…Она не спала всю ночь. Она слышала, как медленно и плавно поворачивался земной шар — в бездонной тьме, в далеком звездном звоне. Хрупкие и холодные, как льдинки, звезды смотрели на теплую землю, пахнущую ржаной соломой, травами, хвоей.

На землю, согретую человеческой любовью и дыханием детей. Звезды старались понять сонное бормотание городов, звезды заглядывали в спокойные холодные воды, где сторожили тишину молчаливые рыбы, звезды слышали, как глухо падали в траву спелые яблоки. Они все понимали, звезды! Они разгорались еще ярче, когда в великом безмолвии ночи раздавалось по всей Вселенной шепотом сказанное  слово:

— Люблю!

***

От ведущего.

Публикую   один из моих  рассказов… Он был навеян романтической историей случившейся со мной на берегу реки Свияги в далеком 1963 году…

Рассказ  в те времена  опубликовала газета  «Литературная Россия». Затем ( к моему удивлению)  его заметили в Польше, перевели  на польский…  и  напечата ли  в сборнике «Sptkane  na schlyhu”  (избранные русскоязычные рассказы)

Публикую  не из хвастовства- а как  еще одного доказательства того  что  личные переживания автора – это   побуждение  к  литературному  творчеству..

****

 

Жан Миндубаев.

День рождения.

(Рассказ).

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

— Сколько на твоих?

— Десять. Только десять. А мы с тобой вместе уже целых два часа. Получается, что десять меньше, чем два. Тебе не кажется это странным?

— Нет. Мне кажется странным, что мы с тобой не были вместе целый год.

— Не целый, а — только!

— Это тебе — только. Мне — это был целый год, хоть в нем и не хватает одного месяца. Год, в котором я получил ровно двадцать два письма. По два в месяц. Аккуратно. Как зарплату.

— Зарплату ты получал аккуратнее. От банка до этого вашего НИИ все-таки не шесть тысяч километров.

— Он мог бы быть и твоим, этот НИИ. Тебе же предлагали.

— Мне еще Тимка Загай говорил, что из меня не получится научного работника. Тимка знал это точно — он же был групоргом. А потом — кому бы я писала письма? Я очень люблю писать их.

— Дважды в месяц?

— Это по одному адресу. Письма, как известно, доставляются в любой пункт Союза.

— Ах, так?!

— … Вы нахал, сеньор! Вон тот сержант только делает вид, что читает газету. Он все видит. Он заберет вас за мелкое хулиганство на пятнадцать суток. И мне придется продлить отпуск, чтобы носить вам передачи.

— Мне кажется, что тебе придется продлить отпуск надолго.

— Сержант опять смотрит.

— Следит за нами. Он знает, что мы едем без билетов.

— А мы без билетов? Для романтики?

— В целях экономии. Куплю себе будильник. Еле успел на пристань.

— А я успела даже на базар. Вы любите яблоки, сеньор? И вино? К нам это все привозят на вертолете. В тайге потом две недели пахнет яблоками.

— А не три?

— Бывает, и три. Это сколько тебе захочется. Всегда все бывает столько, сколько тебе захочется. Вот мы сейчас едем в луга на три дня. На те несчастные три дня, которые я украла у нашей доблестной экспедиции ради тебя. Ну, хорошо, не смотри на меня так — и ради себя. А мне кажется, что впереди у нас не три дня, а три недели. Нет, больше! Много недель!

— Таких, как сегодня?

— Как сегодня. Чтобы было много солнца. И чтоб палуба обжигала пятки. И чтоб ты и я. Больше не надо никого. Ладно? Мы с тобой дружим полтора года, и мне всегда хотелось, чтобы рядом с нами кто-нибудь был. Чтобы было много людей. А сейчас я не хочу никого. Это, пожалуй, оттого, что я постарела. Я здорово постарела, да?

— Порядком. Ты стала кокеткой.

— Так вот. Ни-ко-го. Когда я выйду за тебя замуж…

— У вас в тайге все такие самоуверенные?

— В тайге все такие. Уверенные в себе. Неуверенным у нас плохо. Скучно. Поэтому они удирают. Правда, не всегда. Некоторые из них становятся уверенными. И помнят свои слова.

— Не злись. Я пошутил.

— Я не злюсь. Не за тем, чтобы злиться на тебя, я летела шесть тысяч километров.

— Зачем же?

— Чтобы узнать, избавился ли ты от того, чего тебе не хватало.

— Хм. Не темни. Мне не хватало только  тебя.

— Возможно. Когда я уехала. А до этого тебе не хватало чего-то другого.

— Кого-то?

— Чего-то. Из-за этого “чего-то” я и не осталась в городе. И мне очень хотелось узнать…

— Не стоило тратить кучу денег.

— Ты глуп. Ты глуп, как тоскливый день.

— Ты красивая. Ты красивая… как смех. Помнишь, я поругался с Тимкой Загаем? Я поругался, чтобы он не рассказывал, какая ты красивая. Он любил делать это.

— Не надо было с ним ругаться. Он был неплохим парнем.

— Жаль, что его нет здесь, правда?

— Не ревнуйте, сеньор. Пережитки надо выкорчевывать.

— Там, у вас, уже выкорчевали? Это, наверное, удобно — жить без пережитков, а?

* * *

Двое сидели на самой корме. На высоком ящике со спасательными поясами. На виду у всех пассажиров маленького катера, петлявшего по тихой реке. Двое смотрели друг на друга и поэтому не сразу заметили, что катер ткнулся носом прямо в берег и враз опустел. По­следним, оглядываясь, сошел милицейский сержант. Потом на корму прошел матрос и требовательно полюбопытствовал:

— Сходить будете?

— А что?

— Дальше некуда. Билеты имеются?

— Понимаете, он никогда билеты не берет. Экономит на будильник.

Матрос засмеялся. Под сходнями дремали мальки. С берега тянуло жарким шорохом кузнечиков. Над сонным селом, над лугами, над заросшими старицами висел прокаленный июльский полдень.

Матрос проводил двоих долгим взглядом, восхищенно покрутил головой. Вздохнул, полез купаться.

* * *

Она не спала всю ночь. Она слышала, как медленно и плавно поворачивался земной шар — в бездонной тьме, в далеком звездном звоне. Хрупкие и холодные, как льдинки, звезды смотрели на теплую землю, пахнущую ржаной соломой, травами, хвоей.

На землю, согретую человеческой любовью и дыханием детей. Звезды старались понять сонное бормотание городов, звезды заглядывали в спокойные холодные воды, где сторожили тишину молчаливые рыбы, звезды слышали, как глухо падали в скошенную траву спелые яблоки. Они все понимали, звезды! Они разгорались еще ярче, когда в великом безмолвии ночи раздавалось по всей Вселенной шепотом сказанное слово:

— Люблю!

И звезды дрожали в волнении, звезды бросались вниз и безрассудно сгорали — они хотели, чтобы исполнились все желания. А у нее в эту ночь было одно-единственное желание — она ждала счастья.

Она не спала всю ночь. Всю ночь она не сомкнула глаз, чтобы услышать, как оно придет к ней — счастье. Оно шло очень тихо — наверное, на цыпочках, поэтому она и не услышала его. Но она знала, что счастье пришло и теперь останется с ней так долго, как ей захочется. “Всегда бывает столько, сколько хочется”. А ей хотелось счастья на всю жизнь — и себе, и всем живущим рядом с ней: луговой мыши, осторожно шуршавшей газетой возле рюкзака, беспечному гармонисту в затерянной деревеньке, бегущим где-то поездам, набитым человеческими снами и судьбами. И она не спала, и все думала об этом, и смотрела, заложив руки за голову, в небо, где уже таяли звезды, и улыбалась. А когда близко, как будто прямо за стогом, прошлепал по реке катер, она повернула голову и увидела, что он — спит. Это было невероятно, но он спал, натянув на голову свой плащ. Он спал, как будто ничего, совершенно ничего не случилось в эту июльскую ночь, пронизанную звоном звезд. Он спал ничком, и это рассердило ее. Ей захотелось разбудить его, но она тихонько поднялась и пошла к реке, на которой заря уже раскатывала малиновые дорожки. Сбросив платье, она постояла немного, задумчиво припоминая что-то, и, вспомнив, боязливо вошла в воду. На середине реки полежала на спине, а потом, набрав воздуха, пошла в таинственную холодную бездну. Она падала долго и плавно, а потом, ужаснувшись, бросилась вверх, яростно отталкиваясь руками и ногами, выскочила из глубины и ринулась к берегу, подгоняемая жутким страхом…

Он не чувствовал ее тревоги и все еще спокойно спал, раскинув ноги в коротких пестрых носках. Сигареты отсырели, их надо было высыпать и посушить, но она бросила пачку обратно в траву и курила торопливо, опасаясь, что он проснется. Он ведь не знал, что она начала курить.

А она начала — в октябре прошлого года, там, на берегу ненормальной таежной речки, в которой она чуть-чуть не утонула, когда их лодка пошла ко всем чертям, трахнувшись о скалистый зуб на безымянном перекате… Их было в лодке трое, а Игорь Куропаев был самым старшим — он замещал начальника партии, и именно ему предстояло отвечать теперь и за разбитую лодку, и за нее, и за молчаливого рабочего Федора, вывихнувшего ногу. “Хорошо, что бумажки и образцы не упустили, — буркнул Игорь, выжав полушубок и раскладывая на камне мокрое курево. — А вот жратвы маловато!”

Куропаев говорил это равнодушно, а она молча смотрела на него — высокого, неуклюжего, думая о том, что ему теперь влетит от начальства. Ей почему-то очень интересно было узнать, как он, Игорь Куропаев, будет выкручиваться из такого положения и что он будет делать. А он соорудил шалаш, распалил огромный костер и завалился спать. А на следующий день, сказав: “База ждет нас через три дня. Неделю можно просидеть, как у тещи в гостях, —потом вышлют вертолет. Но жрать нечего. Тут верст за пятьдесят сейсмики должны околачиваться, у них — рация… Главное —костерчик палите, а то комары заедят…”, — зашагал, но тут же вернулся, вытащил из кармана мятую книжонку: “Бери, для культурного досуга”.

Потом Куропаев подмигнул и ушел совсем.

Она старательно таскала сучья для костра. В тайге хозяйничал октябрь. Нога у Федора распухла. Она спрашивала, не больно ли, а он молчал. Тогда она читала вслух веселые рассказы Фрэнка Харди, оставленные Куропаевым, но смеяться ей совсем не хотелось. Через два дня она закурила, а еще через день прилетел вертолет, из него вылез обросший Игорь, радостно заорал: “Ну, комары не слопали?!”, схватил ее за плечи, поцеловал  в губы. От него пахло водкой, он был шумным, радостным, а она стояла растерянная и злилась на себя за то, что ей хочется прижаться к куропаевскому полушубку и нареветься по-детски, навзрыд, досыта.

И вот она сидит на берегу другой реки с человеком, которого давно знает и любит и с которым начинает новую жизнь. В этой жизни никогда не будет вертолетов, кирзовых сапог, тоски по огням большого города, неуклюжего Куропаева и его насмешливых друзей. Все это будет у тех, кто остался там. И у той неизвестной девчонки, которая приедет заменить ее.

А что же будет в этой новой жизни? Она думает об этом и хочет спросить его, а он спокойно спит, раскинув ноги в пестрых носках. И она думает одна, докуривает сигарету, которая плохо тянется, потому что отсырела за ночь.

* * *

— Ты слышал, как звенели звезды?

— Ну и припекает! Всю ночь напролет зудели комары — это я слышал. Я и сейчас хочу спать.

— Не зевай. Ты еще не знаешь, какие бывают комары. Вот в
Австралии…

— При чем тут Австралия? Никогда не думал, что это такое мучение — спать на лугу в июле.

— Никогда не думала, что ты пижон! Вставай, выкупайся и разводи костер.

— Вода еще холодная. А костер мы сообразим. Ты будешь кормить меня завтраком. Ты теперь всегда будешь кормить меня завтраком, да?

— Я еще подумаю.

— Дай я тебя поцелую. Сюда никто не приходил?

— У нас был гость. К нам приходило счастье. Но ему не понравилось, как ты храпишь. А костры разжигать ты не умеешь.

— Ну его к черту! Все отсырело за ночь. Неужели за ночь все может отсыреть?

— ..?

— У меня есть идея — двинуться в деревню. Попьем там парного молока.

— Ты научился меня обманывать?

— Честно — глотнем молока!

— И только?

— Возможно, в деревне есть телефон…

— Ты хочешь заказать завтрак по телефону? Хотя это уже похоже на обед.

— Понимаешь, сегодня у Хитроумного Одиссея день рождения.

— День рождения — у кого?

— У моего шефа, Алексея Витольдовича. Он талантливый и ушлый. Хитроумный Одиссей.

— А сегодня нельзя не звонить никаким Одиссеям? Даже хитроумным? Ведь у него, наверное, и так будет много поздравлений. Даже слишком много. Он очень обидится, если его не поздравишь ты?

— Он даже может и не вспомнить обо мне. Но мне самому необходимо это сделать.

— Ты его любишь?

— Он не девочка, он — шеф. Причем далеко не идеальный.

— Он знает, зачем тебе нужны эти три дня?

— Иначе он бы меня не отпустил. Поверь, что и самому мне не хочется. Но весь наш отдел будет поздравлять его, а я — нет. А он ко мне совсем неплохо относится, откровенно говоря.

— Ты и сегодня хочешь узнать, чего тебе не хватало?

— Не понимаю, в чем ты меня обвиняешь? Разве это плохо — делать так, чтобы к тебе относились еще лучше? Почему ты молчишь?

— Я не молчу. Это хорошо, конечно. Когда после этого человек не начинает относиться хуже к самому себе. Ты не начинаешь. К самому себе ты всегда относишься отлично. И именно поэтому тебе нужно поздравить своего шефа. Ты все понимаешь не хуже меня. А уж если ты понимаешь, то тебе лучше поехать и поздравить его лично.

— Мы поздравим его вместе. Ведь это нужно тебе так же, как и мне!

— Мне это не нужно! Мне нужен ты. Без ЭТОГО. Ты был просто необходим мне в эти три дня. Поэтому я и прилетела. Хоть раньше случалось и так, что я могла жить без тебя. Это когда ты бросил меня на вечере и ушел с Танькой Волковой. И когда ты устроился в институт, хоть мы и договорились уехать вместе в Сибирь. А еще — когда дали строгача Тимке Загаю и ты голосовал “за”. Я видела — ты голосовал “за”. Вы,пьянчужки, отличились на том вечере вместе, а выговор дали одному Тимке. И ты голосовал “за”.

— Вечно ты все усложняешь и путаешь!

— Но таких дней было мало, и они проходили быстро, потому что ты был мне нужен. Иногда мне казалось, что их даже не было совсем. И не будет. Вчера, например. Или одиннадцать месяцев до этого. А сейчас мне вспомнились эти дни, и я поняла, что они будут еще. Я буду жить с тобой и чувствовать, что смогу жить и без тебя.

— Ладно. Если пойдем — надо собираться.

— Так мы все-таки едем?

— Ты действительно изменилась за этот год. Чувствуется, что ты прочитала немало книг, в которых учат, как надо жить. Поэтому ты так быстро и изменилась.

— Измениться быстро нельзя. Прошел год, а ты остался таким же, как был. Я тебя не виню. Это очень нелегко — измениться. Один человек писал, как он выдавливал из себя раба. По капле. Всю жизнь. А это был очень сильный человек.

— Тебе не кажется, что мы слишком много болтаем?

— Вы правы, сеньор. Мы много говорили в эти дни. А я так и не успела спросить тебя, как мы будем жить.

— Неужели ты думаешь, что мы будем жить плохо? К Новому году получим комнату. Купим телевизор и будем смотреть его по вечерам. Вдвоем. Ты и я.

— Не надо, милый. Ты знаешь — я не люблю телевизор. Я люблю ходить в кино, где много народа.

— Вчера ты говорила другое, вспомни-ка?

— Это было вчера! Вчера, например, мы ехали сюда, а сегодня едем отсюда.

— Ты не расстраивайся! Черт бы побрал его с этим днем рождения! Я поздравлю его, а вечером мы пойдем в ресторан — отпразднуем нашу встречу. Ты согласна?

— Я всегда соглашалась с тобой. Целых полтора года. Даже тогда, когда мне хотелось поспорить с тобой.

— А сегодня ты разве не споришь?

— Нет. Сегодня я не хочу начинать спорить с тобой. Поздно. И поэтому я пойду с тобой в ресторан. Если тебя отпустит твой шеф.

* * *

— Вам нравится эта голубая “Волга”, сеньор? Дай я возьму такси. Везите нас, пожалуйста, по самым светлым улицам. И выбирайте подлиннее.

— У нас…

— У меня есть деньги. Это, по-моему, единственное, что у меня   осталось…

— Можно подумать, что это ты серьезно!

— Ты очень красиво смеешься. Мне нравится, когда ты смеешься. И еще мне нравятся неоновые огни. Вот они, видишь? Они мне нравятся, но я их не люблю. Они холодные. Холодные, как рассудок. Я люблю костры. Они греют человека. Я чересчур много выпила сегодня. Я пила за день рождения. За свой день рождения.

— Ты не хочешь спать? Половина второго.

— Ерунда. Мы будем ездить всю ночь. И смотреть на неоновые огни. Ведь когда настанет утро, их уже не будет.

— Они снова зажгутся завтра вечером.

— Они не зажгутся вечером. Это я знаю точно. Вечером будет гореть костер. Большой-пребольшой. Чтобы комары не заели.

— Ты плачешь?

— Нет, это от ветра. Только от ветра… Поцелуй меня. Еще раз. Еще. Я тебя тоже хочу поцеловать…

— Ты любишь меня?

— В том-то и дело, что я люблю тебя. Слушай, а если меня не отпустят?

— Жена должна жить там, где муж. Так говорится в “Домострое”.

— А наоборот?! Ты бы поехал со мной туда, а?

— Зачем?!

— Нет, это я просто так. Дай мне сигарету. Последнюю. Я больше не буду курить. Никогда.

— И правильно сделаешь.

— Уже совсем светло… Нет, не провожай меня! Я поеду одна. Да, у тебя все в порядке?

— Все чудесно. Одиссей сиял. Оставлял меня на торжества…

— У тебя долго будет все чудесно. Может быть, даже всегда. Прощай!

— До завтра!

Она долго смотрела ему вслед. Шофер внимательно изучал счетчик. Она достала деньги, спросила:

— Как вы думаете, проездить на такси пять тысяч — это роскошь? За целый год. А?