Моему дорогому… К. я дал обещание в отношении А.С. Пушкина, а обещания надо исполнять. Речь зашла, напомню, о нецензурных местах у Пушкина, коих хватило бы, наверное, на целую страницу обсценного творчества Дины Рубиной.
Да, и Пушкин был молод, и позволял себе крепкие слова, но где! В эпиграммах, частной переписке, черновиках!
Вяземский пишет: «Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость». («Гавриилиаду», 1822) Эти «шалости» не предназначались для печати, они были опубликованы много позже, за рубежом и, частично, в журналах, выходивших в императорской России, позже – в советских академических изданиях, когда стали изучать все, вышедшее из-под пера гения. Это были, скорее, литературоведческие изыскания, обращенные к узкому кругу лиц.

Поэтому ничего, кроме недоумения, не вызывает использование пушкинских «шалостей» в качестве аргумента в пользу матерщины в современной литературе: он-де тоже знал, и писал иногда нехорошие слова. При этом всегда забывают указать, где они были написаны, когда, и по какому поводу. Сам Пушкин называл это злобной радостью толпы: «Толпа… в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок – не так, как вы, – иначе».

Другой аргумент, не меньшей подлости, что в пушкинские времена была цензура… Была, да вот только ни Пушкин, ни другие писатели того времени не жаловались на цензуру в этом отношении: она была политическая, надобности в нравственной цензуре просто не было. Впрочем, Пушкин сказал и о такой цензуре:
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цезура
В журнальных замыслах стесняет балагура.

Пушкин был иной, его волновало другое:
Все это видите ль, слова, слова, слова…
Другие, лучшие мне дороги права
Другая, лучшая мне дорога свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно?

Сегодня же иным романистам это совсем не все равно: главное – произвести эффект, скандал, и «авторская провокация», метафора из художественного приема превратилась в оправдание литературного хулиганства.

Особняком стоит в творчестве Пушкина «Гавриилиада»(1817), на подобную тему написана и менее известная поэма «Монах». Эти пародийно-романтические поэмы, «дерзновенные в отношении религии», принадлежат перу молодого поэта, когда он называет себя «алфеем» – атеистом. С возрастом он сожалеет об этих своих «шалостях», в его поэзии звучат, наоборот, религиозные мотивы.

Но именно в «Гавриилиаде», в законченном произведении, вы не найдете ни одного бранного слова, о чем всегда забывают сказать иные господа! Для молодого Пушкина не было запретных тем, но и о запретных темах он умел сказать тонко, изящной метафорой, а не грубым матерным словом, пошлым образом, как только и умеют, кажется, сегодня.

Приведем одно такое место:
Одной рукой цветочек ей подносит,
Другая мнет простое полотно
И крадется под ризы торопливо,
И легкий перст касается игриво
До милых тайн… Все для Марии диво…

Сохранилось такое воспоминание современника об этой поэме: «Дело было года за два до женитьбы Пушкина на Наталье Николаевне. Встретившись с ним, Пушкин дружески его обнял. Присутствовавший при этом В. И. Туманский сказал: «А знаешь ли, Александр Сергеевич, кого ты обнимаешь? Ведь это твой противник. В бытность свою в Одессе он при мне сжег твою рукописную поэму». «Нет, — возразил Пушкин, — я этого не знал, а узнав теперь, вижу, что Авраам Сергеевич не противник мне, а друг. А вот ты, восхищающийся такою гадостью, как моя неизданная поэма, настоящий мой враг».

Вообще, художественное произведение можно сравнить с кулинарным блюдом: недосол – плохо, пересол – еще хуже. Раньше писатель всегда искал такую художественную грань, чтобы его блюдо было и вкусно, и полезно. Сегодня же главное – чтоб оно было с перцем, а будет ли оно вкусно и полезно – об этом и мысли нет. У писателей «золотого века» бывали крепкие слова, немногие на многие тома, так что и печатать их не было надобности – достаточно было поставить точки. Не то сегодня, тремя точками уже никак не обойдешься, ибо тогда добрая часть текстов превратится в точки. То, что раньше было редким исключением, непроизвольным восклицанием, сегодня объявляют правилом, и ухмыляются, кивая на былые исключения.

«Нет, их не вразумишь, чем либеральней – тем они пошлее», – писал Федор Тютчев (1867). У нас самый либеральный – мой дорогой… К. Все мы в молодости бываем либералами, и Александр Сергеевич не избежал этой участи. Однако большинство взрослеет, и осознает свои молодые утопии, а иные так и остаются подростками в душе, или себе на уме. Вопрос – навсегда?

В жизни у каждого из нас нет-нет, да и вырвется порой… лапидарный образ. Такой, что и нарочно не придумаешь, как вырвался у одного футбольного комментатора: «Мяч влетает в ворота, преодолев последнее препятствие между ног вратаря». Не Пушкин, но в известном отношении ближе к Пушкину, чем современные писатели.