1

В городских околотках, которые разрослись вокруг построенных второпях в войну заводов и постепенно сомкнулись между собой, образуя наш город, бабы узнают свежие новости в магазинах и на базарчиках, а мужики – возле пивных ларьков. А новости эти самые обычные: у женского населения – почём на базаре картошка, прибавили ли цены на продукты, а у мужиков – кто в вытрезвиловку попал, кому нос расквасили, в каком магазине водку дают.

Не для сегодняшних читателей, а так, для истории, скажу, что пивной ларёк представляет собой фанерный или алюминиевый ящик с дыркой. Внутри ящика сидит разбитная бабёнка или краснорожий парень, которые разливают мутное пойло, именуемое пивом, в подаваемую им тару – от поллитровой кружки, найденной тут же, в кустах, до вёдер и канистр.
Не знаю, как в других околотках, а в нашем пивнушка начинает работать с самого раннего утра. Зимой, бывало, нигде ни огонька, только автобусы начинают ходить, а она, родная, уже светится, какие-то тени шебуршат, снег скрипит. Мороз под сорок, а мужикам всё нипочём, пьют за милую душу, потом дрожат мелкой частой дрожью, охладевают до самого нутра, но всё равно пьют.
И раньше пивнушка не простаивала, а сейчас, когда безработица началась, вокруг неё всегда густо народу. На какие-такие шиши пьют?.. Это кто как вывернется. Кто у жены деньги последние сопрёт, кто просто дрожит и ждёт, что ему оставят в банке недопивок, кто пустую посуду сдаёт – по-разному…
В других местах, слышно, жгут эти самые пивнушки, дерутся. Нет, у нас тихо, в основном…

И вот в одно распрекрасное утро пришёл ко мне сосед с первого этажа, Сергей, мужик лет тридцати пяти, монтажник.
-Алексеич, выручай!
-Чем тебя выручить, Серёга? – говорю, хотя по опухшей роже вижу, что мужику требуется.
– Дай на банку пива. Вчера перебрал.
Деньги у меня были, и не жалко было дать, но бумажка больно крупная. Показал её Сергею.
Тот почесал в затылке. Потом говорит:
– Знаешь, что. Пойдём к ларьку, я банку куплю, а сдачу заберёшь.
Летом было дело. Надел я спортивный костюм, и мы пошли.

В бетонном колодце двора было прохладно и грязно. От мусоропровода несло овощной гнилью, в воздухе на ветру носились клочки бумаги. Здоровенные откормленные псы таскали за собой заспанных хозяев.
Через арку мы вышли на улицу, и попали в деревню. С десяток домов, уцелевших от сноса, утопали в зелени садов, пахло молодой росной травой и горьковатым дымком растопленной по случаю субботы бани. Кудлатый пёс, по – хозяйски разлёгшийся посреди дороги, поднял голову и проводил нас ленивым незлым взглядом.
Возле алюминиевой пивнушки толпились десятка полтора мужиков. Кто уже пил пиво, кто стоял в очереди. Серёга достал банку, взял у меня деньги и пошёл напрямую к амбразуре. Через мгновение он вернулся.
– Сдачи нет.
– Ну, возьми так. Пока пьёшь, он наберёт денег, –расщедрился я.
– Хорошо, я сейчас.
Через пять минут мы уже сидели на скамейке, и Серёга судорожно глотал пенистое пиво, крякал, снова глотал и, отпив половину трёхлитровой банки, удовлетворённо сказал:
– Вот теперь, вроде, полегчало!

Мы сидели не одни. Вокруг нас было ещё несколько человек из нашего дома, так, полузнакомые люди, с которыми я встречался в подъезде, на улице, изредка здоровался. Они тоже опохмелились, ожили, закурили и заговорили.
– Да, Борис, влип ты вчера! – сказал один из них, из соседнего подъезда, сварщик, своему соседу по площадке. – Мы с Валюхой вчерась только спать наладились, как у тебя такой хай начался, что мой Джек чуть ли не на дыбы от злости встал. Глянул в окно – «скорая», потом «ментовка». Ты извини, я выходить не стал: сам был на поддаче…Чё там у тебя стряслось? Вы же со свояком вроде гуляли?..
Борис отпил пиво, поставил банку на землю и сморщился.
– Да ты не скрывай, – сказал Серёга. – Тут все свои.
– Что, менты повязали? – поинтересовался кто-то ещё.
Борис свернул самокрутку, прикурил, сплюнул, почесал в затылке и спокойно сказал:
– Я вчера свояку нос откусил.

Недолгое изумлённое молчание взорвалось хохотом, хотя смешного вроде бы ничего и не было. Наиболее смешливые ещё дохохатывали, а сварщик уже деловито расспрашивал, как всё случилось.
– Да как? – вяло отвечал Борис. – Этот интеллигент давно меня достаёт.
– Почему интеллигент? – поинтересовался я.
– Говори, говори! – сказал Сергей. – Алексеич – свой человек.
Борис оценивающе посмотрел на меня и продолжил:
– Трезвый Женька – мужик хоть куда! А как вольёт пузырь, и начинают в нём вулканчики играть. И жить я не умею, и обстановка у него лучше, и машина есть, а у меня всего мопед. Я, конечно, молчу, а он дальше… Моя Света – контролёром, а его Лариса – торговый техникум окончила. Я – водило, а он прораб. Ты, мол, жить не умеешь.
– И вчера тоже? – спросил сварщик.
-И вчера. Выпили по одной. Светка самогонки налила. У него крыша и поехала. Схватил меня за горло, начал душить. Ну, я его за уши и цапнул за носяру зубами…

Мужики снова заржали.
-Что, так целиком и отхватил? – спросил Сергей.
-Самый кончик. Напрочь! Хорошо хоть выплюнул.
– Да, – задумчиво сказал вечно трущийся у пивнушки бывший спортсмен Толян. – Это тебе сто восьмая светит. Тяжкие телесные повреждения…
– Ну, а «скорая», что? – спросил сварщик. – Там ведь две штуки подъезжали…
– Хорошо, хоть телефон есть, – сказал Борис. – Приехали в момент. Кровь остановили. Нос искали, ну, этот, пипку самую. Нашли под телевизором. Врач говорит, хорошо хоть не затоптали. Вроде пришили.
Сергей уже допил банку и выжидательно смотрел на меня, показывая указательный палец.
– Ладно, – согласился я. – Возьми ещё банку, а то у Бориса, наверное, и денег сейчас нет.
Сергей принёс пиво и целую колоду мокрых и мятых денег.
– Во всём этом, – сказал спортсмен Толян, прицеливаясь к полной банке, – есть одна загвоздка. Вот, как утрясти это дело?
– Милиция прямо дома протокол состряпала, а что дальше, не знаю…
– Может, на тормозах всё сойдёт?.. – предположил Сергей.
– Ну, ты пей, Борис, пиво, – сказал я. – Случай, конечно, вышел дикий и одновременно смешной…
Я поднялся со скамейки. Серёга встрепенулся:
– Алексеич! Я долг отдам. Как штык! И Борису помочь надо.

Я пожал плечами и пошёл домой, уныло и грустно думая о том, что, может, и прав был академик, недавно заявивший, что человек всего лишь на четверть человек, а на остальные три четверти – зверь. Правда, выразился он не так прямо: мямлил о примате биологического над духовным. И вот – пример, откусил нос свояку. Так кем он был, этот Борис, в момент откушения, откусывания или как там?
Я пришёл домой, сел за рабочий стол и спрятал рукопись начатого рассказа в ящик. Зачем писать? Зачем ломать голову, увечить сердце?.. Вот он, позади меня стеллаж, где стоят книги выдащихся мыслителей за почти всю письменную историю цивилизации, от Библии и Гомера до последних отчаянно крикливых словописцев. А стал ли человек лучше? Вот вопрос для любого пищущего.
Закрыл глаза и увидел Бориса. Не пасть, а аккуратно сложенные губы, чистые ровные зубы существа, привыкшего к варёной пище. Да, человек…

2

Сергей пришёл ко мне дней через десять, отдал долг и, помявшись, сказал:
– Слышь, Алексеич! Тебя Борис просит выйти во двор, поговорить хочет.
– О чём? Ещё кому-нибудь ухо откусил?
– Да нет. Посоветоваться хочет. У него с Женькой разборка идёт. Вот и хочет посоветоваться.
Признаться, меня разбирало любопытство, чем закончится эта история с носом, и я не заставил себя упрашивать.
Во дворе было жарко, и мы отошли в тень кустов возле частных домов.
Борис чувствовал себя явно не в своей тарелке. Эти десять дней ему не прошли даром. Он осунулся, и в глазах появилась тоскливая обречённость помыкавшегося по судам и милициям человека.

Сергей сразу объяснил суть:
– Дело против Бориса можно прикрыть, но всё зависит от Женьки. А он ни в какую!. Сидит на бюллетне. Отказное заявление ни пишет.
– А сёстры как?.. – спросил я. – Неужели не договорятся.
Борис вздохнул и поморщился:
– Моя уже несколько раз ходила. На колени перед этой сволочью становилась. А он одно: кто мне возвратит утраченную честь и здоровье?
– Ну и сколько же он хочет?
– Понимаешь, Алексеич, – сказал Сергей. – Он, конечно, возьмёт, но ему повыламываться надо, поизмываться. Пойдём к этому обалдую. Он тебя знает, книжки твои читал, а?

Я понимал, что моё присутствие на переговорах мало чем поможет Борису. Но во всей этой ситуации с носом начало прорезываться пусть не гоголевское, но довольно интересное продолжение. Оказывается, нос имел цену, и соблазн поучаствовать или хотя бы поприсутствовать при этом торге толкнул меня согласиться на этот визит.
Женька жил на первом этаже двухэтажного кирпичного дома. Проходя мимо открытого настежь окна, Борис заглянул за занавеску и с заискивающей ноткой в голосе спросил:
– Женя… Можно?..
В ответ послышалось нечленораздельное бурчание.
Дверь оказалась открытой. Мы вошли, разулись и предводительствуемые Сергеем двинулись по полутёмному коридору. Хозяин сидел спиной к нам в кресле, смотрел телевизор и не шелохнулся, когда мы поздоровались. В этот момент мне показалось, что вдруг он повернётся, а вместо носа у него на лице…
Но ничего страшного не случилось. Борис осторожно, на цыпочках, прошёл к столу и поставил бутылку водки. На этот звук Женька среагировал быстрым поворотом головы и увидел всю нашу делегацию:
– А! И писателя привели! Это хорошо, даже очень хорошо. Проходите, садитесь. А вас я не приглашал садиться.
Это – двинувшимся было к дивану Сергею и Борису.
– Я вам, может, сейчас выпру вон, а с Алексеичем мы посидим, как культурные люд.

Попривыкнув к полутьме комнаты, я обнаружил, что нос у Женьки живёхонек, пришит к тому самому месту, где ему и надлежит быть, только сшивок был чуть заметен, да сам кончик носа, отдавал неживой белизной, будто обмороженный.
– Я ведь с вами давно хотел познакомиться, – сказал Женька. – Я литературу люблю, особенно классиков. Толстого, Евтушенко, Окуджаву, Жванецкого… Поговорили бы, да тут вот какой сюрприз от родственничка вышел. Сижу в темноте, людям на глаза боюсь показаться.
– Конечно, это не рядовой случай, – дипломатично заметил я. – Но чего в жизни не бывает?..
Женька ничего не ответил, только посмотрел на меня каким-то особенным долгим взглядом, значения которого я, каюсь, тогда не понял.

– Вы ж свояки! – вклинился в разговор Сергей. – Договоритесь по-хорошему, по-родственному. Зачем сюда милицию путать. Что им – дел не хватает? Вон у соседа твоего курей своровали ночью. Слыхал?
Хозяин не обратил на эти слова внимания. Он поднялся с кресла, подошёл к зеркалу и стал изучать своё лицо.
– Если бы он мне палец откусил, я бы ему и слова не сказал. А то – нос! – он зажмурил глаз. – Вот без одного глаза и то лучше… Это же не нос уже. Нет у меня носа! Так, нашлёпка! Я его не чувствую! Как резинка. И запахов не чувствую. Понял, скотина, что ты наделал?
– Женя, брат! Извини, – почти плачущим голосом взмолился Борис. – Я ведь готов возместить лечение. Может, на курорт съездишь, к профессорам? Я возмещу.
– Никто ничего не возместит, – горько сказал Женька. – Стыд мне возместит?.. Вчера сунулся сходить в сарай, первый встречный сразу залепил: ну, как, мол, резиновый работает?.. Вот и сижу в потёмках, и буду сидеть. А, может, петельку сооружу да на шею накину. Вот тогда тебе, Борька, припаяют на всю катушку.

В голосе Женьки опять зазвенели слёзы. Я смотрел на мечущегося по комнате молодого тщедушного мужика и не понимал, ломает ли он ваньку или говорит на полном серьёзе, хотя тогда уже должен был догадаться, что он начинает сходить с круга.
– Вот сейчас телевизор смотрю и удивляюсь, какие дурацкие носы у людей бывают. Раньше внимания не обращал, а сейчас мимо себя ни одного не пропущу. У баб вообще глупые носы. Единственный нос нормальный у Собчака. Ну, может, ещё у Козырёва. Я вот слепил нос Собчака из пластилина.
Откуда-то из-под стола Женька достал картонную коробку и вывалил на скатерть с десяток пластилиновых носов.
– Может, это, того, – кашлянул Серёга. – По стопарику…
– Это можно, – со зловещей ухмылкой сказал Женька. – А где это он?.. Вот из этого и будем пить. Из моего носа. Ну-ка, Борька, наливай за здравие свояка!
– Может, не надо, Евгений, – попытался вмешаться я.
– Надо! пей всю бутылку из моего носа, а я заявление буду писать. Ты, Серёга, наливай! Начали!
Водки в нос входило мало, граммов двадцать, и к половине бутылки Борис стал красным, как рак, но Женька не спешил, написал всего ползаявления, и несчастному свояку ничего не оставалось делать, как пить дальше.
Это было муторное зрелище, которое я с трудом вынес до конца. Но это были, как говорится, ягодки. Опьяневший Борис сидел на диване, Женька подошёл к нему и показал заявление.
– Ну, бутылкой не отделаешься! – сказал он, помахивая бумажкой. – Теперь так. Принесёшь видак – и мы квиты!
– Видак! – вскинулся Борис. – Это же сколько денег!..
– Три дня сроку!..
Домой мы возвращались в унылом молчании, вызывая недоумение у прохожих: один из троицы был пьян в стельку, а двое были трезвей воды.

3

Через несколько дней я уехал в отпуск и за месяц почти забыл о происшествии с носом. Но вскоре после возвращения домой я встретил Сергея, и он мне рассказал, что Борис купил свояку видеомагнитофон, дело закрыли, а с Женькой случилось ещё одно казусное приключение.
Надо сказать, что почти половина нашего околотка, по причине отсутствия в домах ванных комнат, ходит в баню. Это старое осклизлое от сырости снаружи и изнутри здание было одним из посещаемых мест. Вот и пошёл Женька, уже вполне освоившийся со своим положением, в эту самую баню. Купил билет, разделся, окатил себя для разгона перед парной первой шайкой воды, как вдруг почувствовал огорчительные неприятности в животе от съеденных перед баней помидоров и прочей зелени.

В бане было примитивное удобство, предусмотренное как раз для таких экстренных случаев, а короче, унитаз, на который Женька взобрался, как был, в голом виде. И тут случилось самое ужасное – унитаз развалился, Женька рухнул на острые обломки и поранил всю свою казённую часть. Вопль пострадавшего потряс баню. Голые и намыленные мужики взломали дверь, извлекли пострадавшего из туалета. Но хохот, сказал Сергей, стоял просто дикий. Из Женьки кровь ручьём, а голые мужики ржут. Вызвали «скорую», увезли зашивать, что он там порезал – оторвал, а что именно, никто не знает.
– Ну, и как он сейчас? – спросил я Сергея.
– Выписался. Пришили ему всё, что надо мужику. Да вон Борис идёт. Он-то лучше всё знает.
Подошёл Борис. Мы сели на скамейку возле подъезда.
– Да, моему свояку опять не повезло. Выписали его. Он теперь страшно занятой. В рот ни капли не берёт после того случая с носом. А после унитаза в суд на баню подал. Требует себе инвалидность за счёт бани, чтобы они ему среднюю зарплату всю жизнь платили. Или на худой конец компенсацию в миллион рублей.
– Что, действительно, серьёзная травма?
Борис пожал плечами.
– У него справок, рентгеновских снимков – гора! Уже за счёт бани к профессору в Самару ездил. К экстрасенсам ходит. Его Лариска отдельно от него на другой кровати спит. Вот и весь диагноз.

– Вот ведь как жизнь распоряжается, – задумчиво сказал Сергей. – Правильно говорят, знал бы где упасть, так соломки подстелил.
– А мне на улице знакомые проходу не дают. Баня что? У них денег нет, чтоб платить. Заведующая говорит, если присудят платить Женьке, то закроют баню или продадут.
– Где же народ будет мыться? Все заводские баней пользуются. Я вот любитель попариться. – Серёга недовольно покрутил головой. – Этого Женьке народ не простит.
– Да к нему уже делегации ходят. Отступись, мол. И банщицы приходили. А он упёрся – в суд, только в суде.

Вот такие, значит, события произошли, пока я прохлаждался в деревне. Если происшествие с носом имело характер индивидуальной разборки между свояками, то падение Женьки в унитаз и последовавшие за этим события получили общественную окраску. Помывочная публика, а её была не одна тысяча в околотке, явно волновалась и с нетерпением ждала результатов процесса.
На суде я не был, но уже через день в околотке только об этом и говорили: Женьке присудили миллион за пожизненный ущерб, а баня закрылась на ремонт, причём в объявлении о закрытии было написано, что ремонт продлится не менее двух лет. Публика, ясное дело, взвыла, но против решения суда не попрёшь. В хозмаге исчезли из продажи детские ванночки и тазы, видимо, жители, готовясь к худшему, запасались подручными средствами для домашнего помыва.
Женьку, конечно, клеймили на всех углах, во всех магазинах, у всех пивных ларьков, а он нигде не показывался. Сидел дома, смотрел видик, или спал, или книжки читал, словом, на улицу не выходил…
И можете представить моё удивление, когда однажды поздно вечером Женька заявился ко мне домой.

– Извините, что зашёл, но я хочу поговорить с вами…
Мы прошли в мою комнату. Он осмотрелся, подошёл к книжным полкам.
– Много тут у вас всего. Философия, история. Да… Стало быть, много чего знаете.
Я молчал, поглядывая на его тщедушную птичью фигуру. События, трепавшие его полгода, казалось, никак на нём не отразились.
– Я, собственно, по одному вопросу к вам, – Женька присел в кресло. – Вы, писатели, народ бойкий. Так вот, прошу, не пишите обо мне.
– Это о ком не писать? – поразился я. – О тебе?
– Ну да, обо мне… Обо всём этом, что тут со мной случилось. Я не боюсь, что вы напишите, но, знаете, стыдно будет читать какую-нибудь ерунду. У вас ведь уже определённо какой-нибудь фельетон насчёт меня наклёвывается или занозистый рассказ.
– И не думал даже об этом, – улыбнулся я. – Честно, не думал…
– Да бог с ним, не думали. Однако я посерьёзнее, чем фельетон буду! Вы конца дождитесь, конца! Потом уж и пишите на здоровье.
– Какого конца?
– Обыкновенного. Думаете, всё это просто так со мной случается? Нет! Вот ещё чуть- чуть, и ещё что-нибудь случится. А вы напишите, а конца-то не будет!
– Да ничего с тобой больше не случится, – горячо возразил я. – Всё образуется, уляжется.
– Нет, нет! Будет что-то ещё. Но вы не пишите, пока последнее не случится.
– Слушай, Евгений! – разозлился я. – Да на кой чёрт ты мне нужен. Я вообще о тебе не собирался и не собираюсь писать! Давай, лучше чаю выпьем.
– А я не говорю, чтобы вообще не писать. Я даже хочу, чтобы вы написали, но после, понимаете, после. А чаю я не хочу
– Вот ещё один кандидат в Наполеоны, – подумал я. – Одурел от миллиона.

А через неделю прозвучал выстрел. Последний, предупредительный, как я понял впоследствии.
Женька по знакомству пошёл покупать ружьё к соседу. Вертел его и так, и этак, спорил о цене, рядился. И вдруг, то ли от сотрясения, то ли от случайного нажатия курка ружьё выстрелило, да так метко, что зарядом дроби отшибло у Женьки большой палец на правой ноге. Опять больница, опять милиция, опять суд, где пострадавший требовал несуразно большую сумму за причинённый ущерб. Опять загомонил наш родной околоток, обсуждая со смаком, выгорит ли у Женьки дело.
Горело, горело, да не выгорело. Суд отказал в иске. И месяца два я о Женьке ничего не слышал.
Уже и январь прошёл, и февраль почти отбуранил, когда Женька опять заявил о себе. Уже в последний раз. Нашли его в сарае висящим на бельевой верёвке. Оплакивали беднягу немногие, мать да сестра, приехавшие из деревни.
С той поры год прошёл, а я никак не могу понять, чему я был свидетелем и даже невольным соучастником. И что это такое? Серая проза унылого бытия? Издевательское баловство судьбы над человеком? Кто знает? Но и отмахнуться от того, что случилось, тоже нельзя – ведь был человек…

СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ, УЛЬЯНОВСК