Семья моя с особым бережением, как самый драгоценный и самый священный дар судьбы, хранит эту общую тетрадь в красном коленко-ре. На её листочках в клеточку воспроизведены тексты ста двадцати трёх писем своей маме гвардии техника-лейтенанта коммуниста Владимира Александровича Громова – уроженца древнего Пскова, удостоенного недавно высокого звания «Город воинской славы».

О тех весточках, опалённых войной и без прикрас рассказывающих о суровом лихолетье по дням и часам как бы из казарм, окопов и землянок, мне посчастливилось, но довольно в усечённом изложении, впервые поведать читателям «Псковской правды» весной 1970 года. Очерк, приуроченный к 25-летию Великой Победы над нацизмом, назывался предельно лаконично: «Письма Димы с войны.

28 июля 1925 года в семье псковичей Громовых – инженера-путейца Александра и учительницы Клавдии – родился первенец. При определении имени мальчику мнения родителей диаметрально разошлись. Отец настаивал назвать сына Владимиром, а мать горячо предлагала дать ему имя Дмитрий. Позицию роженицы принялись защищать четыре сестры – по две с той и другой стороны четы Громовых. Чтобы в этом жёстком противостоянии не было ни победителей и ни побеждённых, полюбовно договорились, что в семейном кругу, как и в кругу близких и знакомых, именовать новорожденного Дмитрием, а в метриках записать его Владимиром.

Печатается в сокращении.

О столь любопытном эпизоде рассказала сама Клавдия Степановна, гостеприимно принимая меня в уютном домике, построенном на улице Льва Толстого совместно с гражданским мужем Василием Спиридоновичем Спиридоновым, одним из организаторов комсомола в южных районах Псковщины и участником Гражданской войны.

Там же, в домике на улице Льва Толстого, мама гвардейца-героя, подробно знакомя с его письмами с пометками «Проверено военной цензурой», показала перетянутую алой ленточкой целую стопку полученных Димой похвальных грамот за учёбу, разных дипломов со смотров художественной самодеятельности в окружном центре – Пскове и областном центре – Ленинграде, а также благодарственных свидетельств от Общества содействия армии, авиации и флоту. В той же стопке хранилось и удостоверение о награждении Димы нагрудным знаком «Ворошиловский стрелок».

– Когда немцы стали подкатываться к Пскову, – пояснила Клавдия Степановна, – нам всей роднёй удалось эвакуироваться в Мордовию, конкретно – в город Краснослободск. Там Дима 1 сентября 1941 года возобновил учёбу в девятом классе, но уже в декабре, когда в Подмос-ковье развернулись наступательные бои, с пылкой горячностью нап-равился, не послушав никого из нас, в райвоенкомат, где набавил себе два года. Первое время числился связным рассыльным во взводе при военкомате. А в феврале 1942 года, когда Диме исполнилось всего шестнадцать с половиной лет, был включён военкомом в команду, срочно набранную для учёбы в военном училище.

Столь доверительные подробности К.С. Громовой из биографии своего сына как нельзя лучше обогатили и украсили публикацию. Номер «Псковской правды» с очерком «Письма Димы с войны» в газетных киосках был нарасхват.

Однако вскоре события развернулись таким образом, что мне, как автору очерка, пришлось, образно говоря, сбросить с плеч репортёрский ранец и, «облачившись в доспехи», вступить в борьбу с бюрократами, чтобы вызволить из беды маму гвардейца-героя и, естественно, Василия Спиридоновича.

Та история сама по себе многоречива и потому совершенно не вписывается в канву сегодняшнего повествования, но и без неё не обойтись. Избежать долгих пояснений помогает письмо Клавдии Степановны, которое она в октябре 1974 года адресовала генерально-

му директору ТАСС Л.М. Замятину.

«Уважаемый Леонид Митрофанович!

Мой родной Псков растёт буквально на глазах. Пришло время обновлять новыми зданиями некогда тихую улицу Льва Толстого, на которой в саду утопал наш маленький домик. Вместе с этой радостью в нашу семью пенсионеров пришло горе. На заводе электромашиностроительном, а этот завод является хозяином новой застройки, нам предложили не отдельную квартиру, а комнату в молодёжном общежитии, что не соответствует нашему возрасту.

Но тут мне подсказали адрес Вашего корреспондента в Карелии Милова Николая Петровича, ранее работавшего в Пскове. Направила ему письмо в Петрозаводск, слёзно разжалобилась, а сама думаю: Карелия простирается по далёким берегам Белого моря, сподручны ли петрозаводскому корреспонденту тревоги псковичей? В сомнениях проходит неделя, начинается другая. И вдруг из облоно звонят по телефону и говорят, что ТАСС просит отвести беду от семьи Громовых. Короче говоря, по личному распоряжению первого секретаря Псковского горкома КПСС т. П.П. Кудрявцева мы с Василием Спиридоновичем справили новоселье как положено – в благоустроенной квартире со всеми удобствами. И этажность этой квартиры была согласована с нами.

Одновременно с этим письмом я отправляю в Петрозаводск общую тетрадь в красном переплёте. В ней дословно воспроизведены с фронтовых треугольничков письма моего сына Димы, который, набавив себе ввоенкомате лишних лет, в юные мальчишеские годы стал арттехником-лейтенантом и пал смертью героя в боях с фашистами при выполнении в Белоруссии операции «Багратион». Эти письма сына – самая священная реликвия нашей семьи. Так пусть «Красная тетрадь» будет сердечным знаком внимания нашей семьи Вашему корреспонденту в Карелии Николаю Милову, который, как стало мне известно, в этом году отмечает два юбилея – сорокалетие со дня рождения и пятнадцатилетие со дня приёма в члены КПСС.

В любой день и час Вы, Леонид Митрофанович, как и каждый тассовец, найдёте в нашей квартире кипящий самовар, ароматный чай и сладкое варенье – любимое варенье моего сына Димы, которого всё ещё продолжаю ждать с фронта домой…

С уважением, Громова Клавдия Степановна. Пенсионерка, кавалер ордена Ленина, Заслуженная учительница школы РСФСР.

25 октября 1974 г.»

Так пробил час обратиться непосредственно к общей тетради под красной обложкой. Собственноручно воспроизводя на её страницы письма сына, Клавдия Степановна не отходила от оригиналов, повто-ряла допущенные Димой иногда второпях, из-за нехватки свободных минут, грамматические погрешности, но как опытная учительница, честно оберегающая красоту русской речи и русского письма, помечала в скобочках правильное написание того или иного слова.

Возможно, я беру на себя грех большой, что не осмелился повто-рить погрешности Димы, допущенные им в силу суровых условий, привёл все тексты как бы по подсказке Клавдии Степановны в полное согласие с правилами грамматики. Думается, от этого ничуть не пострадала сама достоверность писем Димы, позволяющих нам живо представить, как 16-летний псковский парнишка взрослел, мужал, обретая качества зрелого гражданина и настоящего ратника-защитника Советской Родины.

20 февраля 1942 года, пятница.

«Здравствуй, мама!

Недаром в народе говорят, что домашние думы в дороге не годятся. Так получилось и у нас – вместо Казани прибыли в Ижевск, где и нашли надлежащий приют. Но обо всём по порядку.

Из Рузаевки лишь на вторые сутки добрались до Казани. Там про-сидели на вокзале шесть суток. Естественно, насмотрелись всякого, особенно удручали толпы пассажиров, которым никто толком не мог точно сказать, в каком направлении последует в ближайшее время тот или иной поезд и будет ли открыта продажа билетов, да и в какой кас-се. Не раз из мечущейся туда-сюда толпы доводилось слышать: «Кто такой бардак придумал?» и «Когда же кончится этот бардак?» Возму-щённым никак не втолковать, что бардак не имеет ни начала, ни кон-ца, потому и не кончается сам по себе. Вообще-то БАРДАК – оборот-ная сторона ПОРЯДКА, который держится на твёрдой руке и строгос-ти, чтобы закон был для всех одинаков.

После всех мытарств 18-го числа добрались до Ижевска. Первые впечатления о городе довольно приличные. Заводов – уйма. Училище, куда определили нас, со славными традициями и богатой историей. Переведено сюда из Ленинграда. Полное его название – 2-е Ленинградс-кое Краснознамённое артиллерийское техническое училище. Одно время оно располагалось в Луге. Может, Саша, работая раньше в Луге,

знал кого-либо из преподавателей? Пусть подскажет надёжное имя.

Вчера заседали две комиссии – медицинская и мандатная. Меня зачислили в 4-ю учебную батарею 144-го классного отделения. Наш командир взвода воентехник Денисов. Да, училище готовит воентехников артиллерии.

Что касается нашей гражданской одежды, то нам сказали, что её можно будет отослать домой, но чуть позднее.

Мой армейский привет Саше, Нине, Дусе и Инне. Оправилась ли от болезни Инна? Привет также тётушкам и Виктору. Пожалуйста, подскажи Леониду мой адрес: Удмуртская АССР, г. Ижевск, п/я № 47, квартира 4, Громову В.А.

Ну, до свиданья, Дима.

Ижевск».

23 марта 1942 года, понедельник.

«Здравствуй, мама!

Спасибо за весточку, которую получил сегодня, то есть 23 марта. Ты сообщаешь, что ещё раньше отправила мне первое письмо. Но я его не получал, видимо, затерялось

Радуюсь, конечно, по поводу отправки тобою перевода. Хотя он ещё не дошёл до Ижевска, больше денег мне не высылай. Они здесь не нужны. А вот тебе пригодились бы, да ещё как. Для меня важнее всего, чтобы ты всегда была обеспеченной. Так что будь благоразумной и не серди меня.

Никаких копий метрик не отправляй. Об этом просто забудь. Кто же нашептал тебе такую поганую мыслишку? Зачем, спрашивается, мне метрики, если я без них уже вырос? Ведь птицам, вставшим на крыло и находящимся в полёте, перья не обрезают. Так и мне не следует вставлять палки в колёса. Пожалуйста, смирись с моим твёрдым решением стать ратником. Договорились? Надеюсь, что навсегда. Не делай мне больно, мама!

А теперь несколько штрихов о нашем училище. Готовить из нас будут арттехников. Обещают месяцев через шесть сделать из нас техников-лейтенантов. Но поживём – увидим.

Работой сейчас загружены по горло. Оценки пока ничего – командир взвода не бьёт тревог, но проявляет озабоченность. Да, нас обмундировали, но не полностью. Дали пока сапоги, гимнастёрку, брюки и нижнее бельё. Ждём шинели, бушлаты и головные уборы. А

свои вещи домой не пошлёшь – почта не берёт.

Для нас 26 марта станет знаменательным днём – будем принимать присягу. К приёму присяги готовы и шестеро ребят из Краснослободска, с которыми в одной батарее.

Кстати, в батарее помимо меня служит ещё один скобарь. Оказывается, он меня знал ещё по Пскову и запомнил по концертам художественной самодеятельности, в которых я бывал заводилой. Также приятна другая встреча – это дочь комиссара училища, с которой познакомился на областном смотре самодеятельных артистов в Ленинграде, на одной сцене выступали. Вот так причудливо переплетаются тропинки, даже война нипочём!

Ты, мама, извини за краткость: приводить детали армейский устав не велит, да и свободного времени совершенно нет. Пожалуйста, обо мне не беспокойся – думай больше о себе. О моём обеспечении думает государство, коль я в армию пошёл. Тебе же намного сложнее. Потому твоё решение отправиться летом в колхоз на заработки – самое правильное: и сыта будешь, и денег подкопишь, и от случайной пагубы подстрахуешься. А с моими вещами поступай по усмотрению, тем более что они мне больше не пригодятся – когда с победой вернусь, всё будет коротковато и в обтяжку.

Да, если пойдёшь в Зареку, то передай там, что со мной служит парень из Зареки Николай Бочкарёв, только сейчас он в госпитале, лежит с месяц, сильно болен, что-то подхватил, не уберёгся.

До свиданья, Дима.

P.S. Письма посылай мне без марок».

9 апреля 1942 года, четверг.

«Здравствуй, мама!

Сегодня получил твоё письмо от 29 марта. В нём ты ни с того, ни с сего ужасаешься, опасаясь за моё положение и мою судьбу. Видимо, какое-то наваждение стало преследовать нас с тобой, заводить в тупик наши отношения. В письме от 6. IV. я, казалось, всё толково рассказал и расставил все точки. Но ты, наслушавшись того, что наговорили в письмах Полозов с Горяшинским, снова бьёшь в колокола, ставя меня в неловкое положение. Как уже писал, Полозов и Горяшинский – типичные брехуны, клевещут на всё и вся, дабы выгородиться и замаскировать своё истинное лицо.

Возьмём для начала хотя бы Полозова, который, как ты пишешь,

уже сбежал из училища, не выдержав якобы муштры и придирок ко-мандиров. Всё это бред сивой кобылы. Полозов действительно восп-ротивился учиться в училище, но только потому, что не желает посвя-щать свою жизнь службе в Красной Армии. Однако он никуда не дел-ся, из училища не уходил, да и вряд ли его отпустят. Причина проста – на фронте не хватает арттехников. А объяснение о Горяшинском, хны-кающем в письмах домой о жизни впроголодь, ещё проще. Если он ут-верждает, что изнемог от «голодных пайков», то это, видимо, от того, что у него живот резиновый. Оба привыкли дома набивать брюхо до отвала, вот теперь, не умерив себя, завыли навзрыд, сея панику…

15 апреля 1942 года, среда.

«…В последнее время удалось посмотреть две кинокартины «Дело Артамоновых» и «Александр Невский». Конечно, вспомнился Псков, твои рассказы о том, как приезжал в наш город Николай Черкасов – исполнитель главной роли фильма «Александр Невский», совершивший вместе со съёмочной группой поездку в Самолву, к месту Ледового побоища.

Пока письмо идёт, наступит и Первое Мая – наш весёлый пролетарский праздник с демонстрациями и народными гуляньями. Заранее поздравляю всех наших с этим праздником.

А меня с тобой ждёт и другая дата. Исполняется десять лет со дня смерти отца – дорогого папани. Жаль, что теперь мы далеко от него. Впервые за 10 лет не сможем сходить на кладбище и посидеть у его могилки. Но переживём и это.

Ещё о Бочкарёве. Он вернулся из госпиталя. Ничего плохого не говорит. Теперь навёрстывает то, что пропустил. Помогать ему в этом я охотно согласился.

Ты интересуешься, как нас кормят. Думается, лучше и сытнее, чем в Краснослободске. Вот слушай. На завтрак, который в семь утра, дают 25 г масла сливочного, то ли 200 – то ли 150 г хлеба, тарелку супа и чай. В обед – хлеб, суп и каша, иногда каша с колбасой. На ужин – суп и граммов полтораста хлеба. При таких харчах не только можно, но и нужно жить. Конечно, те, кто привык набивать пузо до отвала, не могут насытиться. Но тут одно из двух: либо пузо держать барабаном, либо иметь изящную талию.

Передавай привет тётушкам, Виктору, всем нашим. Напиши, как там в моей школе? И верно ли, что Володьку забрали в армию? И

вообще, какая жизнь в Краснослободске?

Ну, до свиданья. Дима».

13 июня 1942 года, суббота.

«Здравствуй, мама!

Получил твоё письмо два дня назад, но ответить сразу не мог – не было времени. Да и сейчас я в наряде, но решил урвать минуту-другую, чтобы не остаться перед тобой в долгу.

Нас из главного здания перевели в летние бараки. А так как достоинством всех бараков является обилие клопов, то и здесь их – целые полчища; кусают жестоко, нанося зудящие раны. Короче, ведёт себя эта тварь изуверски нагло, как фашисты. Потому помещение с неделю назад дезинфицировали хлорпикрином, обильно обработав каждую щёлочку. Но неприятный запах химикатов до конца ещё не улетучился. Чуть ли не выело глаза, ходим как слепые. Ну, это пройдёт – вот сдадим дежурство, встанем под рукомойники, промоем хорошенько зенки свои холодной водицей с пеной хозяйственного мыла и, полагаю, проморгаемся. Так что – не тужи.

Да, на днях получил извещение о переводе на 175 рублей, но на почту не пустили – работы много, режим почти авральный с подъёма до отбоя. Пока не знаю от кого перевод. Если послала ты, то, пожалуйста, больше этого не делай. Ведь для того, чтобы заиметь лишний рублик-другой, ты же решилась заняться огородничеством и таким образом обрести, образно говоря, дополнительную кубышку. Пойми же, что для тебя в данный момент деньги нужнее, чем мне. Они для меня – роскошь, без которой свободно могу обойтись.

Ну, договорим когда-нибудь. А пока передаю всем приветы, Нине спасибо за письмо. Пусть ещё шлёт – обещаю ответить позднее.

Обнимаю, Дима».

24 августа 1942 года, понедельник.

«Здравствуй, мама!

Вчера вечером получил твоё письмо и лишь сегодня удалось при-няться за ответ. Есть резон начать с событий, произошедших вчера.

Сыграли подъём нам в 2 часа ночи и погнали на работу в совхоз за 25 километров от Ижевска. К шести часам притопали туда и стали скирдовать хлеб, срезанный в валки конными косилками. Работали почти без перекуров до 17 часов, когда объявили перерыв на обед. После обеда быстренько подобрали колоски вокруг скирд и подбили итоги всему сделанному. Оказалось, что хлеб убрали с 210 гектаров. Много это или мало – никто не определял. Зато точно знаю, что лишь к 22 часам достигли порога казармы. Умывшись, направились строем в столовую, где нас ждал довольно плотный ужин, и ровно в полночь легли спать.

А сегодня утром просыпаемся и узнаём ошеломляющую новость – нас оставляют в училище ещё на 2 месяца. Хоть плачь – хоть не плачь, а команду курсантам дают отнюдь не курсанты.

Всем привет и пожелания здоровья.

До свиданья. Дима».

26 сентября 1942 года, суббота.

«Здравствуй, мама!

Получил сразу два твоих письма и перевод. За письма огромное спасибо, ведь они – единственная ниточка, связующая меня с домом. А деньги впредь больше не высылай. Моё счастье не в них, а в твоём здоровье и благополучии. Пожалуйста, береги себя.

Сегодня помкомвзвода заявил перед строем, что зимовать нам при-дётся в Ижевске. Отсюда просьба – вышли шерстяные носки и пер-чатки, если, конечно, это не потребует больших расходов. Но прежде чем снаряжать бандероль, выясни на почте, примет ли она к отправке.

Да, вставных перьев к ручкам больше не высылай: ни в одном из двух конвертов я не обнаружил ни единого.

Мне пора на занятия, потому заканчиваю. Обо мне больно не тужи, побереги себя и откажись от высылки денег. Они мне ни к чему.

Привет всем. Нине – персонально. До свиданья. Дима».

16 февраля 1943 года, вторник.

«Здравствуй, мама!

Сообщаю, что сегодня, 16 февраля, я наконец-то пришвартовался на «точке» и в этот же день в 22:00 даю тебе краткий отчёт из землянки в подлеске, из которой хорошо слышен гул орудий.

Встретили меня хорошо. Ребята все боевые, не раз участвовали в операциях, кое-кто уже побывал в госпитале. Накормили и напоили, что называется, из одного котелка. Рады пополнению. Обещают даже ускорить выдачу денежного содержания. Так что жди перевода, вышлю не меньше полполучки и буду надеяться, что это хоть как-то

облегчит твоё положение.

…Уже официально заявлено, что мне положена зарплата в размере 675 рублей и плюсом полевые. В ближайшие дни вышлю тебе аттестат на получение 400 рублей в месяц. Больше, к сожалению, не разрешают. Конечно, это сумма не велика, но всё-таки какая-никакая подпитка. Разрешат высылать больше – и подпитка увеличится.

Погода у нас замечательная. Солнце яркое. Чувствуется уже дыха-ние весны. Скоро, как уточняют мои новые товарищи, здесь будет жарко. Фрицы понемногу шевелятся и огрызаются. Что ж, примемся их бить. Как с киноэкрана сказал князь Александр Невский устами Николая Черкасова: «Кто пришёл к нам с мечом, тот от меча и по-гибнет».

Всем привет. До свиданья. Дима».

19 марта 1943 года, пятница.

«Здравствуй, мама!

Докладываю: гоним фрицев. Как у всех погонщиков скота, у меня тоже свободного времени нет. Потому письмо будет предельно кратким – это не из тех, какие присылал из училища.

Так вот гоним фрицев, а они – народ пакостный, изуверски вредный, ибо, отступая, продолжают множить зло, сжигают всё дотла, а население либо расстреливают, либо угоняют в неметчину. Как только ночь – зарево в полнеба занимается. Даже кажется, из самого зарева того исходят крики, стоны и мольбы о помощи. Об этом рассказывай почаще в Краснослободске. Причём подчёркивай, что фрицам даром всё это не пройдёт.

Да, мой адрес теперь другой: Полевая почта 29566. Громову В.А.

Привет нашим. До свиданья. Дима».

20 июня 1943 года, воскресенье.

«Здравствуй, мама!

Давно не получал от тебя писем, а сегодня сразу два пришло – от 6-го и 7-го июня.

Обо мне не волнуйся, ничего плохого и надуманного зря к сердцу не подпускай, потому как я в строю, жив и здоров, обхожусь без единой царапины и окружён очень преданными стране бойцами.

У меня в подчинении два мастера-наладчика наших систем – один хохол, другой – армянин. Так, украинец Гриша всегда с улыбкой в развалку ходит, но леноват малость, любит покопошиться. А армянин Сурен – парень шустрый и мировой, даже если захочешь к чему-либо придраться, то ничего не выйдет. А знают они оба технику прекрасно; думается, с закрытыми глазами смогли бы справиться с любой почин-кой. Вообще-то грех на ребят обижаться – в любой ситуации не под-ведут.

Сегодня ночью я поймал в подлеске светлячка. О, чудо! Ведь мне раньше никогда не доводилось бывать глухой ночью в подлеске, и потому впервые увидел чудесного светлячка – такого маленького, буквально крохотного. А какой необычный свет умеет излучать этот чертяка-малютка! Главное – тот свет крохотули человеческий глаз не режет, не причиняет никаких неприятностей. Довольно любопытное творение природы – эта букашка-светлячок. А зачаровавшись им, положил его в коробочку и на всякий случай припас листочков – вдруг светлячок такими питается.

Ты прочтёшь и сокрушенно скажешь: «Парень-то мой совсем рехнулся. Война идёт, а он про светлячков ночных, да про листочки пожухлые». Пожалуйста, не сокрушайся, мама! Мы, советские ратники, и воюем яростно с лютым врагом для того, чтобы жизнь в многообразии своей на планете Земля не прекращалась и ладилась.

Вот пока и всё. Привет нашим. До свиданья. Дима».

23 июня 1943 года, среда.

«Здравствуй, мама!

Получив твоё письмо от 13 июня, пришёл в недоумение: ты обвиняешь меня в забывчивости писать тебе, говоришь, что уже два месяца ничего не получала. Довольно странно. К переписке с тобой я отношусь бережно и трепетно. Конечно, наша «точка» – не училище в Ижевске, где было посвободней для выкраивания минуток для писем. Здесь совершенно другая обстановка, которая непредсказуемо меняется: либо под вражескую диктовку, либо под пуск нашей сигнальной ракеты. Однако я стараюсь держать тебя в курсе всех событий, несмотря ни на что.

Ну да ладно. Надеюсь, что уже помирились. Тем более, что я жив, здоров и тебя люблю.

А нас последние дни замучило комарьё. Однако подготовка к премьере не срывается, все ждут сигнала, чтобы поднять занавес над сценой.

Как здоровье? Каково самочувствие у всех наших? Что нового в жизни школы и Краснослободска? Пожалуйста, пиши и не дуйся на меня. До свиданья. Дима».

1 августа 1943 года, воскресенье.

«Здравствуй, мама!

Получив твоё письмо, сразу же отвечаю, дабы у тебя не возникало никаких подозрений. Ты негодуешь, что у вас урожай губит засуха. А у нас, как назло, льют дожди, ходим как цуцики грязные.

Правда, сегодня с утра проглянуло солнышко. Эта благодать снизошла как раз к сроку – у нас 1-е августа объявлено днём отдыха скоротечного. Я уже успел постирать обмундирование – не к лицу гвардейцам носить грязь на гимнастёрке и брюках, хотя на нашем «спектакле» всё сойдёт.

И самое важное. Во время «гастролей», если мне только не почудилось и не померещилось, в рядах атакующих как-будто промелькнул наш Володя. За точность не ручаюсь, но и не могу сказать, что ошибся. Да я Володькин облик и характерную походку его ни с какими другими не спутаю. Теперь крепко в памяти засело, что Володя всё-таки жив. И это очень здорово. Ведь после войны, когда начнём жизнь заново обустраивать, лишние руки на вес золота будут. Ну, поживём – увидим.

Привет нашим. До свиданья. Дима.

P.S. Завтра утром будем снова придерживаться принципа: «Намочи мочало – начинай сначала».

17 августа 1943 года, вторник.

«Здравствуй, мама!

Огромное спасибо за весточку, на которую, поймав момент, спешу тебе ответить. Сейчас у нас слишком горячо. Работы хватает – выше головы. Однако есть и стимул: фрицы, отчаянно сопротивляясь, хотя и медленно, но всё же сдают одну позицию за другой. Правда, нам бы хотелось, чтобы они драпали без оглядки, но так пока не получается. Потому, к горькому сожалению, каждый наш шаг вперёд обильно омывается… Конечно, не простой водицей.

Не сказав ничего существенного, вынужден закругляться. Ну, ты не обижайся, пожалуйста.

До свиданья. Дима».

19 августа 1943 года, четверг.

«Здравствуй, мама!

Обрёл свободную минутку и, зная, что сейчас каждое моё письмо для тебя особо желанно и радостно, не медлю сделать это. Возможно, это письмо найдёт тебя в классе со своими учениками-малышами. Подумать только: как будто вчера и мы были такими же несмышлёнышами и не могли сходу уловить главную суть учительского слова. Как время быстро летит, не спрашивая у каждого из нас разрешения.

Факт очевидный – фрицев всё-таки принудили отступать по всему фронту. Приятно сознавать, что в этом есть и какая-то доля наших заслуг. Наш комбат, посещая ежедневно нас, при уходе всегда похваливает. Видимо, для поднятия духа. Потому не стану возражать, если услышу со стороны о себе: «Димка-Вовка молодец, как солёный огурец». Когда окончательно разобьём врага в его же берлоге, тогда, возможно, стоит воскликнуть: «И мы пахали!».

Будь здорова, береги себя. До свиданья. Дима».

17 декабря 1943 года, пятница.

«Здравствуй, мама!

Прости, пожалуйста, что только сейчас и только по твоему запросу решаюсь раскрыть всю правду о Викторе Васильеве, с которым шёл, рука об руку, в училище и с которым вместе в один и тот же час прошёл боевое крещение.

Прости, мама, но мы потеряли Витю. Он пал смертью храбрых в неравном бою с ненавистным врагом. О том рассказывалось и в похоронке, отправленной в Дубёнки, где родился мой отважный однополчанин и честный друг. Прежде чем предать тело убиенного земле, мы в память о Викторе Васильеве исполнили своего рода реквием под оркестровку наших орудий и личного оружия. Вечная слава герою Отечественной войны!

Вот написал так – и сердце ёкнуло: подумалось, вдруг наступят такие времена, когда живые забудут имена павших на поле брани. Неужели живые станут предавать мёртвых? Ух, илитвую мать и ангидритвую в перекись марганца!.. Ну, поживём – увидим.

Беру себя в руки и прошу тебя срочно выслать адрес Любы Исаковой и её фотокарточку. Думаю, настала пора установить с ней тесную переписку. Люба – девушка славная, потому голос за ней ре-

шающий. Ну, ты догадываешься, о чём тут речь.

До свиданья. Дима».

24 декабря 1943 года, пятница.

«Здравствуй, мама!

Ты зря беспокоишься обо мне. Мы свою задачу выполнили и на полном основании вновь в прежней землянке в лесу. После боёв как тут чудесно, снег белый, воздух чистый, дышится полной грудью. Вот подкрепим свой организм – и снова, надеюсь, протрубят: «По машинам!».

Если о ком надо беспокоиться, то это – Юра Жумилин. Он прислал мне письмо, сообщив, что служит не в авиации, а в десантных войсках. Будем надеяться, что счастье от Юры тоже не отвернётся, и что мы с ним вместе пойдём после войны в институт.

Да, мама, у меня ни с того, ни с сего разыгралась сейчас ностальгия по школьной жизни. Даже размечтался стать студентом. Всё течёт – всё меняется. Такова диалектика.

Получила ли ты фотокарточку? До свиданья. Дима».

15 февраля 1944 года, вторник.

«Здравствуй, мама!

Без промедления отвечаю на твоё письмо. Сейчас только что ходил проверять посты. Хотя ночь тёмная, нигде не споткнулся. А помогли мне в этом (не угадаешь!) – фрицы. Они исправно освещают ракетами местность по ночам, а по утрам с иронией кричат: «Русс, плати за свет». Наши же снайперы не принимают немецкий юмор и по-своему платят, да так, что сдачи не с кого спросить.

Мы свою работу выполнили, завершив успешно ещё одну опера-цию. О ней, наверное, по газетным сводкам определишь. Получили в награду краткосрочный отдых, спим вдоволь, даже к завтраку опазды-ваем. Тут, правда, и дневальные виноваты. Спозаранку подбросят дров в буржуйку, тепло духмяное по землянке разольётся, и сон ещё крепче. Но эта лафа скоро на убыль пойдёт – нас ждут новые дела.

Да, если есть у тебя в запасе чернильный порошок либо химичес-кий карандаш, то вышли мне в конверте или порошка чуток, или стер-женёк химического карандаша. Здесь с такими вещами туго, а писать письма надо.

Вот пока и всё. Привет нашим. До свиданья. Дима».

10 марта 1944 года, пятница.

«Здравствуй, мама!

Получили «лёгкий» приказ – вернуться на запасные позиции, что-бы отоспаться, окрепнуть духом и подлатать по регламенту технику. Так снова оказался в прежней землянке. По совпадению, точно сгова-риваясь, сюда почта подоспела – и мне два письма: от тебя и Лёвы.

Спасибо за чернильный порошок. Без него ничего бы не вышло.

Из землянки слышен приглушённый гомон птах лесных, захоте-лось их поближе послушать, ручку с чернильницей отложил и вышел из землянки. А птички, словно обрадовавшись новому слушателю, на песнопение настроились, и в том хоре вдруг послышалась особая при-зывная нота птах: «Не таись, офицер, не молчи!».

А секретов-то у меня вовсе нету. Случаи, подобные тому, о котором собираюсь рассказать, случались и раньше. На этот раз мы техникой наткнулись на препятствие. Этой преградой оказался раздолбленный снарядами донельзя блиндаж с прилегающими к нему траншеями. Вылезли, пригляделись – и волосы дыбом. Кругом одни трупы, масса трупов и в разных позах. Только по цвету обмундирования можно было понять, кто с какой стороны.

Посмотришь на наших павших – печаль берёт, скорбишь, сожалея, что мало пожили. Глянешь на трупы подонков фрицев – и себе говоришь: так вам и надо, незачем было поганить, в чужих краях муки и страдания всюду сеять.

А тут как шарахнет по мозгам пришедший от далёких пращуров завет: «О покойниках плохо не говорят». С того часа где-то внутри что-то разболелось и раззуделось. Видать, маловато ума-разума, чтобы не ошибиться в выводах. Потому твёрдо решил после войны серьёзно заняться философией.

Привет нашим. До свиданья. Дима».

12 марта 1944 года, воскресенье.

«Здравствуй, мама!

Сегодня для меня знаменательный, знаковый день – я принят кандидатом в члены ВКП(б). И уже получил кандидатский билет, напоминающий мне построже относиться к себе, повышать личную

ответственность за всё.

Конечно, пока я коммунист далеко зелёный. Настоящим коммунистом, как учил Владимир Ильич, можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знаниями, которые выработало человечество. Потому для себя вторично решил: как закончим войну – махну на факультет философии.

Там, надеюсь, помогут вытащить и занозу, которая у разворочен-ного снарядами блиндажа зательмяшилась в меня где-то глубоко. А пока постараюсь, чтобы закреплённые за мной орудия и пулемёты действовали как часы. И чтобы подчинённые ни в чём не сплоховали, оставаясь в списках живых!

Вот и всё. Привет нашим. До свиданья. Дима».

25 марта 1944 года, суббота.

«Здравствуй, мама!

Несколько дней не писал тебе, так сегодня восполняю пробел. Нет-нет, со мной ничего не случилось, как и прежде жив, здоров и чувствую себя прекрасно. Так что не волнуйся напрасно.

Работе нашей мешает непогода. Ещё недавно было высокое небо и ярко светило солнце, сейчас зарядили дожди со снегом, под ногами всё хлюпает и плывёт.

Иной раз задаюсь таким вопросом: зачем понадобилось фрицам за-бираться в край хлюпких болот и дождей. Действительно, неужели они – сплошь набитые дураки, эдакие, если на манер скобарей гово-рить, балбесы балбесовичи балбесовы, если задумали в болотах искать какие-то клады. Ну, хотя бы сам чёрт проучил их хорошенько, в кон-це концов! Но и тому, видимо, лень с пустоголовой сворой занимать-ся. Теперь вот нам приходится их выкуривать из хлябей под дождём.

Честно скажу: в таких жутких условиях не так-то просто продви-гаться с техникой вперёд. Если бы здравомыслящий человек посмот-рел на нас со стороны, то определённо сказал бы, что мы тут все обе-зумели, умом тронулись. Однако мы не посходили с ума, наоборот – пребываем в полном здравии. Мы просто выполняем честно приказ ломить врага, не давать ему пощады… Ну хватит об этом – потом разберёмся.

Да, скажи тёте Дусе, что она проиграла мне пари, заключённое на американку ещё весной 1941 года. Тогда она, намекая на некую мою влюбчивость, утверждала, что я рано женюсь – ровно через три года. С момента заключения пари прошли те три года, а я всё ещё не женат. Потому пусть тётя Дуся подсматривает мне костюм выходной – из добротной шерстяной диагонали. Именно такой костюм мне скоро, надеюсь, понадобится. А на другой какой-то не соглашусь. Так и скажи!

Ну, пока всё. До свиданья. Привет нашим. Дима».

14 мая 1944 года, воскресенье.

«Здравствуй, мама!

Испытываю радость необыкновенную – сегодня получил письмо с фотокарточкой от Любы и три письма от тебя. Представь себе, какие удивительные чувства охватили меня, когда рассматривал фото Любаши. Оказывается, та девчушка-школьница, какой я запомнил её, превратилась в прекрасную лебёдушку с лучезарной улыбкой. Подумалось: а не моя ли судьба – Любаша?! Ну, поживём – увидим.

Да, случилась недавно забавная история, произошедшая в одном белорусском городке, освобождённом нами. Там откуда-то порывом ветра вынесло прямо мне под ноги чудом сохранившийся обрывок из какой-то книжки. Словно диковинной депешей оказался тот листок, когда я прочитал ополовиненный и обожжённый огнём текст. Из него следовало, что перу нашего великого русского математика Николая Ивановича Лобачевского принадлежит крылатое выражение: «Человеку даётся жизнь для того, чтобы достойно умереть». Какая мудрая общепланетарная мысль! Обязательно после войны, когда займусь в университете философией, уделю достойное внимание творческому наследию гениального математика.

Пожалуй, и всё, что хотелось сказать.

Передавай привет Светлане. До свиданья. Дима».

31 мая 1944 года, среда.

«Здравствуй, мама!

Выкроив минутку, отвечаю на твоё сердитое письмо, в котором ты упрекаешь меня за то, что я якобы ищу на свою голову приключения, не уклоняюсь даже от жарких боёв. И какая сорока такие сказки тебе сочинить успела? Если смотреть правде в глаза, то действительно здесь обстановка такова, что не ты ищешь боёв, а бои сами тебя находят и держат до исхода. Это, во-первых. А во-вторых, совершенная небылица то, что мне, дескать, всё человеческое чуждо. Вот сегодня, к примеру, воспользовавшись объявленной передышкой, больше сплю и отдыхаю в кругу боевых друзей. Так что, пожалуйста, успокойся – у меня всё хорошо. Здоровье – на загляденье, настроение – бодрое, сугубо гвардейское. Унывать и паниковать просто некогда. Подробности – позднее.

До свиданья. Привет всем. Дима».

12 июня 1944 года, понедельник.

«Здравствуй, мама!

Спешу сообщить, что жив, здоров и бодр духом. Правда, работы привалило. Приходится покруче бегать, засучив рукава. Но ты же сама знаешь, что мне все трудности по плечу, ибо я чертовски терпеливый и выносливый.

Да, тут как-то был приближен по служебным надобностям к Бате. Случайно удалось подсмотреть оперативную карту, рассеченную жирно обведёнными стрелками остриём в наши позиции. Это значит, что фрицы, получив от нас по мордам, готовятся к контратакам. Потому рапорт об отпуске, хотя его уже держал в кармане гимнастёрки, решил даже не показывать Бате. Давай потерпим. Какая нам с тобой разница, когда встречаться – летом или осенью? Всё равно это выльется в весёлый радостный праздник.

Будь здорова, береги нервы. Хорошее твоё настроение очень нужно ребятишкам, которых ты вводишь в волшебный мир знаний. Дима».

21 июня 1944 года, среда.

«Здравствуй, мама!

Ну и «новость» дивную ты вложила в конверт. Конечно, смешно было читать, что тётушка вышла замуж. И, небось, на свадьбе отплясывали так, что пятками голыми отделали осину под орех? Ну и юмористы, с такими хмуриться не будешь. Ну что произошло – тому, значит, не миновать. Лишь бы скандалов крупных с битьём посуды не последовало.

А вот моя новость так новость. Впервые за эту весну однажды удалось понаблюдать в небе косяк журавлей, спешащий на восток, в места гнездовий. Эх, храбрецы какие, – их канонады, видимо, не страшат. Знай, летят и летят с характерным посвистом. Думаю, журавли в небе – примета добрая, предвещающая скорую победу. Да должны же мы, в конце концов, додушить эту гадину и очистить страну от поганых фашистских нелюдей.

Как говорится, утро вечера мудренее. А завтра, действительно утром, мама, я с боевыми друзьями снова уйду в круговерть. Уж громко-то не брани меня за вполне возможный перерыв в нашей переписке. Как освобожусь, непременно обо всём оповещу без утайки.

Ну, пока всё. Будь здорова, береги себя. До свиданья. Дима».

28 августа 1944 года, понедельник.

Из письма командиров маме Димы:

«Здравствуйте, уважаемая Клавдия Степановна!

Войска Красной Армии вступили на территорию Польши и совместно с частями Войска Польского ведут ожесточённую успешную борьбу против гитлеровских оккупантов.

В этом грандиозном наступлении могучей Красной Армии принимал непосредственное участие Ваш сын арттехник гвардии техник-лейтенант Громов Владимир Александрович. Танковая часть, в составе которой находился Ваш сын, прославленно дралась в боях за освобождение городов Смоленск, Могилёв, Минск, Гродно, Белосток. Личный состав бригады любил и уважал Владимира Александровича как отважного находчивого офицера, преданного Родине и любящего свою маму – Вас, уважаемая Клавдия Степановна.

Как смелый, бесстрашный боевой командир-гвардеец, он всегда был впереди, воодушевляя своим примером весь личный состав на боевые подвиги, на выполнение боевых приказов, за что был награждён орденом Отечественной войны II степени.

В одном из жестоких боёв Ваш сын Владимир Александрович, верный воинской присяге и Социалистической Родине, геройски погиб в борьбе с фашистскими захватчиками.

Горечь утраты мы разделяем вместе с Вами, дорогая Клавдия Степановна. Имя Вашего сына никогда не забудут его боевые друзья-танкисты. И сейчас в этом письме мы клянёмся, что за гибель гвардии техника-лейтенанта Громова В.А. мы жестоко отомстим фашистской погани.

С этим письмом мы высылаем боевой орден Вашего сына – орден Отечественной войны II степени и удостоверение о награждении. Храните как память о сыне, гордитесь его боевыми делами, ибо он не пожалел своей молодой жизни для достижения полной победы над коварным врагом.

Красная Армия наносит противнику новые сокрушительные удары. Воодушевлённые успехами, наши войска, сражающиеся на всём громадном фронте от Баренцевого моря до Чёрного, будут ещё беспощаднее громить врага и под мудрым водительством гениального полководца т. Сталина ускорят час приближения окончательной победы.

Командир в/ч 29566 гвардии капитан Возняк.

Зам. командира в/ч 29566 по политчасти гвардии ст. лейтенант Дозморов».

«Временное удостоверение В № 415035.

Предъявитель сего Гвардии техник-лейтенант

Громов Владимир Александрович

Награждён приказом по бронетанковым и механизированным войскам 49-й армии за № 017 от 27 июля 1944 года

За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками

Орденом Отечественной войны второй степени.

Орден за № 218896.

Командир отдельной гвардейской Краснознамённой танковой Смоленской бригады гвардии майор КУРКУПОВ.

28 августа 1944 года».

1 сентября 1944 года, пятница.

Из письма парторга маме Димы:

«Здравствуйте, уважаемая Клавдия Степановна!

Письмо, адресованное на моё имя, получил сегодня, 1 сентября 1944 г. Удовлетворяю вашу просьбу – отвечаю немедленно.

Сын Ваш гвардии техник-лейтенант Громов Владимир Александрович служил в нашей части, дорожа званием советского офицера. В боях с ненавистным врагом всегда отличался лихостью и отвагой, проявлял образцы мужества и высокого мастерства владения боевой техникой, за что был заслуженно награждён орденом Отечественной войны второй степени. Особо замечу, что ваш сын Громов В.А. был душой нашей боевой семьи, пользовался высоким уважением и доверием однополчан за заботу о подчинённых. Его отличали высокая духовная культура и богатое знание русской литературы и музыки, личная взыскательность к себе и постоянная готовность постоять за товарищей, придти на выручку.

Как боевой командир, дорожащий офицерской честью и званием гвардейца, Ваш сын был принят кандидатом в ВКП(б). И теперь мы гордимся и дорожим именем настоящего большевика Громова Владимира Александровича.

В одном из жестоких боёв 2 июля 1944 года Ваш сын, дорогая Клавдия Степановна, был сражён осколками от взрыва вражеского снаряда. Случилось это на белорусской земле, почти в четырёх километрах от местечка Березино и одноимённой реки.

Невдалеко от бровки дороги Могилёв – Гомель наши боевые друзья-товарищи, соблюдая все воинские почести, торжественно похоронили гвардии техника-лейтенанта коммуниста Громова Владимира Александровича и поклялись свято беречь его имя и жестоко отомстить немецко-фашистским захватчикам.

На его могиле постарались возвести оригинальный памятник, сооружённый из артиллерийских гильз. Тот памятник увенчан красноармейской звездой, в середине которой – фотокарточка Вашего сына, проявившего в боях за Советскую Родину верность воинской присяге и умножившего славу советского оружия.

Не падайте духом, уважаемая Клавдия Степановна. Эту тяжёлую утрату мы, однополчане Вашего сына, разделяем вместе с Вами. Гордитесь своим сыном-героем. Его светлая память долго будет жить в наших боевых рядах. Мы искренне благодарим Вас за воспитание такого сына.

С приветом и глубоким уважением к Вам,

парторг в/ч 29566 гвардии ст. лейтенант В. Чернышёв».

30 сентября 1944 года, суббота.

Из сообщения военкома маме Димы:

«Уважаемая Клавдия Степановна!

По Вашей просьбе Краснослободской районный военный комиссариат Мордовской АССР без промедления подготовил нужную Вам справку, которую и высылает. Справка, заверенная печатью, прилагается.

Справка от 30 сентября 1944 г. № 43000

Выдана настоящая гр-ке Громовой Клавдии Степановне, матери погибшего на фронте Отечественной войны гвардии техника-лейтенанта Громова Владимира Александровича, в том, что она получала в Краснослободском райвоенкомате Мордовской АССР часть денежного содержания сына по денежному аттестату по 600 (шестьсот) рублей в месяц в течение 1943 и 1944 годов.

Согласно денежного аттестата основной оклад денежного содержания гвардии техника-лейтенанта Громова Владимира Александровича составлял 1015 (одну тысячу пятнадцать) рублей в месяц. Процентная надбавка за выслугу лет до момента гибели не выплачивалась.

Справка выдана на предмет возбуждения ходатайства о пенсии гр-ке Громовой Клавдии Степановне с момента возникновения права на получение таковой, что и удостоверяется.

Краснослободской райвоенком

капитан администр. службы Евстигнеев,

начальник АХЧ лейтенант интендантск. службы Беляев».

От автора

Отправляя бандеролью мне в Петрозаводск общую тетрадь в красном коленкоре, Клавдия Степановна между тетрадных листочков вложила газетную вырезку с тассовской заметкой о праздничных торжествах в Белоруссии по случаю Дня 9 Мая 1966 года. И, думается, неспроста. Её любимый сын, рождённый в древнем Пскове, взмыл в небеса белым журавлём именно в Белоруссии. Полагаю, что мама Димы, храня бережно память о нём, не выпускала из поля зрения и весточки из белорусских краёв.

«Никто не забыт, ничто не забыто

Минск, 10 мая. (ТАСС). Белоруссия – партизанка и оборонительница, показавшая в годы Великой Отечественной войны пример мужества и отваги в борьбе с врагом, склоняет голову перед светлой памятью тех советских патриотов, которые не дожили до Дня Победы.

9 Мая с утра и до поздней ночи шли и шли минчане к памятнику-обелиску, воздвигнутому в честь воинов и партизан, погибших в кровавых боях в дни освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков. Здесь, на площади Победы, отцы, матери, дети и внуки клялись у Вечного Огня хранить память о павших героях, беречь свою Родину, мир, семейное счастье, радость труда.

В 12 часов в почётный караул встают кандидат в члены Политбюро

ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Коммунистической партии Белоруссии, Герой Советского Союза П.М. Машеров, Председатель Президиума Верховного Совета БССР, Герой Советского Союза В.И. Козлов, Председатель Совета Министров БССР Т.Я. Киселёв.

В Белоруссии стало народной традицией воздвигать Курганы славы в местах боёв, прославивших советское оружие в годы Великой Отечественной войны. Тысячи трудящихся со всей республики собрались вчера в городе Лиде Гродненской области. К ним присоединились делегации из городов-героев, доставивших по горстке своей земли для Кургана славы в белорусской Лиде.

Величественные, скорбные звуки реквиема звучали вчера и у Кургана славы, воздвигнутого на стыке границ Белоруссии, Латвии и Псковской области. Здесь вместе с седовласыми ветеранами и взрослыми собрались комсомольцы и пионеры со своими знамёнами. Никто не забыт! Ничто не забыто!»

Думается, этой тассовской заметке вполне уместно соседствовать с письмами-откровениями и письмами-раздумьями 19-летнего гвардейца-лейтенанта Владимира Александровича Громова, которые он адресовал исключительно своей маме, а если говорить по большому счёту, то и всем-всем нам, ныне живущим на просторах России и далеко за её пределами.

Милов Николай Петрович в мае 1934 года деревне Самолва в Гдовском районе Псковской области.

Окончил Ленинградский госуниверситет имени А.А. Жданова.

В журналистике – с 1951 года. Почти четверть века был собственным корреспондентом ТАСС в Пскове, Петрозаводске и Ульяновске.

Печатался в изданиях на всех пяти континентах.

Член Союза журналистов СССР и России.

Награждён медалями «За трудовую доблесть» и «За верность присяге».