НИКОЛАЙ РОМАНОВ

СОЛДАТСКИЕ ПРЯНИКИ

Я не могу сказать совершенно определенно, в каком возрасте стал помнить себя. Когда завершилась Великая Отечественная война, мне было 3,5 года. Но я отчетливо помню, как я вышагивал на теплой печке, и кто-то, приходивший к нам, спрашивал меня: «Колька, а где у тебя отец?». И я звонко отвечал: «Воюет в Челябинске на поштве». Да, отец, после ранения на передовой, служил почтальоном в дивизионе, готовившем и молодых танкистов, которые в Челябинске на тракторном заводе получали новые танки.

Весной 1945 года отец пришел домой. И в этот раз я был на печке. Небритый мужик в шинели потянулся ко мне. Невероятный ужас охватил меня. Но по тому, как дед и бабушка обнимались с незнакомцем, я все-таки сообразил, что этот человек не чужой. Кроме отца на нашей улице появился еще один солдат, это было уже летом, – дядя Федя Малов. Нас, голопузых, он собрал возле крыльца и щедро одаривал конфетами и пряниками, о которых я не имел никакого представления. И тогда я подумал: как же так, про войну говорят, что она много принесла горя людям, а вот солдат вернулся с той самой войны, смеется от души и дарит нам такие подарки, которые и во сне не приснятся.

Почти за сорок лет работы журналистом я не раз писал о фронтовиках к памятным датам и тогда, когда судьба того или иного человека трогала до глубины души. Осенью 1943 года наши войска форсировали Днепр. Плот, на котором был связист Иван Будилин, недалеко от левого берега разбило в щепки. Связист остался цел, но плыть с катушкой не мог. В считанные доли секунды его осенило: надо набрать в легкие больше воздуха – и по дну пешком… Да, памятных встреч с фронтовиками было немало. Но эти заметки несколько иного плана.

ПОБЕРЕЧЬ БЫ ПАРЕНЬКА…

Шел, кажется, 1970 год. Отправился я в село Сурские Вершины, жил там у хороших стариков почти неделю, после чего подготовил радиорассказ «Там, где начинается Сура». С одним из старожилов мы верстах в двух от деревни нашли родник, исток Суры. Был он обрамлен большим дубовым срубом, который почти сгнил. Тогда мой спутник сказал, что надо позвать мужиков и сделать сруб новый. Видимо, так делали постоянно все поколения людей, которые когда-то поселились здесь. В каком состоянии находится родник в наши дни, не знаю, но хочется думать, что сруб над ним стоит твердый.

Вообще, мне Сурские Вершины понравились какой-то патриархальной, нетронутой тишиной, спокойной жизнью ее обитателей. И пусть здесь берестяных грамот не писали, но из прошлого помнили многие предания и были. На всех огородах, вижу, поверх картофельной ботвы стоят огромные лопухи. «Что это такое?» – спрашиваю у сельчан. Говорят: хрен растет. А потом замечаю – он и в подворотнях стоит стеной. Как тут не скажешь: что за хреновина? Оказалось, что в давние времена здесь выращивание хрена было поставлено прямо-таки на промышленную основу и его возами отправляли к царскому столу. И вот уже два или же три века подряд от него не могут избавиться. Уже в наше время огороды пахали сильным трактором, пластовали землю до самой глины, чтобы избавиться от хрена, но этот прием только умножал его. Если этот факт образно перекинуть на нашу жизнь, то о многом задумаешься…

Тогда после окончания Великой Отечественной войны прошло 25 лет. И здесь я услышал почти сказ об одном пареньке, которого, семнадцатилетним, взяли на фронт и который погиб. Думаю, что где-то в старых блокнотах у меня записано его имя, но ничего найти не могу. Зато память крепко хранит все, что я о нем услышал. Он поражал деревню тем, что умел делать буквально все, что только делают крестьянские руки – и мужские, и женские. Надо было поставить новую избу – он брал в руки топор и работал искусно, как мастер времен Андрея Рублева. Выходили на сенокос – его прокос был широким и ровным, а след оставался как после бритвы. На пашне он не просто старался – земля за плугом превращалась в сплошной пух и нельзя было определить, в какую сторону шел этот плуг. А что он делал возле печки! Месил тесто, выпекал вкуснейшие хлебы, мог сотворить и оладьи, и блины, и пирог. Садился на донце и прял тончайшую пряжу, из которой вязал варежки и чулки. Стриг овец, доил корову, сбивал сметану. На его руках никогда не плакали малыши, дети чувствовали его большую душу. Он мог скроить и мужскую рубаху, и женскую юбку, иголкой шил так, как будто на машинке прострочил.

Обо всем этом мне рассказывали по вечерам мои добрые старики, у которых я квартировался. Тогда, и после, и сейчас я думаю, что надо было сохранить парня, не посылать под вражеские пули. Впоследствии очень ведь могло случиться так, что, окрепнув в своем природном мастерстве, он стал бы известен всей России. Но сдается, что если бы кто-то и знал о редких способностях человека, то навряд ли пошли бы на то, чтобы уберечь паренька. Время было не то. Да и сейчас это время еще не пришло. И придет ли когда-нибудь…