Дневник бойца Великой Отечественной войны Александра Мишина после его смерти нашла дочь

О том, что отец вел боевой дневник, старшая дочь Елена Карпеева знала давно. Но лишь после его смерти, в 1983 году, его нашла в родительском доме младшая сестра. А потом он попал в руки Елены.

Обычная общая тетрадь, листы которой исписаны мелким мужским почерком, повествует обо всех тяготах войны. О том, сколько пришлось пережить человеку, нос к носу столкнувшемуся с немецкими извергами. Читаешь, и перед глазами живо встают те нелегкие дни войны. Просто удивительно, как этот уникальный дневник сохранился до наших дней. В нем – боль и кровь наших земляков, их радость Победы.

О войне узнал на рыбалке

– Мне было 9 лет, когда объявили войну, – вспоминает Елена Александровна. – Тогда мы жили в Татарии в селе Киять вместе с мамой и двумя братьями. В тот день, 22 июня 1941 года, рано утром отец отправился на рыбалку на Свиягу. Помню, мама отправила меня его искать. Нашла я только к вечеру, сказала, мол, папа, по радио войну объявили. Отца после моих слов аж передернуло. Домой он пришел не сразу. До утра рыбачил. Помню, наловил столько рыбы! Как рассвело,принес домой 16 больших сазанов. Рыбу нажарили, посидели на дорожку. Через 2 дня двое братьев отца – Михаил и Иван – ушли на войну. Дядя Миша пропал в июле 1941 года под Жлобиным. А дядя Ваня был ранен, а в 1944 году – погиб на Днепре.

Александр Мишин 38-летним ушел на фронт 25 августа 1941 года. С этого момента и начинается повествование в дневнике.

«Я ушел на войну 25 августа 1941 года. Формировались в Бугульме, стояли в МТС в сараях до поздней осени. Построили себе трехъярусные нары. А периной нам служили липовые ветки, подушкой и одеялом – шинель. Кормили нас неважно: когда один, когда два раза в день. Котелок ставили прямо на землю, да хлеба по 800 граммов каждому на сутки, голодно. И хитрили. Ужин раздавали около полуночи. Кто в это время не спит, кушает. А кто уснул, тому и нет ничего. Потому что вместо спящих к котелку многие из. чужих садились есть. А наши проснутся – еды нет! 8 ноября к нам приехал Климент Ворошилов, выступил с речью к бойцам, сказал, что через неделю прибудут орудия, и мы пойдем бить врага. И действительно, нам привезли пушки, и мы отправились в Горький. Город уже вовсю бомбили гитлеровские стервятники, они и над Москвой кружили».

«Катюши» произвели фурор

Как следует из дневника, в конце ноября 41-го бойцов отправили под Москву. В то время немецкие войска были уже около столицы, в Химках. В Москве была паника.

«Наша артиллерия была замаскирована и молчала. Я как разведчик-наблюдатель со своей трубой следил за движением на земле и в воздухе.

…На рассвете 6 декабря заиграли-зашипели наши «Катюши», кидая в сторону врага огненные снаряды. При падении снаряды вспыхивали, будто взметнулась огромная куча соломенного горящего пепла. Канонада продолжалась до утра. Немец отступал, в сторону Волоколамска потянулись обозы и военная техника, горели населенные пункты. Наши пушки били по отступающему противнику, толпящемуся в пробке на шоссе. Не останавливаясь, мы ступали за ним по пятам. Вся дорога была забита вражеской техникой, трупами людей и лошадей»…

Освобожденные Химки остались позади. С ожесточенными боями советские войска освободили Горек, Солнцегорск и еще несколько городов.

«Зрелище ужасное: при отступлении немецкие изверги дотла сожгли деревни и села. Нам негде было отдохнуть. Спали, укрывшись палатками. А сверху, чтобы теплее было, дежурный закидывал нас снегом»…

Чудом остался жив

В конце декабря 41-го освободили Волоколамск.

«Мы заходили в Волоколамск с одного конца города, а с другого – драпали немцы. На площади было повешено девять русских патриотов, а среди них – одна женщина. В городе мы простояли 6 дней, выбивая из опорных пунктов противника. Дрались не на жизнь, а на смерть, много было обмороженных».

Советские войска «выкуривали» неприятеля со своей территории, кровью защищая каждый клочок родной земли. Обосновавшись в деревне Биркино, автор дневника с чердака дома наблюдал за противником:

«На рассвете немец начал обстрел из минометов и орудий по оставшимся деревенским домикам. Один снаряд разорвался рядом со мной, крыша рухнула, я отлетел в сторону. Ударило осколком в спину. Я застонал, товарищи стащили меня в сени. Командир, увидев торчащий из моей спины осколок, удивился: «Вот это да! Как же его вытащить?!» Я ему говорю, мол, тащи! Вытянул, а кусок железа нехилыи – семь сантиметров в длину и толщиной с палец. Остался жив только благодаря одежде! Иначе бы угодил в самое сердце. Меня отправили на лошадях в санбат в деревню Иваново. Вот тут-то я увидел результат нашего наступления. Навозили нашего брата – солдат убитых и замерзших – в разных позах. И посреди деревни разрыли – взорвали братскую могилу».

Затем Александра Артемьевича отправили в Москву, далее – в госпиталь в Муром-2. А после выздоровления снова бросили на передовую.

«Прибыли мы в Покровск, сформировали из нас батальон, дали оружие: кому винтовку русскую, кому трофейную немецкую – и повели ночью лесом на передовую. Слышно пулеметные перестрелки.

Мы окопались в лесу. Видим, Вязьма горит, выстрелы участились. По команде поднялись и вышли на железнодорожное полотно, занесенное снегом. По нему уже давно не ходили поезда, хотя на рельсах один вагон стоял. Метров 60 не дошли до него, как совсем близко застрочил немецкий пулемет. Мы залегли в снег, выцарапываем укрытие руками. Кругом раненые стонут, убитых много. А помощь оказать невозможно!

Оставшиеся в живых зарыли голову в снег, а туловище вмято в тропку, по которой наши бойцы прошли. А пулемет трещит, не умолкая. Ни вперед нельзя, ни назад. Светает уже, а мы встать не можем, иначе убьют! Ноги и руки от холода закоченели, от снега все промокло до нательного белья. Шутка ли с 10 вечера до утра лежать неподвижно в мороз! День показался за год! У одного бойца терпение лопнуло, он пополз назад. Только поравнялся со мной, посыпались пули. Он закричал, крякнул, как гусь, и упал прямо на меня. А пулемет не отстает -строчит! Мне тоже досталось: всю шинель изрешетило на заднице, будто собаки разорвали…

…Как только снова стемнело, мы с товарищем стали потихоньку отползать. Убитых – море! А у меня руки и ноги одеревенели, сил нет! Что делать? Встал я во весь рост, хотел бегом бежать, да конечности колет, как будто в них запущены сотни иголок! Вспотел весь, еле двигаемся. Идем, а душа смерти боится! Прошли мы поляну по пояс в снегу, свернули в лес. А там – советские войска, правда, полк не наш. Накормили гречневой кашей, да по буханке хлеба дали…»

Справка “КП”

25 августа 1941 года Александр Мишин ушел на войну. После формирования в Богульме попал в 914 артиллерийский полк. А в ноябре вместе с другими бойцами прибыл под Москву, где вступил в первый бой. Вместе с братьями по оружию гнал немца до Волоколамска. В Биркино Александра Артемьевича ранило, он лежал в госпитале под Муромом. В 1942 году из госпиталя попал в 349 стрелковый полк под Вязьму. Там получил второе пулевое ранение в ногу. Лежал в госпитале в Сарапуле. После выздоровления снова оказался на фронте в маршевой роте. Прошел Барвенск, Донбас, Сталино. В июне 1943 года вместе с советскими войсками отступал через Ворошиловград, Ростов, Краснодар

к Черному морю до порта Туапсе. С августа 1943 года до конца января 1944 года воевал в горах Кавказа. Войска перешли в наступление, двинулись через реку Кубань на Краснодар. Под станицей Крымской Александр получил осколочное ранение в ногу. Так оказался в госпитале в Ессентуках, где его признали негодным к строевой службе. Однако Мишин добровольцем ушел на фронт. Освобождал Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию. Его ранило в четвертый раз, он попал во Львов. После чего оказался на проческе лесов в Бендерах. В 1945 году его направили на аэродром в Умань, где он находился уже и после победы. И лишь 8 августа 45-го Мишин демобилизовался домой.

Продолжение в следующем номере «Толстушки».