Публикуя в минувшую субботу некоторые свои суждения о состоянии сегодняшнего литературного процесса в Ульяновской области, я надеялся увидеть серьезное и профессиональное обсуждение поднятых мною проблем.

Увы, увы!

Как говорят в деревне: «Ну, покалякали»… Суть поднятых тем оказалась для большинства комментаторов (как всегда безымянно-«отважных») абсолютно неинтересной (или недоступной). Все свелось к привычной осточертевшей местечковой толкотне «в прокуренной пивнушке «Литературной столицы»…

Вот краткий реестр основных постулатов, высказанных участниками дискуссии:

– местная армия «членов СП РФ» достойно продолжает дело Карамзина и Гончарова – и не надо тут «клеветать»;

– град Ульяновск обозначен такими титулами как «Самый читающий город», «Культурная столица» – и всеми прочими совершенно справедливо и по заслугам;

– «Ленин остается – «наше знамя боевое» – отныне и навек;

– «краснодеревщик» Плотнянко – это единственный хранитель русской культуры; он же – современный Пушкин, Спиноза, Ленин, Сталин, Кампанелла – и (от себя добавлю – Ж.М.) даже в некоторой степени Буденный с саблей наотмашь, а Жан Миндубаев – это полуграмотный татарин, выскочка и гнусная личность. И потому надо его гнобить, оскорблять и плевать в рожу. И пора бы его заменить в роли ведущего «Симбирского глагола»… ну, хотя бы Маряниным.

Что тут сказать? Вполне глубокомысленные соображения. Со всей очевидностью проступают интеллект, образованность, порядочность, глубина мышления. Думаю, комментаторы сильно напрягались выкладывая все это и не стыдясь самих себя.

У меня к ним лишь один вопрос: а какое отношение все эти суждения имеют к КАЧЕСТВУ создаваемого наследниками Карамзина и Гончарова «литературного продукта»?

А некий «ВеликороссЪ» подвел итог вообще очень весело и серьезно: «Давайте сначала здравоохранение сделаем, хотя бы как в других, равнозначных регионах в смысле похожести потенциала и т.д. А потом уже и про гуманитарные темы поговорим. А деньги разбазаривают везде одинаково. Во всех сферах. Почему потом? Да потому что нельзя, не имея возможности нормально лечиться, трудиться, воспроизводиться и просто жить. Нельзя при этом думать о своем культурно-гуманитарном досуге. И о состоянии культуры в целом. Народу просто банально не до того. Речь идет о выживании – физическом. Поэтому тема интересует только пару-тройку известных по местным меркам пенсионеров-стариков… как-то Петрова, Миндубаева и Полотнянко.

А больше никого. Ибо не насущно. Не до жиру – быть бы живу». Вот так и припечатал всех гуманитариев наш мудрец. Перевожу им сказанное на привычную речь: «Балаболите тут ерунду какую-то – а икры и «мерседесов» на всех нехватает!»

Умеет, умеет наш российский мыслитель и духовед такой зигзаг завернуть, что диву даешься!

Я, конечно, за то, чтобы бардак с медициной (и не только с ней) в родном Отечестве поскорее завершился. Но ведь и тут есть одна «закавыка»: социал-демократ Чернышевский создавал свой роман «Что делать?» в Алексеевском равелине (там кормили хорошо, еду и даже вино можно было заказать; на прогулки водили, на «Вы» обращались – ну, как скажем, на Колыме в более поздние времена). И вроде роман оказался – как сейчас говорят – «резонансеым». …Но народ-то российский в девятнадцатом веке отнюдь не благоденствовал… А вот Чернышевский взял и явился!

Тут-то нам как быть, а? В чем причина нашего словотворческого худосочия? Неужто только плохая медицина виновата?

На меня опять ополчится «вся королевская» – то бишь «членоносительная» рать: «Худосочная литература наша!? Опять оскорбляете!»

И мне напомнят что были и есмь в Симбирске-Ульяновске Гончаров, Мельников, Благов… Но обязательно пристегнут к этой даровитой тройке такой объемный «дилижанс», набитый бездарями и графоманами что не только гоголевская тройка – но и дюжина першеронов его не вытянет…

Ну, попробую спокойнее и посдержаннее заняться литературоведением.

***

Хочу признаться: я пишу эти заметки о литературе  сегодняшнего Ульяновска с сожалением. И  совсем не потому, что предчувствую тот поток неприязни, раздражения и даже унизительной злобы,  которым старательно заливают меня  наши литераторы. Мне как-то непонятно почему элементарный критический взгляд на  литературные произведения  столь естественной в мире словотворчества, вызывает такую болезненную реакцию. Ведь (как мне кажется) критический разбор  достоинств и недостатков произведения,  его анализ и пожелания автору – это все на пользу.. Это естественная часть литературной жизни. Достаточно вспомнить 19 век: Белинский, Добролюбов, Минаев и еще многие другие – разве щадили они изъяны, ущербность, слабости написанного? А      Пушкин? Как был он язвителен и беспощаден к графоманам – и как щедро выдавал хвалу действительно достойным литературным созданиям!

Помните эпиграмму?

«Ты богат, я очень беден;

Ты прозаик, я поэт;

Ты румян, как маков цвет,

Я, как смерть, и тощ и бледен.

Не имея ввек забот,

Ты живешь в огромном доме;

Я ж средь горя и хлопот

Провожу дни на соломе.

Ешь ты сладко всякий день,

Тянешь вина на свободе,

И тебе нередко лень

Нужный долг отдать природе;

Я же с черствого куска,

От воды сырой и пресной

Сажен за сто с чердака

За нуждой бегу известной.

Окружен рабов толпой,

С грозным деспотизма взором,

Афедрон ты жирный свой

Подтираешь коленкором;

Я же грешную дыру

Не балую детской модой

И Хвостова жесткой одой,

Хоть и морщуся, да тру».

А Хвостов, между прочим, имел титул Графа…

Как-то вот так, граждане обижающиеся.

А теперь – о частностях и конкретностях. И – зная, что обидчивость авторов многократно превышает меру их дарований постараюсь явить свой критический взгляд лишь краткими  водками к текстам того или иного сочинителя.

«С чего начать, кого восславить?»

 

С чего начать?

В те времена, когда поручика Лермонтова за обличение “надменных потомков известной подлостью прославленных отцов” отослали на Кавказ под пули горцев, никаких “Союзов писателей России” естественно не существовало. Однако литературное творчество тогда расцветало, рассказы, стихи, поэмы – даже романы выходили из-под пера чиновников, преподавателей, офицеров. священнослужителей, студентов – и даже гимназистов. Литература тогда была не исключением – а привычным элементом жизни в верхних сословных кругах. Печатались различные книги, выходили разные журналы – а эпистолярный жанр конкурировал с устной речью. Значит образование было неплохим, интеллигенции было что сказать, были поводы для самовыражения?

Конечно, существовали и различные литературные кружки, течения, взгляды, стили, пристрастия. Но все это никакого отношения к власти не имело – кроме цензуры. Но ведь и цензура-то была весьма образованна и либеральна!

Что мы видим ныне?

Не хочется ударяться в дебри теорий. Начну с поэтического сословия.

А поэтов у нас просто тьма! И прозаики вроде есть.

Беру по одному «яркому» представителю. С их творчеством познакомлю.

А «середину» оставим на потом.

Итак…

А не начать ли нам с весьма интенсивно продвигаемой (интернет заполнен) поэтессы Галы Узрютовой? У данной особы и премий достаточно («Благовская»; какая-то «международная»; еще какая-то «интернационально-российско-италианская; ее книжек напечатано немало. Чем же радует нас сей молодой талант?

Публикую авторские тексты (из интернета) – и предисловия к ним.

Знакомьтесь с творчеством Галы Узрютовой, восходящей звезды ульяновской литературы (оригиналы из «инета»)…

Для начала суждения и оценки столичных критиков и литературоведов о ее творчестве.

«Российский поэт, прозаик, драматург. Является автором концепции, рассматривающей поэзию как животный инстинкт. Интересуется вопросами, связанными с мифологизацией пространства, звуковым менталитетом, ландшафтным менталитетом и др.»

 Гала Узрютова,Юлия Узрютова. Сказка «Антирашка».

«Этот литературный проект возник как реакция на широко распространенное неверие в возможность позитивных перемен в России. Отсутствие позитивного сценария. Жюри предлагало пофантазировать на тему о том, как могла бы выглядеть цивилизованная Россия, в которой всем нам понравилось бы жить. Конкурс потерпел фиаско по независящим ни от жюри, ни от писателей причинам. Но 10 текстов жюри решило премировать…»

Из обзора Эмиля Сокольского:

«Стихами Галы Узрютовой движет дословесное пространство (…) Они словно выросли из природы, они совершенно свободны от задачи «языковых упражнений»; стихи ее — это звуки, которые автор улавливает словно антенна (быть может, подслушивает?) и которые выстраиваются в слова, как будто выбирая одежду, им потребную. А слова, в свою очередь, выстраиваются в свободный стихотворный размер. Причем и темп, и ритм, и сила звука, и частота дыхания стиха меняются — словно бы соответствуя скорости человеческого движения, слуховой реакции на лиственный шум, плеск ручья, голоса людей, птиц, зверей и насекомых. Первоначало каждого стихотворения — звук, соединяющийся с другим звуком, третьи, четвертым в нечто неосмысленно-музыкальное (…). Речь автора удивительно раскрепощена — что, я думаю, идет от особенностей народных говоров (Узрютова живет в Ульяновске, то есть — в Симбирской губернии)».

Гала Узрютова «Обернулся, а там — лес». Стихотворения. — М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2015. — 80 с

Из предисловия Вадима Месяца.

РЫБНОЕ ЯБЛОКО

Читая стихи Галы Узрютовой, я ловлю себя на мысли, что понимаю, для чего они написаны. Стихи могут быть виртуозны, прекрасно оркестрованы, пронизаны чувствами и смыслами — и при этом никак не соприкасаться с душой читателя. Озноб, беспричинная радость, удивление — эти детские чувства передаются тебе потому, что их испытал сам автор. Гала Узрютова передает опыт, возникший в момент написания текста. Пусть этот момент готовился годами, но само открытие и трансформация слов в чудо происходит на наших глазах. Небольшие по объему, но необычайно емкие стихотворения похожи иногда на карандашные наброски или на импровизации на неведомом музыкальном инструменте. То ли флейта, то ли скрипка. Гибрид флейты и скрипки. Это не лирическая поэзия, утверждающая уникальность личного существования. Мы имеем дело с какой-то более древней формой творчества. Песня, заговор, мольба, молитва. Не стилизация, не имитация, а именно воссоздание жанра из материала сегодняшнего дня. Гала уходит в лес, слушает там песни леса и потом возвращается назад. Место возвращения не определено. Испания? Португалия? Аэропорт Хельсинки? Симбирск? Сестрорецк? Автор постоянно находится в своем мире и по существу никогда его не покидает. Она в нем родилась (выдумать такие вещи невозможно) и теперь этот мир обустраивает. С небывалой серьезностью. Самоотверженно. Прилежно. Нелинейность образов Галы Узрютовой может отсылать к поволжскому фольклору, а может и не отсылать. Нечто этническое и даже колдовское проступает сквозь ее тексты, но не нарочито. В данном случае совершенно неважно, какое знание за этим стоит: книжное или интуитивное. Я догадываюсь, что она много читала и читает. Но она не форсирует культуру, не играет с ней, не выпячивает ее. Ей хватает собственной интонации, вбирающей опыт предшественников, но выносящий его за скобки. На второй план. Интонация — ключевое слово для понимания поэтики Галлы Узрютовой. Чистота интонации. Четкость плача. Узнаваемость голоса. Узрютова — один из самых «безумных» поэтов в своем поколении. К счастью, это «контролируемое безумие». Оно не только находится в поисках гармонии, оно ее практически обрело. Образный строй стихов Узрютовой не умозрителен, а физиологичен. То, о чем говорит, она «прочувствовала на своей шкуре» и смогла облечь в слова. Физиология бормотания незаметно прокладывает дорожку через душевность в духовность, смешивает их, меняет местами. Это языческая практика. Отмена иерархий и масштабных линеек. Точкой отсчета может стать детство, первая любовь или страшная беда. Гала Узрютова начинает строить свою поэтику с некоторого предполагаемого нуля, опираясь на свое отчаяние и счастье. Многочисленные посвящения поэтам-современникам в книге говорят скорее о том, что она любит поэзию и умеет быть благодарной тем, кто живет и пишет в настоящее время. Такое могут позволить себе только состоявшиеся поэты и сильные люди.

 

Поняли с литератором какого (КАКОГО!) масштаба имеете дело?

А теперь образцы творчества Галы Узрютовой.

Стихи из книги «Обернулся – а там лес…»

« нетрог нетрог его, поле сытое

трава идет с ним по локоток

видно макушку — не слышно ног

же море, же соль,

жернова перемалывают ласточек на черное и белое

нетрог же ласточек

 что ему делать с твоим лицом в окне

если ты смотришь в комнату, а не вне

 если родился в этой, не стой в той стороне

снег как замерзший свет крошится не на всех

имени его нет —

***

катится-катится голубой вагон в каком Бог — он и сам вагон — и катится он завернет за угол — видно начало в начале был вагон — а потом и весь он рельсы-рельсы перетоптали — в обе стороны — еще и в третью в каждом вагоне — по человеку, если идти от головы поезда, и по три человека — если считать с хвоста

***

из всех других ты почему-то это яблоко спасал яблоки загодя будут истоптаны, под ноги бросят сочить, светом измятое рыбное яблоко в гавани станет входить, морем мироточить. лица уже сдобны, как на масленицу. в это стрелять или в то яблоко, что не стоит, а покатится. конница давит вино, нет на кресте никого. в снег оживают из мякоти косточки и заплывают за дно

***

 «языки запоминаются в детстве когда свет комнатен и протяжен когда за пунктиром забора нет стола и нет стульев, а есть — одна сплошная поземка но ландыши на белом не белы они, как и все сосны, проточны у кого длинны руки — собирает вишню у кого винограден голос — ведет остальных через мост у того зимен отец — кто безлетен языки забываются в детстве но их гул еще пчелен все лето в метели из окна и обеда языком немеют мне или не мне ко мне или ото мне обо дне об одном дне —

 

Тексты Узрютовой беру из интернета, они там идут сплошняком, разбивку можете делать сами. Или почитайте оригиналы – интернет перполнен творчеством этой поэтессы лауреатки, современной, продвинутой, приближенной к столичным и заграничным тусовкам… Можете даже позавидовать и подражать.

Я же перехожу к более трудной задаче: хочу покалякать о творчестве антипода Узрютовой…

************

Итак, Полотнянко Николай Алексеевич.

Известен, даровит, крепко стоит на традиционных позициях классической русской словесности.

Часто с этих именно позиций беспощадно сокрушает своих оппонентов и конкурентов. Ну, так уж заведено в этом «благородном семействе (вспомните Блока: «Там жили поэты и каждый встречал другого надменной улыбкой…»)

Так сказать, издержки профессии.

О творчестве Полотнянко много хвалебного сказано – и мной и другим… И им самим особенно. Он не устает повторять, что именно он (ну, и еще пара-тройка им избранных) и составляют фундамент, опору, надежный оплот русской литературы в нашей благословенной области, которой руководит православный губернатор (впрочем губернатору от писателя тоже достается много чего – особенно когда падает внимание к произведениям Н.А.).

Что скажу? Профессионал (не зря учился в Литинституте). Отмечен (как и Узрютова) всеми областными литературными «знаками отличия. И даже из-за пределов области «награда нашла героя» – пермские литераторы учредили сами для себя некий «Орден Александра Невского» – и друг дружку награждают… Но и приятелей не забывают.

Это, конечно, приятно.

Впрочем, не хватит ли восхвалений? Как сказал Маяковский «Слава, слава героям! Много мы им воздали дани…»

Теперь поговорим о том, что (как мне кажется) может несколько подпортить вполне заслуженную значимость сотворенного Николаем Алексеевичем в литературе.

Деревенским кузнецам хорошо известно слово «пережог». Это когда по недосмотру или с похмелья коваль передержал заготовку под раздуваемым горном – и металл потерял необходимую гибкость, стал хрупковатым и потому рассыпается в ковке.

Читая произведения Полотнянко, я нередко ловлю себя на том, что он тоже подчас со «вкусом и мерой» явно перебарщивает.

Ну, скажите мне каким инструментом измеряет он «русскость» авторов, пишущих на русском языке? У него ведь какая-то особая шкала измерений – не по Цельсию и не Фаренгейту – он изобрел некий новый термометр, возможно даже сделанный из дуба. Почему я так думаю? Да потому хотя бы, что и человек с негритянской кровью знающий чуть ли не десяток языков и ставший русским гением; и великий потомок шотландцев, писавший на русском, и два одесских еврея, создавших бессмертные комедии; и киргиз, подаривший нам «собаку, бегущую краем моря» – это для меня представители именно РУССКОЙ – а не какой-то иной культуры…

А вот Николай Алексеевич с большим упоением расфасовывает их по разным коробкам. На одной написано «Русская литература» – а на другой обозначено «Русскоязычная». Чего он добивается?

Но это замечание, так сказать, по ходу… Теперь пару слов о романах Полотнянко.

У такого рода исторически монументальных произведений всегда есть несколько сверхзадач. Кроме оживления (выражусь так) и одевания героев истории, кроме живописи и занимательности такого рода произведения – претендующие на величавость, на повышенное внимание читателя, на значимость должны иметь основательный стержень. Они должны обнажать читателю всю драматичность, неоднозначность трагичность и грандиозность исторических событий, судеб миллионов людей, тектонические сдвиги времени. Читатель должен чувствовать, видеть, ощущать внутренний мир героев, должен понять побудительные мотивы их деяний, трагизм или торжество их душ и сердец…

А вот всего этого в исторических романах Полотнянко явно нехватает. Все у него идет как-то «по расписанию»: враги с «Дикого поля» однозначно изверги; военачальник и любимец царя Иоанна Грозного Богдан Хитрово безупречен и, несомненно, «правильный». Тут мне вспоминается Пушкин, посланный императором собрать материал для написания «Истории пугачевского бунта». А когда Александр Сергеевич понял, ЧТО сия задача требует от него – то и ограничил себя в литературе лишь великолепной повестью «Капитанская дочка»…

Ну и конечно Шолохов, создатель поистине великого многоформатного романа развернувшего перед нами боль, трагедию, гнев, ярость, беспомощность и беззащитность человеческой личности перед приговором Истории…

Мне, право, несколько неудобно объяснять выпускнику Литературного института прописные истины учебного курса …Но уж извините, Николай Алексеевич.

О романах «Бесстыжий остров» и «Огненный Спас» скажу лишь одно: сюжетная линия там ничтожная; оба произведения страдают торопливостью, стремлением «ухватить злободневность» (чем грешат и мои повести «Оползень» и «Человек из обоймы») – и, в общем-то, плохо читаются…

Пожалуй, на этом закончим беглый литературный обзор сего дня.

На очереди – наши симбирские поэты. И конечно, поэтессы ведь именно они у нас числятся «в серединке». Скажем так (из галантности): в «золотой серединке»!