Сказывают, что после кончины суматошного императора Петра Алексеевича, поднявшего Россию на дыбы и перетряхнувшего весь уклад жизни государства, настали тихие почти дремотные времена. И очень скоро навыкло российское барство жить под мягкой женской рукой, и другого счастья себе не искало. Но когда почила в бозе императрица «кроткия Елизавет», выскочил на престол, как чёрт из табакерки, голштинской выделки Пётр III , седьмая вода на киселе от Петра Великого, так ему в один час гвардейцы братья Орловы на Ропшинской мызе свернули шею. И с воцарением его супруги, будущей Екатерины Великой, пролились на российское барство неслыханные благодеяния: вышел указ о вольности дворянства, что служить отечеству оно может только по своей охоте, и власть над крепостными у него полная и безраздельная, и прочая, и прочая.
Возликовали и наши синбирские помещики. Совестливые дворяне стремились служить в гвардии или в линейных полках, но большинство оказались домоседами: залегли в своих поместьях, как медведи в берлогах, и носа, даже в Синбирск, не кажут, благоденствуют себе в родовых имениях.
В самом граде тоже кое-какие перемены случились: учинили вместо приказной избы несколько канцелярий, ратушу для учёта купцов и ремесленников, и чиновничья вошь начала плодиться на тягость простому люду. Там, где раньше приказной выжига за составление прошения брал пятачок, теперь канцелярский служка хапал полтинник. Купцам вроде послабление вышло, построили их по разрядам – гильдиям, у кого какая мошна. Почта появилась, одно время цифирную школу завели, учить недорослей грамоте и счёту, так желающих учиться из дворян почти не нашлось, стали учить в ней солдатских детей, тех можно было силком заставить, да и пороть их сподручнее, если урока не выучат.
После сих штудий, вырастали из них отменные канцелярские крючки, в коих потребность только множилась. Приказ общественного призрения появился, а с ним и богодельни, сиротские дома, за которыми стала присматривать управа благочиния, первый полицейский встал на пост возле дома управителя Синбирской провинции, обитатели работного дома каждое утро брались за тачки, кирки и лопаты – стёсывали спуск к Волге, ох и работа, полвека заняла!
Надо же было Богдану Хитрово град, славный и похвальный, взгромоздить на Синбирскую гору. Сосновый лес-то в округе повырубили, другие города поволжские, которые имели береговое местоположение, пользовались для строительства и отопления сплавным, из Ветлуги и Перми, лесом, а в Симбирске каждое бревно приходилось затаскивать на кручу или везти за многие десятки вёрст.
Всё так, но никогда синбиряне не хаяли свой град, если из приезжих кто-то начинал про него дурно говорить, в ругань, а то и в драку, бросались. Мы – ста синберене , у нас дворянство самое родовитое, гербами повитое, купцы – тароватей не найдёшь, наши глиняные кувшины – балакири – самые звонкие, промзинские платки – самые баские!
В этом довольстве собой и бахвальстве застала государыня Екатерина синбирян в лето 1767 года.
В Синбирске, как услышали о скором приезде императрицы, все переполошились, такая замятня началась, что пыль столбом. Выгнали из казармы служивых, дали им в руки лопаты и метлы, кочки соскребают, мусор и шавяки навозные сметают, всю Соборную площадь чисто вылизали, кардегардию и дом провинциальной канцелярии побелили, а наличники на окнах жёлто выкрасили. Чиновники в присутствия кто, в чём хаживал, заставили всех достать мундиры, проветрить от нафталина, крючки да пуговицы попришивать. Безмундирным велели по домам сидеть и носа не высовывать. Купцам тоже дело досталось – тащат штуки красного сукна, чтобы в двести саженей ковровую дорожку сделать под ноги государыне. Соборные дъяконы глотки прочищают гулким кашлем и кагором смачивают. Дишкантам и тенорам по сотне яиц отпустили бесплатно, пусть пьют от пуза, для голосистости.
Государыня знать не знает об учинённом ею своим приездом переполохе в Симбирске, почивает себе на перине из лебяжьего пуха под шёлковым одеялом. В бока галеры, сделанной из архангельских корабельных сосен, волны плещутся, розовый парус похлопывает, сто гребцов, саженных солдат-гренадёр, вёсла в руках баюкают, дремлют сами. Тут и солнышко взошло, осветило императорский штандарт на мачте, обласкало тёплыми лучами палубу, высветило на носу судна бородатого и голого мужика с вилами – морского бога Посейдона. Государыня шевельнула ручкой по лебяжьему ложу, место рядом ещё не выстыло, ушёл Гриша, как обычно, до её просыпа. Вздохнула, очи распахнула, в колокольчик брякнула. Появились дамы-прислужницы, у одной в руках серебряная лохань с тёплой водой для умывания, у другой – гребни из зуба морского зверя для расчёсывания волос, у третьей – шкатулка из чёрного эбенового дерева с притираниями, мазями, помадами, белилами-румянами, всё французской выделки.
Граф Григорий Орлов зашёл, ручку чмокнул, справился, как государыня почивала, а о том, где был в ночном – молчок!
– Как погода, ваше сиятельство? – спросила Екатерина.
Знойно, матушка! Скоро в Симбирске будем.
– Ах, – молвила государыня, – надеюсь, хозяева приготовленные мне покои охладили, да мух повыгоняли. Уж очень они меня в Казани замаяли!
Галера «Тверь» причалила к Синбирской пристани под радостные крики горожан. Когда Екатерина ступила на берег, колокола соборов и церквей заблаговестили, над полуразрушенными стенами старой крепости закурился белый дым. И внятно чихнули четыре единорога времён царя Алексея.
По красной дорожке, приветствуемая со всех сторон горожанами и дворянами Синбирского уезда, государыня поднялась в гору к каменному дому Мясникова, где ей были устроены покои. После двух часов отдыха она изволила выйти в залу, где потея в суконных мундирах, при шпагах и в треуголках ожидали аудиенции симбирский комендант полковник Пётр Матвеевич Чернышев с главными чиновниками провинции. Чернышев в только в этом году был назначен в Синбирск, в полковники он скакнул, по милости Екатерины, из камер-лакеев, и она с любопытством на него посмотрела, каково ему на комендантском месте, по Сеньке ли шапка оказалась? Ещё не перетёртый в синбирских жерновах Чернышев выглядел по-петербургски, камер-лакейская выучка позволяла ему держаться с выверенной почтительностью к царствующей особе, а остальные чиновники были крепко ушиблены сиянием, исходившим от российской самодержицы, глаза у них заслезились, руки затряслись, души затрепыхались от прилива крови и административного восторга. Не чаяли они, что будут находиться в двух шагах от порфироносной владычицы всея России. А та милостиво улыбнулась, допустила их к своей августейшей руке и, сжалясь над их потной краснотой, отпустила.

– Какие медведи! – молвила она, адресуясь к Орлову.
– Медведи? – задумчиво произнёс граф. – Это волки, матушка!
– Других у меня нет! Душно однако, и скучно. Что там на завтра?
–Торжественная служба в соборе, представление народу.
– Ладно, займусь бумагами. Этот Чернышев, камер-полковник, принёс мне экстракт о состоянии города».
Государыня не гнушалась входить во все административные дела. Поднявшись в свои покои, она поторопила своих дам снять с неё тяжёлую, прошитую золотыми нитями и унизанную алмазами робу, выпила холодной воды с брусничкой и села за столик к бумагам. Вечером того дня она записала в своём дневнике: «Здесь такой жар, что не знаешь, куда деваться, город же самый скаредный, и все дома, кроме того, где я стою, в конфискации, и так мой город у меня же. Я не очень знаю, схоже ли это с здравым рассуждением и не полезнее ли повернуть людям их домы, нежели сии лучшие и иметь в странной собственности, из которой ни коронные деньги, ни люди не сохранены в целости? Я теперь здесь упражняюсь сыскать способы, чтобы деньги были возвращены, дома по-пустому не сгнили, люди не переведены были вовсе в истребление, а недоимки по вину, по соли только сто семь тысяч рублей, к чему послужили как кражи, так и разные несчастливые приключения».
Присыпала насыпанное песком, сдула, перечитала и взгрустнула. Государыне представилось, что она сидит сейчас в доме на Симбирской горе, кручинится над тем, как извести воровство и взятки, а в это время на всём протяжении огромной России воруют, тащат, вымогают мзду, и нет никаких сил прекратить это беззаконие. Ей стало вдруг зябко, она глянула в окно, в котором догорал закат и сладко позевнула.

У графа Орлова тем часом из головы не выходила мысль, как развеселить свою царственную подругу. На такие придумки он был не очень горазд, не шут Балакирев, а гвардейский офицер, прямой, как плевок солдата, вот шпагой бы кого проткнуть или в морду кулачищем заехать, на это граф был способен без раздумий. Ндрав он имел пылкий, а ум недалёкий, тем и проиграл в будущем Потёмкину, а пока у него с Екатериной отношения были страстными, умел Григорий так обнять, таким жаром-пылом обжечь, что отказу ему ни в чём не было. Орлов стоял возле окна в коридоре и смотрел, как одна за другой покидали покои государыни её камеристки. Когда вышла последняя, он двинулся к заветным дверям, но возле лестницы его остановило какое-то шуршание. Он откинул портьеру и увидел прижавшуюся к стене хорошенькую девицу, которая зарделась, как маков цвет.
–Ты кто такая? – спросил Орлов.
– Я хозяйская дочь, ваша милость, Екатерина».
Граф улыбнулся. Чудно ему по–казалось – опять Екатерина.
– И сколько ещё таких розанов здесь произрастают?
–У батюшки моего нас четверо.
– И все так же прекрасны?
По –гвардейски привычно схватил девицу в охапку и поцеловал в губы.
– Ах, сладка ягодка!
Девица убежала вниз по лестнице, а граф задумался, почесал затылок и радостно улыбнулся – его осенила блестящая идея, чем занять государыню. Вошёл в покои, увидел свою Катерину, убранную ко сну, в прозрачной батистовой рубашке, подхватил на руки, закружил.
– Нашёл я тебе заботу, матушка! Всю твою грусть, скуку окаянную, как рукой снимет! Нужно заковать четырёх девиц в крепкие оковы!
– Это как же они провинились?
– Ох и провинились! Представь: молоды, с лица далеко не дурны, за каждой два завода, двадцать тысяч душ, миллионы рублей серебром да золотом. Немедленно возложи на них узы Гименея!
–Ты предлагаешь мне быть свахой? – государыня рассмеялась
Так снизошло на семейство Ивана Семёновича Масленникова царское благоволение. Крепко он маялся, как и жена его Татьяна Борисовна, одной думой: дочери на выданье, а женихов, соразмерных по своим достоинством с приданным, не находилось. Дворянство бывшего купца, полученное им за классный чин, выглядело в глазах родовитого барства скороспелым и даже плюгавым. Конечно, были женихи из дворян, но по большей части с червоточиной: то голь, из имущества только ботфорты на ногах да шпаженка на боку, да аттестат на чин поручика за пазухой. Такие бы тысячами со всей России набежали, только свистни! Но не о таком счастье мечталось дочерям и самому Масленникову. И он и Татьяна Борисовна были склонны выдать дочерей за своего брата, купца, за ним надёжнее и капиталы будут целы, и от балов-машкерадов головы не закружатся, веру отцов крепко блюсти будут. Тревожные думы одолевали Масленниковых, тревожные.
– Завтра ведь у нас куртаг, – сказала государыня. – Озаботься, Гришенька, чтобы наши хозяева были.
– Непременно!» – обрадовался Орлов. Ему намеченное на завтра мероприятие было любо по одной весьма важной причине: государыня, не смотря на его недовольство, постоянно держала вокруг себя свиту молодых блестящих офицеров гвардии, жадно взирающих на неё и готовых при малейшем знаке прыгнуть в царскую постель. Граф прекрасно понимал, что его могущество держится на приязни к нему государыни и не хотел его лишаться. Завтрашний куртаг его радовал тем, что он может одним махом избавиться сразу от четырёх соперников.
Дом Масленикова строил московский архитектор, он был в два очень высоких этажа, имел, кроме жилых комнат и спален, просторный зал на втором этаже с наборным из дуба полом, лепным потолком и роскошной люстрой. Окна выходили на Волгу, из них открывался величественный вид на Заволжье, речные острова и растёкшееся между ними русло реки. К приезду государыни весь дом чистили, мыли и скребли, и зал, ярко освещённый множеством свечей люстры и светильников на стенах, сиял, как сказочный дворец.
В дом Масленникова съехались самые родовитые симбирские дворяне, занесённые в шестую часть Бархатной книги российского дворянства. Государыня, встречая гостей, милостливо улыбалась. Ни обеда, ни возлияний на куртаге не предполагалось, это было время общения избранной знати со своей повелительницей, и приглашение на него означало причастность к самому высшему кругу лиц и крайнюю близость к трону. Но сегодня был вечер, где главное внимание уделялось не потомкам Рюрика и Гедемина, а Масленниковым. В карты ни Иван Семёнович, ни Татьяна Борисовна не играли, и на сегодня ломбер был оставлен. Музыканты играли длинный польский или полонез, кавалеры и дамы дефилировали с ритмическими приседаниями по залу, а всё общество, глядя на танцующих, приосанивалось, видя себя таким прекрасным, таким знатным, таким пышным, таким учтивым.
Екатерина была великая мастерица вести всякого рода переговоры.
–Я слышала, – сказала она Масленникову, которого не опускала от себя ни на шаг, – у тебя много красного товара имеется, а у меня – добрые молодцы?
Ивана Семёновича окатило жаром, он сразу понял, о чём идёт речь, и не стушевался.
– Товар имеется красный, да только по плечу ли он молодцам будет? Мы люди простые, наукам не обученные.
– Полно тебе, Иван Семёнович, – улыбнулась государыня. – Не след тебе прибедняться. Всё от твоего слова зависит.
– С превеликой благодарностью вручаю судьбу дочерей вам, ваше величество», – сказал Мясников и прижался губами к милостливо протянутой руке императрицы.
И начались свадьбы: и в Синбирске, и в Москве, и в Санкт-Петербурге. Ирина вышла замуж за Павла Бекетова, родовитого дворянина и капитана гвардии; Дарья – за Александра Пашкова, в его память россиянам остался знаменитый «Пашков дом» в Москве; Аграфена – за Алексея Дурасова, построившего на деньги жены великолепную усадьбу, завзятого театрала; Екатерина – за Григория Козицкого, чей дворец в Москве был перестроен в «Елисеевский» магазин. Мужья получили жён с большим приданным, Екатерина развеяла синбирскую скуку, а граф Орлов был доволен удалением своих вероятных соперников. Симбирское сватовство Екатерины – редкий случай, когда все остались довольны.
Призвание государей – видеть своих подданных счастливыми, и Екатерина это удалось сделать в граде Синбирске, славном и похвальном.