Автограф мужа «пиковой дамы» обнаружился в фондах Ульяновского областного архива во время подготовки очередной выставки. О любопытной находке «ДО» рассказал архивист Антон Шабалкин.

След «Пиковой дамы»

Экспозиция, расположенная в читальном зале облархива, посвящена событию, хоть и знаменательному для истории нашего края, но оставшемуся почти незамеченным. 230 лет назад, в 1780 году, было образовано Симбирское наместничество (или губерния), объединившее под своим крылом ни больше, ни меньше – 13 уездов. До той поры Симбирск на карте российской – городок, мягко говоря, неприметный: здесь не было даже своего дворянства. Только «осьмнадцатый век», «столетье безумно и мудро» (областной архив так и назвал свою выставку, процитировав Радищева), начал вписывать в его историю имена, прославившие и наш край, и Россию в целом.

Документ c красной печатью, представленный в экспозиции, стал поводом для открытия очередного замечательного имени, за которым потянулась «вязь» известных фамилий и увлекательных историй, связанных с ними.

Это отпускная на волю, которую помещик села Веденское Курмышского уезда Симбирского наместничества дал крепостной девушке Пелагее Ивановой. Документ написан подобающим восемнадцатому столетию витиеватым стилем, но суть его проста, как правда: счастливица Пелагея по причинам, истории не известным, получала полную свободу – могла покинуть свою деревню, поступить в услужение к кому угодно или выйти замуж. Не исключено, что девушка воспользовалась своим шансом весьма удачно: ее «вольная» бережно хранилась в чьем-то семейном архиве, прежде чем оказалась в архиве государственном.

Под документом – подпись помещика-благодетеля. Фамилия написана неразборчиво, но с хорошо узнаваемой заглавной «З». Антон Шабалкин говорит, что в архивных описях документ значится под именем «Н. Зарайский». Но красная семейная печать, скрепившая «вольную», особенно заинтересовала архивиста. Он сфотографировал ее, увеличил снимок, и рисунок фамильного герба «открылся»: щит, увенчанный сверху рыцарским шлемом с перьями и короной. На нем два колчана (один пустой, другой – со стрелами) и курильница, над которой вьется дым. По сторонам щита – два медведя.

– Я стал искать вероятного владельца герба, фамилия которого начинается на букву «З», и с удивлением обнаружил, что такой же герб был у рода Загряжских, только щит на нем держали не медведи, а львы. В геральдике такая замена допускалась и была делом нередким, – говорит Антон Шабалкин.

Сопоставив даты, имена (имя «Николай» в документе прописано довольно четко), архивист пришел к выводу, что автором документа может быть только Николай Александрович Загряжский. И сам по себе личность замечательная (недаром портрет Загряжского, который ныне хранится в Саратовском художественном музее имени Радищева, писал знаменитый живописец века XVIII Федор Рокотов), а кроме того – супруг женщины, которая была одной из самых колоритных фигур своего столетия.

Наталья Кирилловна Загряжская (в девичестве Разумовская) приходилась двоюродной бабкой Наталье Николаевне Гончаровой, жене Александра Сергеевича Пушкина. Поэт представился Загряжской по поводу своего сватовства, весьма расположил ее к себе и с тех пор часто бывал в доме старой дамы, наблюдая ее удивительный характер.

Современники отмечали, что Загряжская, далеко не красавица (горбата, длинноноса), пользовалась большим успехом у мужчин – настолько она была обаятельной, остроумной, добродушной и незаурядной. Неудивительно, что именно она во многом вдохновила Александра Сергеевича на создание образа старой графини из «Пиковой дамы».

Известно, что у мистической пушкинской героини был еще один прототип – княгиня Наталья Петровна Голицына, из биографии которой писатель позаимствовал сюжетную линию для повести. Голицына действительно в молодые годы блистала в Париже, ей якобы открыл тайну трех карт Сен-Жермен, и у нее был внук, которому она об этом рассказала. А уж характер, привычки, манеры старой графини Пушкин «списал» с Загряжской.

Наталья Кирилловна прожила без малого девяносто лет и на несколько месяцев пережила самого поэта. К старости, не утратив добродушия, она обрела черты новые – стала сварлива и капризна. Современники вспоминали, что по улице она ходила в сопровождении лакея с ворохом мантилий, платков и шалей, которые тот поминутно то накидывал, то снимал со своей хозяйки: жарко, холодно, сыро, ветер подул… Однажды лакей замешкался, и Загряжская прикрикнула на него: «Как же ты мне надоел!». «А если бы знали вы, матушка, как вы мне надоели», – прокряхтел старик. Об этом эпизоде Загряжская сама, смеясь, рассказывала своим знакомым. Не исключено, что история с шалями и платками дошла до ушей Пушкина, и его графиня едва не словами Натальи Кирилловны брюзжала, что пора на прогулку, а следом, приказав открыть форточку, все отменяла, потому что ветер подул. Но уже через минуту корила свою воспитанницу Лизу, что та до сих пор не готова, хотя пора выезжать.

И Лизу Пушкин, наверняка, «подсмотрел» в доме Загряжской. Барыня жила с племянницей Машей, которую сначала тайно увезла от родителей, а потом пресекла все их возражения, сообщив им, что оставит Маше все, чем владеет.

История, потянувшаяся за документом в архивной экспозиции, – лишний повод вспомнить с симпатией о человеке, который, припечатав красный сургуч, подарил самое дорогое – свободу. Сама Наталья Кирилловна весьма ценила доброе сердце своего Николая Александровича, признавая, что только он один мог выдержать ее характер, особенно в первые годы супружества. Кстати, самого Загряжского Пушкин тоже ввел в круг героев повести. Ночью, в ожидании графини, Герман рассматривает портрет мужчины на стене в ее кабинете, описание которого точь-в-точь совпадает с портретом Николая Александровича Загряжского кисти Федора Рокотова.

Толстой, но не граф

За стеклянными витринами в областном архиве среди пятидесяти с лишним экспонатов – документ, который проделал путь в Симбирск через Турцию. Грамота Петра I султану Мустафе II фактически не вписывается в экспозицию «Осьмнадцатый век», потому что датирована 1700 годом. Но эту осознанную неточность извиняет колоритность документа, добрую треть которого составляют перечисления титулов царственных особ, равно как турецкой, так и российской стороны.

Обмен верительными грамотами русского царя с султаном Османской империи состоялся по поводу заключения Константинопольского мирного договора. Мир с южными соседями Петру I был необходим, поскольку России предстояла затяжная война с северным соседом – Швецией. Так что «дипмиссия», отправившаяся в Стамбул 26 декабря 1700 года, была чрезвычайно ответственной. На случай, если с ее главой князем Дмитрием Михайловичем Голицыным случится беда в долгой дороге, точные копии грамоты были даны лицам, сопровождавшим его – царскому стольнику Ивану Андреевичу Толстому и дьяку Макару Полянскому.

Но Голицын до Стамбула добрался и благополучно передал грамоту султану. Так ее точная копия, доверенная стольнику, была сохранена для семейного архива Толстых, а в итоге оказалась в Симбирске: внук Ивана Андреевича Толстого Александр Васильевич Толстой был одним из симбирских губернаторов.

Кстати, последний имеет самое непосредственное отношение к двум документам с автографом Екатерины II, которые хранятся в архиве. Один из них – так называемый абшид, или письменное свидетельство об увольнении со службы в отставку, подписан молодыми супругами – Екатериной II и ее фаворитом Потемкиным, которые незадолго до этого были тайно повенчаны (пергамент датирован 30 июля 1775 года, в июле же этого года у супругов родилась дочь Елизавета – законная перед Богом, но не перед людьми. Она получила фамилию Темкина – усеченную от Потемкина, как это было заведено в отношении детей, родившихся вне брака).

И хотя абшид давал Толстому абсолютную свободу, поскольку супруги повелевали его «к делам никаким без особливого нашего указа не определять, разве на то его собственное желание будет», у Александра Васильевича были другие виды на будущее. Он председательствовал в Симбирской палате гражданского суда, потом стал симбирским вице-губернатором. И в этом качестве был награжден Екатериной II Орденом святого Владимира III степени.

В 1797 Александр Васильевич Толстой возглавил губернию. И первым среди губернских начальников совершил объезд своих владений (такой порядок завел Павел I). Любопытно, что вояж был запланирован именно на лето, «когда не могут быть сим отвлечены поселяне от работ своих при посеве и сборе хлебов».

Рассказывая о Толстых, Антон Шабалкин подчеркивает, что ни к Ивану Андреевичу, ни к его внуку Александру Васильевичу графский титул не имеет никакого отношения. Заблуждение: «Если Толстой, то граф» – чрезвычайно распространено. Например, при возрождении нашего Покровского некрополя, что на улице 12 Сентября, на восстановленных надгробиях перед фамилией Толстой непременно приписывали слово «граф».

Между тем графским достоинством были облечены только потомки петровского дипломата Петра Андреевича Толстого (он приходился родным братом царскому стольнику Ивану Андреевичу) – того самого, который выманил из-за границы царевича Алексея и передал на руки Петру I. Отец с вероломным отпрыском расправился и своим царским указом пожаловал Петру Толстому графский титул, который, кстати, унаследовали все три писателя Толстых: два Алексея и один Лев.

Что касается симбирских Толстых, то среди них водились как графы, так и «неграфы», но последние оставили в истории края «осьмнадцатого века» наиболее яркий след. Так уж сложилось.

Татьяна Захарычева