* * *

Тихо струится дорога туманная.

То ли в село, то ли в объезд?

Тени какие-то тянутся странные,

Будто бы движется лес…

Будто бы все и живые, и жившие,

Встречи назначенной ждут –

С глазу на глаз, где свидетели лишние.

И ты не нужен им тут.

Месяц меж тучами, словно бы крадучись,

Знак подаёт фонарём…

Знать потаённое – малые радости,

Если мы долг не берём.

* * *

Галине

Так хочется любви… Без споров и вопросов,

Без острых метких глаз, стреляющих на звук, –

Но мало на земле осталось медоносов,

Всё больше в улье ос, да суетливых мух.

Не плачь, моя душа, слеза тут не поможет,

Для липовых медов здесь нужен мухомор…

А хочется любви. Сказать: “Храни Вас, Боже!

Мне только б видеть Вас!!!”, – а остальное вздор.

Мне только б в тишине услышать шелест платья,

Почувствовать спиной тепло воздушных струй, –

Мне только бы шептать беззвучно на закате

Молитву всем богам, за краткий поцелуй.

* * *

Ветла радушно у дороги

Дарила тень для малых душ, –

Я сяду здесь, расправлю ноги,

Окину взором эту глушь.

Слабей и радостней ребёнка,

Я погружусь лицом в траву, –

И будет петь мне птица звонко

О том, как сладко я живу.

И травы местные расскажут

О дальних пращурах моих,

Мелькнут за вербами миражи

Похожие на вестовых.

И дух мой видом окрылённый

Над этим миром воспарит,

И светлой улицей зелёной

Вернётся в душный, тесный быт.

* * *

Есть у жизни Славное начало,

Словно пробужденье ото сна, –

Стыд и грех, и лязганье металла,

Всё потом – и трата, и цена.

А в Начале: солнце, птица, небо, –

Радость свету и желанье жить!

Даже тот, кто в жизни храбрым не был,

Путь земной хотел бы повторить.

Ну, а нам – на стыке дня и ночи

Устоявшим, в страшные часы,

Дорог даже метеора прочерк,

Дорого видение красы.

Дорого земное тяготенье,

Со слезами, горечью, враждой, –

За одно счастливое мгновенье

Мы готовы в каторгу, и в бой.

* * *

Чтобы узнать, чего я стою,

Я томик Тютчева открою

И напою водой святою,

Кто был в согласии со мной.

Потом я Тютчева закрою,

А томик Пушкина открою

И напою водой живою

Печальной радости земной.

А после юнкера закрою,

А том поручика открою,

Поскольку выбился из строю

Он с русской “огненной водой”.

И новой ниткой золотою,

Подобно кличу или вою,

Как будто с горького запою,

Я напишу про нас с тобой.

Да так, чтоб юнкер и поручик,

Омар Хайям, Гомер и Тютчев

Сказали: “Вот он, светлый лучик!” –

И разрешили влиться в строй.

* * *

Кто-то нёс печали из колодца…

И полезла сорная трава.

Лишь одной крапиве удаётся,

Выживать под горькие слова.

Зарастает тропка понемногу,

Жизнь другой дорогою пошла, –

Видно, не тому молились Богу

Жители погибшего села.

Видно, люди много бедовали

От того и бросились в бега…

Или слишком робко воевали,

Чтобы чёрту обломать рога.

* * *

Ах, душа моя, скажи, не тебе ли,

Из-за речки с холодком, на заре,

Медуницу приносил я в апреле,

Красно яблочко дарил в сентябре.

Был я в роще золотой, был я в поле,

И кричали мне с небес журавли,

Но о чём они пеклись, я не понял,

А мне думалось тогда о любви.

А мне думалось тогда о высоком,

Что зовётся на земле Красотой,

И была она, как ты, синеокой

И с такою же косой золотой.

С той поры, куда пути не ведутся

И о чём бы я в сердцах не тужил,

Стоит только мне назад оглянуться,

Словно красненький денёк пробежит.

К.

Заря румяная опять меня обманет,

Погонит рьяно, как наездник рысака,

А я достану твоё фото из кармана

Лишь на минуту, и согреется рука.

И взгляд мой жёсткий никого в сердцах не ранит,

Со злобным лаем в след не выскочит упрёк:

Мне легче всех – со светлым образом в кармане,

Мне проще всех шагать – хоть вдоль, хоть поперёк.

А там, за горкою, откроется пространство,

А там, за речкою, появится изба, –

И на пороге мои кончатся мытарства,

И снимет ношу окаянная судьба.

И запах яблок мне вернёт мои утраты,

И покачнутся занавески на окне…

Разлука долгая закончится когда-то,

И огонёк ещё колеблется во мне.

Заря румяная опять меня обманет.

Здесь ничего нельзя сказать наверняка,

Когда несёт меня как щепку в океане, –

Тебя здесь нет… Здесь только ветер и тоска.

* * *

Закачала, повела,

узкая дорожка, –

Нет в руке моей тепла,

и не та одёжка.

Нет тепла, и нет стола,

где царит веселье, –

В склянке тёмного стекла –

знахарское зелье.

И ещё одна печаль,

к остальным – до кучи:

В полночь филин прокричал, –

что не будет лучше.

Но я филину сказал:

“Зря ты баламутишь,

Знахарь мой не раз спасал

на такой минуте”.

Вот когда я в дом вернусь

при дневном светиле,

Капель радости напьюсь

и восстану в силе.

Буду снова напевать,

с милой обниматься, –

Мне бы ночку переждать

и в живых остаться.

* * *

Были годы, было дело,

Донимал любовный зуд;

А сейчас смотрю на девок,

Как на вывеску верблюд.

Серебро пришло недаром,

Всё заслуженно вполне…

Щеголял и я гусаром,

Полоскал усы в вине.

Пройден камень у дороги,

В трёх соснах не мне блуждать…

Не о бабах, а о Боге

Честь имею рассуждать.

* * *

Вот и время моё пролетело,

Вот и кончился сказочный бал…

И мотая дрожащее тело,

Я немного, наверно, устал.

И от шумного дня удалился,

От горячего взгляда остыл,

И, нечаянно, в храм завалился,

И к иконам свечу притулил.

И пригрел меня батюшка русский,

Словно беглого зека в дому,

Где-то между Москвой и Тарусой,

Не пеняя вранью моему.

Я не помню, кому я молился

И какие слова повторял:

То ли что-то понять торопился,

То ли боль на свободу менял.

Но какая-то дивная сила

Над землёю меня подняла, –

И не знавшая меры Россия,

Как зерно, на ладонь мне легла.

* * *

Старина моя, Русь моя древняя!

Как на землю ступала беда,

Ты всегда выживала деревнею

У ключей, где живая вода.

Где тропинки народом утоптаны,

Пересчитаны все бугорки

И не ходят у чёрного тополя,

Где встречаются лесовики.

Всё земное, родное и ладное,

Перепетое тысячи раз, –

Превращалось то в стрелы, то в ландыши,

И спасало от гибели нас.

А теперь на Руси власть от ворона,

Под запретом – её Коловрат,

Нить священная, кровная порвана,

Перебита копытами стад.

Сгинет это течение верхнее,

Гул идёт под пятой басурман…

Старина моя, Русь моя древняя,

Закипает внутри, как вулкан.

* * *

От погожего дня, от весёлого берега,

Оттолкнусь я легко и поставлю весло…

Ты неси меня, жизнь, где простору немеряно, –

И в последний момент, чтобы мне повезло.

Тут уже всё равно: что любовь, что отверженность,

У других ничего занимать не пойду,

Когда прибыли нет – данность – тратится бережно,

Тогда может быть – триста рождений в году.

Тогда можно увидеть себя обновленного,

Разодетого в шёлк, на особый манер…

И достать, не спеша, из угла потаённого,

Дар Великих веков – Благородный пример.

Мне признаний не надо, мне только бы выгрести

на широкую воду, где борение Сил…

Мне бы только размахом до Пушкина вырасти,

Чтобы множилась Слава народов Руси.

Шушков Пётр Алексеевич, 1945 г. рождения, образование высшее, радиоинженер. Женат, отец двоих сыновей, православный.

Печатался мало и давно: (при А.Бунине) в “Ульяновском комсомольце”, в “Суворовском натиске” – в армии, в заводской многотиражке “Авангард”, и в 2000 году в “Антологии русского лиризма. ХХ в.”, в Москве.