Ведущий клуба-Жан Миндубаев.

***

Жан Миндубаев.

БАБУШКА В ОКОШКЕ.

     В деревне Чегодаевка  две улицы и тридцать шесть домов.  Улицы  тянутся  вдоль  речки     и  смотрят в разные стороны .Длинная  в двадцать четыре   избы    вглядывается   в поля- а короткая     все свои окна  направила  в сторону  березовой рощи в которой   при влажной погоде-местный и приезжий  народ собирает  землянику  и   грибы  .…

В низинке возле деревни        старинный — как здесь говорят  «барский»  пруд.. Он слегка .богат карасями и огольцами  — и потому  здесь  сидит с удочкой    Матвей    Думов — пожилой  словоохотливый человек  когда-то  работавший   учителем в   начальной школе….Сейчас в деревушке нет ни  школы, ни школьников.   Матвей Егорович  наслаждается  пенсией , собиранием грибов в роще  и рыбалкой …

Вот и сегодня…Августовский день  пригож.ясен,улыбчив. В ведерке у  Егорыча  уже плещутся карасики-  дед доволен жизнью  и  говорлив.

Затянувшись  самосадом  справляется:

—  Ты  в городки играл? Ну…  в мальчишках?

—  Ну как же, как же! У меня отец  учительствовал,.. Физруком был. Ну и приучил  нас..….

—  А  фигуру «Бабушка в окошке» помнишь?

Ну как же  мне ее не помнить, как же! Затейливая была фигура! С одного удара не вышибешь! А с чего это вы вдруг ее вспомнили?

—  А вот  с того что у нас  в деревне  этот пипец с одного удара  тоже не получается! —  хитровато произносит  дед. — Понимаешь: бац-бац!-  а  старушка все в окошке сидит…

—  Какая  старушка?

— Ты чекушку прихватил? Ну-ну…Вот  похлебаем   ушицы- я те кое-что и поведаю… …Ты и вникнешь во все…

   На улице никого. Тихо и безлюдно. Лишь  съежившаяся   бабка  в сереньком одеянии притулилась  у    калитки. Она нервно оглядывается,  норовит как-то  быстрее юркнуть с пустынной улицы внутрь двора.

Это  баба Дуня.  Она  ведет странноватый для ее возраста образ жизни. Вместо того, чтобы  спокойно баюкать свою старость в тепле и уюте,   она обивает  казенные пороги и   пишет слезные письма в разные «инстанции»…

— Чего ради суетишься бабушка? Что тебе  жить спокойно не дает?   Чего добиваешься?- справшиваю я уже кое-что зная о ее житье-бытье.

– Правды, сынок, правды…

Она теребит конец платка и начинает заикаться..

– Горе со мной – а правды нету. Вот и мыкаюсь  оттого…

Мелкие  слезинки  катятся по ее морщинкам. И чем дальше вслушиваюсь я  в рассказ  старушки о своем горьком житье-, тем стыднее и стыднее становится мне… Стыдно за родных и близких  этой старушки, за всех нас. В смысле за весь род человеческий.

А беда ее- вот в этом  кирпичном доме возле которого  мы  стоим…

-Поди,поди-ка сюда!

Старушка тянет меня внутрь двора, запирает калитку, мы садимся на колоду  возле ветхого  сарайчика. И я продолжаю    вникать  в  грустную   повесть о жизни   пожилой  российской крестьянки …

— Вот тут и жили мы  втроем,  в этом самом доме- моя  сестра    Наташка со своим мужем   и я при них…. Муж у нее был  хороший, дай бог  всякой бабе.. Дочка  Нина  у них росла, в школе училась- а потом   в Пензу уехала ,в институте  учиться…. Она там . в Пензе и осталась, замуж там  вышла.

Ну а здесь у нас все хорошо было-чего не жить-то при добром мужике да при пенсии?

И что ?

Да    беда у нас приключилась. Заболела   моя  сестрица…Тяжко  сильно тяжко  заболела…Все  хуже и хуже ей   —  а  разве доктора спасут?  Болезнь ее    одолела….

…….  А племянницы моей  Ниночки   на похоронах не было-  она тогда в Турции с мужем  отдыхала…И остались мы  в этом доме  вдвоем с Иваном Александровичем…

Осиротели  на горьких жизненных ветрах два пожилых  человека…

. — Мы тогда  с Иваном Александровичем решили вместе жить- все полегче будет  «.

Все эти годы в трехстах  километрах от деревни  жила Нина- единственная дочь Ивана Александровича  . В деревне показывалась редко.  Но старики  ее не забывали- то посылочку к празднику отправят, то денежку от пенсии пошлют. Как не помочь – своя же кровиночка; Ивану Александровичу – дочь, Евдокии Петровне – племянница.

И продолжаться бы этому спокойному существованию двух старых людей под одной крышей в немудрящих сельских хлопотах: сад, огород, живность во дворе, своя с детства родная земля вокруг….

—   А    племянница Нина  только два разочка  после смерти матери  в  Чегодаевку наведываласъ…

Да и чего ей ездить-то: она  знала – без пригляда отец не остался, есть кому стакан воды подать, лекарства поднести…

…    Жизнь Евдокии Буренковой текла — как она говорит  — « в терпимости». Повидав   и хорошего и плохого нашла она    покой в совместной жизни с  овдовевшим  после  кончины родственником…

Шли  дни, шли  годы…И пришла в дом еще одна беда-скоропостижно ушел из жизни и  Иван Александрович.

— Он  вроде и  не болел совсем…Вышел раз по нужде во двор-да и упал прямо у поскотины….Хоронили мы его ..тогда Нина в турции  на отдыхе была…так вот с отцом и не попрощалась…

После похорон   единственного друга и единственную опору в жизни баба Дуня    осталась  в опустевшем доме  одна. Дом был свой, родной- и мечтала  старушка  и дожить в нем до самой смерти..

Разве могла она предполагать, что именно теперь, после кончины последнего близкого человека ее ждут самые тяжелые, самые горькие дни?

      А началось все вот как. Не прошло и  сорока дней после похорон Ивана Александровича  как  нагрянула в Чегодаевку племянница. Вопрос    с порога у  нее был такой был такой:

– Тетя, ты когда выселяться из дома будешь?

Евдокия Петровна  оторопела:  не поняла: о чем это племянница ? Кому выселяться?

– Тебе, тебе, – пояснила Нина.-   Ведь дом-то мой, мне принадлежит. По наследству. Мать с отцом умерли.   А ты тут кто? Квартиранка, не больше!

– Дак как же так?! – заметалась Евдокия Петровна. – Ведь мы с твоим отцом тут сколько лет  вместе  прожили! Вместе подворье  обихаживали, дом ремонтировали, вместе хозяйство вели. Каждый гвоздик мне тут родной, каждая яблонька  своя… И куда мне деваться, куда?

Ответ  нежданной гостьи был ошеломляющим:…

– А это уж не моя забота!  Ты мне кто? Родня на седьмом киселе!  –Ты же с отцом не ре-ги – стрированная!

И тут  до Евдокии Петровны дошло на краю какой пропасти  она оказалась…

«Нерегистрированная…» И ведь правда не расписывались она с Иваном Александровичем. Как-то и нужды в этом не было, и не вспоминалось ни разу в каком браке существует – в церковном, официальном или гражданском. Жили себе и жили – в мире и согласии, в каждодневных немудреных хлопотах. Старикам и в голову не приходило, что надо как-то на казенной бумаге оформить свои отношения! Разве могли они предположить, что именно это иметь какое-то значение в жизни! А оказалось – имеет. Да еще какое!

Племяшка переночевала и отбыла. На   прощанье  добавила:

-Даю тебе месяц сроку.. В деревне пустые избушки имеются. Подыщи что-нибудь Дров на зиму тебе  привезу колотых. А на этот дом я покупателя уже нашла. Ищи пристанище. А не то я тебя по суду выселю…

    В разгар зимы, в январские студеные морозы, получила Евдокия Петровна повестку из райсуда: прибыть на рассмотрение дела о наследной недвижимости. Добралась на попутках, посидела в холодном зале, выслушала решение, из которого поняла одно: по каким-то статьям закона  дом  под шиферной  крышей  принадлежат теперь не ей – а ее племяннице . По праву наследования. И, значит, она, Евдокия Петровна, отныне вроде квартирантки у нее…

– А дожить-то мне в избе дозволяется? – робко справилась старушка.

– Вопрос о вашем выселении судом не рассматривался, – ответила судья.

Бабка  этому сильно обрадовалась: власть paзрешила доживать жизнь под родной крышей! Но рано она радовалась, рано…

Всю зиму она  провела в тревоге: вот явится племянница, вот выставит ее за порог. Куда пойду? Куда денусь? Однако бог миловал – никто не нарушил ее одиночество. Затихла Екатерина вроде бы после суда… И может быть все обошлось бы не соверши она неразумного поступка?

– Ты что, Петровна, так и будешь жить в квартирантках? Подавай на пересуд. Быть того не может, чтобы тебя жильем   обделили! Пиши кассацию!

Это ее соседка так  возмущалась. А поскольку  она являлась бывшей председательницей сельсовета– то есть человеком грамотным – то Евдокия Петровна ей доверилась.

И сочинили они вдвоем жалобу уже в областной суд – на пересмотр дела.

– Ах, зачем, зачем я это сделала?! – сокрушается баба Дуня. – И до того было невмоготу, а теперь уж и совсем  хуже некуда…

Решение районного суда в области оставили без изменений. Племянница примчалась в Ливневку раскаленная.

– Ты на чужое добро рот раззявила? – набросилась она на тетку. – Ладно. Хотела тебя до лета не гнать. Ну, теперь держись!

Действия молодушки были решительны и энергичны. Раз – и об резана электропроводка; снят со стены счетчик. Два – досками заколочены все окна в избе. Три – выкинуто в сарай бабкино тряпье. Четыре – на дверь избы навешен громадный амбарный замок.

– Попробуй к дому  подойди – в тюрьму посажу, – пообещала тетке племянница, отбывая восвояси.

Три дня Евдокия Петровна спасалась от морозов в погребе, на картошке. Потом   сосед пожалел – приладил лестницу к окну с огорода- и теперь  попадает в свой дом  баба Дуня только тайком, через окно……

Истопит печку, поест что Бог подаст и сидит, сидит часами  у окошка вглядываясь в безлюдую улицу и ожидая  своей горькой участи….Даже  лампу керосиновую вечером  боится зажечь- а вдруг? А вдруг? И   трясется от страха: вот прибудет в деревню племянница с полицией! Вот     отправит ее в тюрьму- как обещала….

Но пока  еще не показывалась в Чегодаевке.

  Ни рыбалки, ни покоя  не принесла мне  та  поездка в Чегодаевку.  Тошнотворно было на душе, мерзопакостно; разные мысли копошились в голове…

Вот бесконечно толкуем о голоде, холоде, «нищей» нашей жизни  — и порой кажется  что все наши страдания – только от   скудности   материальной, не хватает все чего-то: денег, еды, одежды,удовольствий,путешествий,развлечений …. Появись все это завтра —  и станем мы такими  божьими  ангелочками, что залюбуешься!

Эхе-хе… Да, обнищали мы  разве только телом? Да и телом  еще  не обнищали до такой степени которая  как  бы оправдывала любую черствость  наших душ, наше привычное скотство, наше равнодушие , безнравственность – и даже

наши преступления…

А как поживает «экспроприаторша» Нина? Крайне бедствует, еле сводит концы с концами?

Я отыскал ее  в Пензе…

Большой собственном доме. Муж — дальнобойщик, зарплата у него -под  восемьдесят тысяч. Сама  Нина  пошла по коммерческой части,не бедствует. Сын заканчивает школу.

В доме – всё, что нужно для жизни: холодильник, телевизор «самсунг», ковры и прочее. В гараже—легковушка «КИА». Ну с чего бы ей престарелую тетку из дома в деревне  выгонять?

– Может и разрешила бы ей в моем доме дожить…размышляет  Нина Ивановна, – Да тетка сама виновата – на мое добро претендует, в суд подала… Значит захапать хочет. Умрет – кому это потом достанется? А у меня сын растет, его еще от армии откупать надо. Я избу в Чегодайке дачникам продам. Нынче же летом и продам… А тетка у соседей доживет. Ей уж недолго до могилы. Вот таки будет

… Этот простодушный монолог я слушал без  удивления. А чему  удивляться? Тому, что мы год от года   нищаем не столько материально – сколько духовно? Тому, что ныне правят бал наши  инстинкты,  наша жадность ,наша гадость,- и все остальное  -ничем не обузданное? Удивляться тому,   что мы еще не голодаем – а уже стоим на четвереньках в желании либо хапнуть кусок, либо порыться в помойке?

Не-ет, этому уже давно никто не удивляется. В стремлении урвать кусок  мы отметаем дружбу, порядочность, семейные устои, родственные связи… Суды наши завалены делами о скандальных дележах скудного наследства; об имущественных притязаниях близких родственников друг к другу; о преступлениях на этой почве. Я понимаю: материальные блага – основа жизни.

Но должно же быть в наших душах некое неприятие грызни из-за… скажем так, валящейся на дороге кости? Должно? «Должно-да не обязано»..Так что ли?