От ведущего.

Продолжаем публикации рубрики «Куда зовет душа?»

Ах, эти наши стремления любыми способами прихватить себе кусочки материального благополучия!

Как лихо мы тогда отметаем все нравственные устои – и даже отвергаем все родственные чувства!

Помнится: в детстве при игре в городки – (ныне почти забытое развлечение) была среди прочих очень сложная комбинация под названием «бабушка в окошке». Надо было одним лихим ударом выбить чурку из «окна». Это было трудно – и потому не сразу удавалось…

А вот половозрелой гражданке Екатерине Паньковой это удалось сделать одним махом…

***

Жан Миндубаев.

Бабушка Ничейкина.

(Из цикла « Это было, было…»)

 

Пожилая женщина села Ливнева Евдокия Петровна Буренкова – которую тут все почему-то зовут Дусей Ничейкиной – уже три года ведет странноватую для ее возраста жизнь. Вместо того чтобы баюкать свою старость в тепле и уюте, старушка постоянно пребывает в тревоге и суете.

А в родную избу пробирается озираючись, прячась – как бы кто не заметил…

Она обивает пороги районного суда, кабинеты начальников и пишет слезные жалобы в разные концы…

Чего добивается в казенных учреждениях старый человек? Что ищет?

– Правды, сынок, правды! – нервно теребит баба Дуся конец старенького платка. – Горе со мной, а правды-то нету. Вот так и мыкаюсь…

Мутноватые слезы горошком катятся по ее сморщенным щекам. И чем дальше я слушиваюсь в повествование старушки о горьком житье-бытье, тем стыднее и стыднее становится мне… Стыдно за родных и близких Евдокии Петровны, за наших управленцев – за всех нас, наконец.

В смысле – за весь род человеческий.

Жизнь Евдокии Буренковой последнюю четверть века текла, как она считает, вполне благополучно. Повидав ранее и хорошего и плохого, – нашла она покой в совместной жизни с Иваном Александровичем Подбельским, тоже немолодым уже человеком.

Иван Александрович первым браком был женат на Наталье Буренковой, родной сестре Евдокии Петровны. Потом Наталья тяжело заболела. Ни доктора, ни заботы сестры и мужа не помогли. Болезнь одолела.

После смерти сестры остались на жизненном ветру два одиноких осиротевших человека. Общее горе сближает – и, как говорит Евдокия Петровна, «мы с Иваном Александровичем сошлись, стали жить вместе». Случилось это ровно двадцать три года назад.

Все эти годы в Сызрани жила единственная дочь Ивана Александровича от первого брака Катя. И хоть жила вполне благополучно – свой дом, своя семья, – старики ее не забывали: то посылочку к празднику отправят, то денежку от пенсии пошлют. Как не помочь? Своя же кровиночка: Ивану Александровичу – дочь, Евдокии Петровне – племянница.

И продолжаться бы этому спокойному сосуществованию двух старых людей под одной крышей в немудрящих сельских хлопотах: сад-огород, живность во дворе, ожидание пенсии.

Но пришла новая беда: занемог Иван Александрович. Болел долго, тяжко – две операции, осложнения, постельный режим. Евдокия Петровна свой крест несла достойно, от больного не отходила, Племянница Катя лишь иногда из Сызрани наведывалась; знала – без пригляда отец не останется, есть кому лекарства поднести, обиходить…

Ивана Александровича не стало. Евдокия Петровна похоронила мужа и вернулась в опустевший родной дом – доживать уже в полном одиночестве свою – увы! – тоже немолодую жизнь….

Разве могла она предполагать, что теперь ждут ее самые горькие испытания?

Не прошло и сорока дней после похорон Ивана Александровича, как нагрянула в деревню Екатерина (напомню: дочь покойного, племянница Евдокии Петровны). Вопрос прибывшей родственницы был такой:

– Ну, тетушка, когда выселяться из дома будешь?

Евдокия Петровна племянницу поначалу не поняла: о чем это она? Кому выселяться?

– Тебе, тебе, – пояснила Екатерина. – Ведь дом-то мой, мне принадлежит. По наследству. А ты тут кто?

– Да как!? Дак как же?! – заметалась Евдокия Петровна. – Ведь мы с твоим отцом тут четверть века прожили! Вместе избу ремонтировали, вместе хозяйство вели. Каждый гвоздик мне тут родной, каждое бревнышко свое… И куда мне деваться-то, куда? Ведь у меня только тут и есть пристанище! Куда я могу теперь деться?

– А это уж не моя забота! Ты же с отцом не регистрированная! Ты НИ-ЧЕЙ-КИНА! Поняла?– был ответ. – Даю тебе месяц сроку. Не выедешь – через суд выселю. И тут до Евдокии Петровны дошло на краю какой новой беды она оказалась…

И ведь правда – нерегистрированная. Не расписывалась она с Иваном Александровичем; как-то и нужды в этом не было – и не вспоминалось ни разу, в каком браке существуют – в церковном, официальном или гражданском. Жили себе и жили – в мире и согласии, в каждодневных немудрящих хлопотах. Старикам и в голову не приходило, что надо как-то на казенной бумаге оформить свои отношения. Разве могли они предполагать, что именно это будет иметь какое-то значение в жизни?!

А оказалось? Имеет! Да еще какое!

В разгар зимы, в январские студеные морозы, получила Евдокия Петровна требование из райсуда: прибыть на рассмотрение дела о наследной избе. Добралась в район на попутках, посидела в судебном зале, выслушала речь судьи из которого поняла одно: согласно каким-то статьям закона старенькая, латаная изба под шиферной крышей – а также щелястый сарай и провалившийся погреб принадлежат теперь не ей, гражданке Буренковой – а ее племяннице. По праву наследования.

– А дожить-то мне в избе дозволяется? – робко справилась старушка.

– Вопрос о вашем выселении суд не рассматривался! – ответила судья.

И значит, она, Евдокия Петровна, отныне может проживать в избе своей… Но только с согласия племянницы… Ну, вроде квартирантки у нее.

Евдокия Петровна сильно обрадовалась что власть разрешила ей доживать жизнь под родной крышей! Но, как вскоре выяснилось, рано она радовалась, рано…

Зимние месяцы – а были они суровые и многоснежные – Евдокия Петровна провела в тревоге: вот явится племянница, вот выставит ее за порог… Куда пойдет? Куда денется?

Однако Бог миловал – никто не нарушил ее одиночество. Затихла Екатерина вроде бы после суда…

И может быть, все обошлось бы – так полагает Евдокия Петровна – не соверши она неразумного по ее словам поступка…

– Ты что, Петровна, так и будешь жить в квартирантках? Подавай на пересуд, быть того не может, чтобы тебя крышей обделили! Пиши кассацию!

Так ее соседи деревенские возмущались.

А поскольку одна из них являлась учительницей – то есть человеком грамотным – то Евдокия Петровна ей вполне доверилась.

И сочинили они вдвоем жалобу уже в областной суд – на пересмотр дела.

– Ах, зачем, зачем я это сделала?! – сокрушается Евдокия Петровна. – И до того было невмоготу – а теперь уж мне совсем худо стало, хуже некуда…

Решение районного суда в области оставили без изменений. Но не в том была беда, а в том, что племянница окончательно рассвирепела.

Она примчалась в Ливневку раскаленная. Набросилась на тетку прямо с порога:

– Ты на чужое добро рот раззявила? – набросилась она на тетку: Ладно! Хотела тебя до лета из избы не гнать! Ну, теперь держись!

Действовала племянница решительно и энергично. Раз – и обрезана электропроводка, снят со стены счетчик. Два – и досками от полусгнившего забора заколочены все окна в избе. Три – выкинуто в сарай бабкино тряпье. Четыре – на дверь калитки навешен амбарный замок.

– Попробуй к избе подойти – в тюрьму посажу, – пообещала тетке племянница. Запомни – ты никто и звать тебя никак. Ты теперь – Бабка Ничейкина – вот твое имя-фамилия!

С тем и отбыла.

Морозы крепли. Пару дней Евдокия Петровна спасалась от них в погребе. Затем ее, уже теряющую последние силы, приютил сосед…

Мы бесконечно судачим о скудной нашей жизни. И порой кажется – особенно глядя в телевизор – что все наши страдания только от бедности материальной, вещественно-осязаемой: не хватает денег на турпоездки в дальние страны, маловато вкуснятинки на столе, одежды не модные… Но появись се это вдруг каким-то чудом – станем ли мы такими ангелочками что – залюбуешься?

Эхе-хе… Да, порой бедствуем – но разве только телом? Да и телом – обнищали ли до той степени, когда материальная безысходность вроде бы оправдывает любую черствость души, безнравственность – и даже само преступление?

Взять ту же Ливневку: да, живут тут небогато… Денег лишних тут вроде бы ни у кого нет… Но в каждом дворе немало скотины; в погребах тоже не пусто – насолили-наквасили на зиму… Почти у каждого двора стоит «тачка»… Молодежь гоняет на мотоциклах и «великах»…

А как живет-поживает выгнавшая родную тетю на мороз«экспроприаторша»? Крайне бедствует, еле сводит концы с концами? Почему она так яростно выкинула из пустующей избы свою родственницу?

Я отыскал молодую дамочку… Живет она в крепком собственном доме на окраине Самары. Муж –дальнобойщик, возит товар от Москвы во все концы… Его супруга пошла по коммерческой части: по субботам и воскресеньям торгует рыбой на рынке. Единственный сын учится – студент на бюджете…

В этом доме есть все – что нужно для жизни: холодильник, телевизор «Самсунг», ковры – и прочее. Во дворе, у недостроенного гаража, – новенький «жигуленок». Ну с чего бы старую тетку из ветхой избы-то выгонять?

– Может, и разрешила бы ей в моей избе дожить до смерти, – отвечает Екатерина Ивановна. Но бабка сама виновата: в суд подала… Значит, захапать хотела мою – по наследству собственность. Умрет – кому это потом достанется? А у меня сын растет: его еще от армии откупать надо!!! Я избу в деревне дачникам продам! Нынче же летом и продам!!

…А тетка у соседей доживет… Ей уж недолго осталось… Потерпит! До могилы.

Вот так.

Этот простодушный монолог я слушал без удивления… А чему, собственно, удивляться? Тому, что мы год от года нищаем не столько материально – сколько духовно? Тому, что ныне правят бал наши низменные инстинкты, никем и ничем не обузданные? Тому, что мы еще не голодаем, но уже стоим на четвереньках в желании либо хапнуть кусок, либо порыться в помойке?

И этому уже давно никто не удивляется! В стремлении урвать кусок (пусть даже такой тощий, как старая избенка в деревне) мы отметаем все: нравственные устои, родственные связи… Суды наши завалены делами о скандальных дележах скудного наследства… об имущественных притязаниях близких родственников друг к другу… о преступлениях на этой почве…

Я понимаю: материальные блага – основа жизни. Но должно же быть в наших душах некое неприятие грызни из-за… Скажу так: даже из-за валяющейся на дороге шубенки с плеча умирающей бабки…

– Значит, душа за тетку не болит? – справляюсь я на прощание у Екатерины Ивановны. Она смотрит на меня с искренним недоумением:

– При чем тут душа?! Имущество мое – два суда это подтвердили. Ну и все.

На том и расстаемся….

Заявление о продаже деревенской избы Екатерина Ивановна давала трижды. И цену назначала вполне сходную.

Но продать избу ей пока не удалось. Приезжали, приценивались, но купля-продажа так и не состоялась…

Был и странный случай. Одному покупателю-пенсионеру изба приглянулась. Он и задаток уже хотел отдать владелице избы. Но как только узнал, что престарелую бабку отсюда выставили – покупать эту дачу почему-то раздумал…

А Евдокия Петровна и по сию пору живет у соседей – но весьма своеобразно…

Огород ее к жизни вернул. Подошла весна, народ по грядкам возится. Дуся Ничейкина не стерпела – тоже с лопатой на свой участок явилась…

Племянница в Ливнях не показывалась. И Евдокия Петровна вовсе «обнаглела»: попросила соседа «распечатать» окно в задней половине избы, на кухоньке…

И теперь в это окно пролезает озираючись в свою избу… И живет там подпольно, таясь: при печке и при лампадке.

И еще иконка в углу: молится тетка Дуся Ничейкина истово – и среди прочего просит Создателя родную племянницу Катю спасти и сохранить.

И вразумить.

Но не запоздала ли молитва?