненный вода» для хороший человек…

Карим постоянно затаскивал в свой «особый» отсек какие-то ящики, упаковки – и прочее. Что и где добывал Карим, откуда возил в Симборск – никого не волновало…

«Кавказский человек» оказался мужиком покладистым, изворотливым и компанейским. Быстренько со всеми познакомился и подружился. Характером оказался веселым, можно сказать игривым.
Обосновавшись, заявил Мирошнику:

  • Ты зачем так скучно живешь, а? Монах что ли ты? Мужик молодой, женщина тибе нужен! У мине на рынке такой красавица стоит – Царь-баба! Смотришь – ум теряешь. Пригласить?

Но Мирошнику было не до женщин. Состояние его было странноватым –  его перестала радовать жизнь.

Постоянно мучила его одна и та же мысль: неужели вот так и сгинуть ему в этой Горе, никому не доказав бессмысленность сооружения Храма на ней? И никто никогда не узнает, что жил на свете гидрогеолог Михаил Мирошник? Что были у него любимая работа, друзья, семья, ребенок – как у всех нормальных людей… И было главное: доказать дуракам, что нельзя строить величественные сооружения на зыбком фундаменте! Будь то храм – или даже такое грандиозное сооружение, как коммунизм! Никак нельзя!

Но доказать не получилось… А сейчас, окруженный какими-то странноватыми людьми, обречен он, заперт в этой Горе! И уже привык к ней! И только потому, что он пытался объяснить самоуверенному и жадному до власти человеку бессмысленность затеянного им строительства на провальном – в силу физических законов – месте?!

Единственным увлечением оставалась рыбалка. Он с раннего утра забрасывал крючки в волжские глубины, где стояли на донной струе крупные язи, столь неравнодушные к клубку насаженных на крючки дождевых червей… И когда вдруг после долгого ожидания тренькал звонок на спиннинге и напрягалась толстая леска – пробуждался в его душе азарт, дерзанье, чувство…

Медленно вращая катушку, он чувствовал тугие порывы пойманной рыбы, осторожно подводил ее к берегу, подвигал с хвоста сачок… И вот она, плененная, обреченная жизнь, которой он волен распоряжаться! Точно так же, как кто-то имеет возможность коверкать и его судьбу…

И бросал трепыхавшуюся рыбину обратно в родную стихию, невольно сопрягая ее мучения со своими терзаниями…

Это как-то успокаивало, словно добавляло капельку в тот сосуд добродетелей, который он был призван пополнять…

Так ему мерещилось.

К инертности бытия добавлялось нарастающее чувство опасности. Он стал просыпаться по ночам; лежа с закрытыми глазами тревожно прислушивался к звукам в толще Горы: не скрипнет ли? Не раздастся ли стук вывалившейся из стен старой кирпичной кладки? Не встревожится ли кот, давно пригревшийся у ног его постели? Коты  первыми чувствуют опасность.

Но пока Гора вела себя тихо. Мирошник успокаивался, выходил на берег Волги, всматривался в слабые огни Заречья, вслушивался в умиротворяющий плеск волны, ощущая абсолютную никчемность собственного существования. Да и всего человечества вообще: «Ну, что это двуногое племя, к коему я принадлежу может сотворить на этой чудной планете? Пять тысяч лет назад они стали возводить одни Храмы; через две тысячи лет поменяли своих богов, разрушили старые капища – и стали сооружать новые… Сто лет назад подались в небо на фанерных крыльях – а теперь вьются над земным шаром, как туча мух над навозной кучей… И умудряются за год сжигать столько углеводов, сколько природа создает за одиннадцать тысяч лет…»

На фоне таких умозаключений и Гора, и сооружение Храма на ней казались ему событиями и мелкими, и ненужными…

Но приходил новый день. Загоралась над Волгой алая заря; раздавались первые птичьи крики; крепко плескался судак в реке, гоняя мелочь на мелководье… Выползал из подземелья кот, потягивался вальяжно, подходил потереться об ноги…

И оттаивала душа, размывалась ночная тоска, бодрил солнечный свет. И снова хотелось жить, ощущать жизнь – не задумываясь ее сущности, предназначенности, смысле.

Хотелось просто жить.

Глава 13.

Наверху строили Храм. А внизу, во чреве Горы, как-то незаметно, исподволь собиралась компания персон, выкинутых различными обстоятельствами на обочину жизни – но полагающих, что именно они – если по справедливости – и должны были бы определять принципы и способы не только личного – но и мирового устройства….

Все они там, наверху, в городе были вполне нормальными обывателями: имели квартиры, семьи, работу, друзей и врагов, жен и любовниц, детей и внуков. Но некая неудовлетворенность своей социальной ролью, преувеличенное самомнение, разного рода неурядицы, встречавшиеся им на жизненном пути, понуждали их искать полного самовыражения и самоудовлетворенности здесь, в Чреве горы…

Эти люди обожали самые разнообразные, порой явно нелепые дискуссии – и страсти в подземке разгорались нешуточные.

Диспуты обычно возникали по субботам. Компания была сугубо мужской.

Вот преподаватель местного политеха Корбоконь оспаривает теорию Вернадского о всеобщем законе миграции атомов:

  • Изобрел же этот академик и мировое светило какую-то нелепость! Атомы, видишь ли, у него должны бесконечно перемещаться и видоизменяться! Железо, понимаете, у него явилось из некогда существовавших микробов! И если процесс миграции атомов почему-то замедляется, то непременно на Земле должны возникать войны!
  • Чушь сплошная! Я лично сейчас готовлю монографию, в которой однозначно утверждаю: все войны на планете рождены непомерной жаждой власти отдельных властных ублюдков… Никакого отношения они к теории миграции атомов не имеют! И – точка! Потому предлагаю: как только в человеке будет замечено стремление властвовать – так его сразу в резервацию! Как североамериканских индейцев… Или к нам сюда – мы его преобразуем!

Инженер-строитель Белочкин поддерживал коллегу, утверждая, что вертикаль не есть олицетворение человеческого прогресса.

  • Вектор развития «gomo sapieus» должен быть горизонтальным!, – кричал он. – Ну, скажите, на хрена было этим зажравшимся толстякам из Арабских Эмиратов громоздить над песками здание в восемьсот сорок метров высотой?! Им просто остоибенили золотые унитазы – вот и решили вверх рвануть… А вот выше создателя не вспорхнешь, нет…

Биолог Волгин, тощий нервный субъект с редкой бородкой и лихорадочными глазами готов был растерзать того, кто ввел в оборот термин «Гармония природы».

  • Ну, какая к черту гармония? – кипятился он, заваривая очередную порцию любимого чефира. – Гармония – это когда каждый каждому брат и друг. «Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг…» А в природе? Кто тут кому место уступает? Каждый мечтает другого сожрать. Сорняк грядки душит; лиса зайца жрет; курица червяка клюет. Каждый сидит и смотрит: а вдруг слопают? Такая вот «гармония», туда ее растуда. И у людей тоже самое! Сидят, как сычи во тьме, следят друг за другом- а вдруг сосед хочет его теплое местечко прихватизировать? А тут еще «великий пролетарский писатель» вякнул: «Человек – это… это!… звучит гордо!»
  • Нет, коллеги! Человек – это не «гордо», это говно!

Такого рода дискуссии возникали в Чреве Горы спонтанно – и кипели страстями нешуточными. Кое-кто из дискуссантов покидал подземелье и вчерашних сотоварищей со словами не только предостережений – но и угроз типа: «До вас еще доберутся! Я поспособствую!»

Подземелье тем не менее обживалось. Пространств тут хватало. Сенсацией для обитателей чрева Горы стало обнаружение целого комплекса вполне обустроенных помещений, явно не имевших никакого отношения ни к гидрологии, ни к противооползневым сооружениям…

  • Для чего ковыряли гору? – терялись в догадках сотоварищи Мирошника. Он просвещал:
  • Неподалеку от Симборска, в Жигулях, для товарища Сталина убежище в годы великой войны срочно готовили, туда советское правительство в сорок первом из Москвы собиралось удрать. Но вождь Москву не бросил…
  • А в Симборске-то зачем рыли катакомбы?

Этого никто не знал.

Отгадка пришла неожиданно. Однажды поэт Романкин, посетив областную научную библиотеку, вернулся загадочно-важным.

  • Ты премию Карамзина получил, что ли? – поинтересовались «горные интеллигенты». – Или решил с выпивкой завязать?

В ответ Романкин вынул из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги. Многозначительно пояснил:

  • Из архива. Ксерокопия. Девчата услужили.

И зачитал: «Осенью 1941 года со всеми предосторожности военного времени, в полной тайне, в которую не были посвящены даже члены Политбюро ЦК ВКП(б) таинственный состав из нескольких вагонов отбыл глухой ночью из Москвы. Даже машинист не знал, что везет состав и какова станция назначения…

По прибытии вагоны были загнаны на самые дальние тупики железной дороги. Таинственный состав ждал своего часа».

  • Дальше в этой истории наступает такой мрак который развеялся лишь спустя многие десятилетия, – пояснил Романкин.
    Оказывается, мрачно-молчаливый состав в октябре 1941 года срочно эвакуировал из Мавзолея саркофаг с телом Главного Вождя. Было решено отправить его на родину, в город, где «Ильич» родился и вырос. Там срочно сооружалось подземное хранилище…
  • Поняли, зачем срочно рылись в Горе эти помещения? Для гения всех времен и вождя всех народов! – торжествующе вопрошал Романкин. – Так что, можно сказать, в царских покоях живем!
  • Я вам сейчас гениальные стихи прочитаю! Про самого себя, господа подземцы!

Даже сильно пьяный Романкин всегда читал свои «нетленки» с выражением. Когда-то он с большим успехом исполнял знаменитого пушкинского «Гусара», который в отсутствие автора был продан несравненной супругой Александра Пушкина издателю Смирдину по десяти рублей за строку – неслыханная цена!

«Скребницей чистил он коня.

А сам ворчал, сердясь не в меру:

  • Занес проклятый черт меня

На распроклятую квартеру!»

Ныне Романкин читал то же самое — но уже без молодцеватости, с нутряным надрывом, с той затаенной тоскливостью, которая выдает душевную неустроенность человека…

Стремглав лечу, лечу, лечу,

Куда не помню и не знаю;

Лишь вечным звездочкам кричу:

  • Правей!.. И наземь упадаю…

А еще поэт Романкин обожал сочинять частушки. В легком подпитии он выбрасывал их из себя нескончаемыми тучами…

Как в посаде Мелекессе

Атом колют пополам

Вы с меня, робята, слезьте –

Все равно я вам не дам…

И неизвестно, к чему это «слезьте» относилось: то ли к некой веселой бабенке – то ли к таинствам атома…

А поэт все больше и больше вдохновлялся:

Возле города Симборска

Ночи очень лунисты…

Девки сисисты, речисты

И немножко кунисты…

Или:

У российского народа –

Растудыт его нимать! –

Нет в селе водопровода!

Как все это понимать?

А в ответ Романкину неслось:

У российского народа –

Разити его нимать! –

Нет воды для огорода!

Будем снова голодать?

 

Романкин не сдавался:

Распроклятый сорок третий!

Надоело воевать!

Но Симборскую губернию

Снова будем создавать!

И – без всякого перехода:

Ленин умер – стало хуже!

Сам зарылся – хрен наружу!

 

И добавлял жару:

Эк, Карсун, ты Карсун!

Чудо-городочек!

В попку палец если сунешь

Вырастет горшочек!

Он намекал на исконное занятие карсунцев – гончарное дело….

А еще:

По Киндяковке, по круче

Ехал новенький трамвай!

В том трамвае туча-тучей

Сидел радостный Бабай!

– Это Скочилов  благословлял открытие трамвайной линии  в Симборске,- пояснял  Романкин.

Доктор философии Проржанов морщился, вставал – и перебивал Романкина своим сочинением:

Ты не профессией нам дорог –

Ты дорог нам, как человек…

Но в наш сверхпросвещенный век

Мы помним: Вася — гинеколог!

Ты не профессией нам дорог.

Но мы хотим тебе сказать:

Ложась в случайную кровать

Мы помним: Вася – Гинеколог!

Этот всплеск интеллекта  вызывал аплодисменты…

«Наливания» случались в подземке все чаще и чаще – такой тут эмоциональный собрался народец, которого становилось все больше и больше. Люди «кучковались» разнообразные: бородатый скульптор Расклюев, гордившийся тем, что именно он воздвиг на вершине Горы памятник царскому воеводе, основавшем в семнадцатом веке Симборск; инженер со смешной фамилией Ляпис, доказавший, что сельское хозяйство России быстро выйдет из разрухи, если ликвидировать все асфальтовые и железные дороги. «А почему?» – вопрошали его весьма заинтересованные приятели. На что многозначительный инженер отвечал снисходительно:

  • Да это же элементарно! Пахотной земли прибавится. Урожай возрастет – вот и все.
  • А грузы как возить?
  • Тоже просто. Будем возить на струнном транспорте. Натянем по столбам рельсы – и вперед паровозы! А под ними сады, луга, пашни! Проекты у меня уже готовы.

И Ляпису верили.

Проектов такого рода рождалось в головах обитателей Горы немало. Одна идея особенно заинтересовала Мирошника.
Как-то появился в апартаментах подземелья уволенный по сокращению преподаватель местного университета Матвей Колодарский. На самом деле этот тучный человек с бархатными черными глазами был коренной грузин Отар Гогашвили из незаметного городка Они, приехавший в Симборск на учебу. Получив диплом по странной специальности «Менеджер по связям с общественностью», стал работать в многотиражке местного политеха. Однако чем-то не понравился ректору – и был из газетки уволен. Так ректор обрел себе врага – а Гора нового обывателя.

Жители подземки были склонны верить любым аномалиям, любым чудесам, любым видениям.

Бывший протоирей Исиодор – плечистый здоровяк, известный в миру под кличкой Сидор Лютый был лишен сана отнюдь не за еретическую мысль об общих корнях ислама и православия – а за свое знаменитое членовредительство.

О том, как и почему это случилось, знал весь Симборск. История была занятной – и случилась она с Исидором в городе Казани…

В те годы главная танцплощадка города в парке имени Максима Горького по вечерам была забита до отказа. Юные проститутки и фарцовщики, стиляги и скромняшки-десятиклассницы; молодые лейтенанты и карточные шулера – все топтались тут под звуки хреновенького оркестра. Трещала под напором желающих попасть на танцульки дощатая стена, ограждающая гигантскую сковороду.

Площадка стояла на краю лесистого оврага. Из него через ограду и лезли на танцпол ухажеры – не ради халявных танцулек – а чтобы «клеить» веселых девиц, вкусить кайф разгоряченной толпы – а то и подраться с соперниками… Милиция, постоянно здесь дежурившая, выбивалась из сил…

Но в тот вечер даже многое видевшие стражи порядка потеряли дар речи. Когда замолк оркестр, раздался вдруг над оврагом истошный вопль. И выполз из кустов на четвереньках окровавленный мужик, державший в правой руке бритву – а в левой какой-то кровавый ошметок…

Это был высланный год назад из Московской епархии за многие прелюбодеяния молодой Исидор. Местом служения для греховодника было определено пригородное село Лишево… Оттуда-то и притащился заскучавший святой отец в город Казань на поиски увеселений… Но поскольку было зело пьян, на площадку допущен не был… И тогда спустился Исидор в овраг и отчекрыжил себе бритвой самую значимую мужскую часть тела со словами:

  • Из-за тебя тоску и мучения обрел! Аз и воздам!

И махнул бритвой…

И ведь выжил!

Он приставал к Мирошнику с одним и тем же:
– А ты чего это решил против власти переть? Или не один хрен тебе – устоит гора под Храмом, не из душевной потребности – а из людской гордыни рождаемый? Ты же ведаешь – не молиться ныне туда пойдут – а из потребности себя показать! Вот и сидел бы тихо, как мышь под метлой… А то возьмут да и сметут.

Мирошник понимал, о чем толкует бывший служитель церкви.
Подземное помещение, напоминавшее станцию московского метро, где в ноябре грозного 1941 года выступал вождь всех времен и народов, отец и брат нации товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, отзывалось гулким эхом. Неудачливая жизнь каждого из слушателей выжимала слезу. За нервами клали друг другу руки на плечи, обнимались, выпивали не чокаясь – как на поминках. Незримое сгущение обреченности заполняло подземелье, приютившее неудачников бытия…

А на Горе, где безмятежно синело небо и плыли неспешно по нему редкие белые облака, кипела созидательная жизнь. Уже тянулись к этому небу, к этим белоснежным облакам светлые купола, ожидающие крестов, уже был вымощен подъезд к Храму, стояла церковная ограда, за которой высаживались в свежевырытые ямы молоденькие липы…

Все шло к завершению. И регулярно появлявшийся на стройке со своей многочисленной свитой  губернатор лишь удовлетворенно разводил руками, бросая покровительственно подбежавшему начальнику стройки:

  • Встает Божий Дом?!
  • Вашими стараниями, господин губернатор!
  • И когда же крестовоздвижение?
  • К святой Троице постараемся!
  • Тому и быть!
    (Продолжение следует).