«Весёлый секретарь»
Иван Максимович Кузнецов прибыл на ульяновскую землю опять-таки (надо полагать) по причине её скудного плодородия: ну, никак не являла она региональных лидеров, достойных доверия ЦК КПСС и его Политбюро! Вот и прислали из Москвы бывшего инструктора ЦК (а, может, и замзава) в Ульяновск, под начало «крепкого» А. Скочилова – вторым секретарём обкома КПСС. Чтоб, так сказать, поднатаскался на региональном уровне; поучился, как надо руководить областью…
Тайны кремлёвские мало кому ведомы. – По мне, версия о том, что И. Кузнецова прислали в Ульяновск «поучиться» у А. Скочилова представляется неубедительной. Скорее всего, цековские кадровики, наслышанные о чудачествах А.А. Скочилова, подослали «своего» человека на замену ему. Это соображение подтверждается косвенно ещё и тем, что Анатолий Андрианович явно без симпатий относился к своему «второму» – и при любом удобном случае прилюдно шугал и шпынял.
Но вот то, чему было суждено сбыться, свершилось – Анатолий Скочилов, искупавшись «сгоряча» в речке Терешке во время одного из своих вояжей «в глубинку», сильно простудился. Воспаление лёгких трансформировалось в ещё более тяжкое заболевание – и всё… Умер Анатолий Андрианович в «кремлёвке»; хоронить его привезли в Ульяновск.
Окончание. Начало – «Литературный Ульяновск», 2010, №3, 2011, №3.
Обком КПСС – а значит, и всю Ульяновскую область, возглавил Иван Максимович Кузнецов.
Отвлекусь. В годы правления КПСС в разных местах и на разных «уровнях» в ходу было выражение: «наш человек». Такая формула означала: данный товарищ – даже вне зависимости от его личных и профессиональных качеств – именно тот человек, на которого можно положиться всех случаях партийной или иной общественно-политической жизни. То есть: свято чтит партийную дисциплину и иерархию; ведёт себя в различных ситуациях согласно неписанному партноменклатурному этикету; готов всегда исполнить любое вышестоящее партийное решение. Короче: свой в доску парень. Таких берегли, на таких опирались, таких выдвигали.
Иван Максимович Кузнецов был как раз «тот». Принципом «партийного братства» он руководствовался всегда. За годы его «правления», насколько мне помнится, не было в области ни одного «партразноса»; ни одного громкого «дела». Кузнецов был в меру либерален; в меру честолюбив. То есть: почти идеально вписывался в «позднюю эпоху Л. И. Брежнева», когда большинство дел в стране вершилось как бы по инерции…
Вот и Иван Максимович: сильно делами себя не утруждал, многое препоручая своим подчинённым. Те, конечно, рады были такому «доверию» шефа… Что, думаю, не мешало им при случае на Кузнецова «накапать» в московских инстанциях…
А повод для того Иван Максимович давал – да ещё какой! «Неравнодушие к рюмке» – так можно выразиться – было у него вполне очевидным. С утра до обеда ещё можно было видеть Кузнецова в рабочем кабинете. Но потом… то убыл «на сев»; то «на уборку»; то «знакомится с летним содержанием скота». Или просто: «в районе». А это означало: исчез, как вьетнамский партизан в джунглях…
Тут надо отметить, что вся страна в то время жила как-то беспечно-бездумно. Генсек Брежнев дряхлел; власть утекала в руки тоже немолодого окружения.
Уже тогда незыблемым был порядок, при котором закон воровской шайки возвели в принцип всеобщего существования. Все грабили, все тащили – один больше, другие – меньше, и каждый опасался лишь одного – не отстать! Гремела медь оркестров, сверкало золото орденов, ломились столы от еды и питья – и никто не брал в голову: откуда всё? Все как бы уверовали в то, что социалистический способ хозяйствования уже тем сверхэффективен, что является именно социалистическим. И не господь Бог даровал благодать в виде метровых чернозёмов, немереных лесов, неисчислимых рек, нефтяных морей и океанов, запрятанных в глуби земли, а именно они, люди, осененные неким политическим всемогуществом, сотворили благополучие, которому не будет конца. И уносила всех в вихре эта позолоченная карусель с прогнивающими под ней опорами… И редко кто задумывался – куда несёмся? Куда?
Пили под одеялом, любили в лопухах, и тащили – с баз, из магазинов через задние двери, из колхозов и совхозов – всё, что могли: исландские дублёнки, югославские унитазы, польские презервативы, французские духи, астраханскую икру и туркменский каракуль. Торопились обеспечить себя и потомков – словно предчувствовали грядущую разруху…
Я хорошо знал повадки «первого». Иногда ночью звонил телефон и всей области известный голос спрашивал совершенно трезво:
– Не спишь? Спускайся…
Возле чёрной «Волги», слегка покачиваясь, высилось монументальное тело партбосса…
Ехали на пустую обкомовскую дачу, где пряталась вся охрана, пили водку тонкими стаканами… У меня после двух приёмов всё плыло перед глазами – а шеф лишь краснел и приказывал:
– Этого до квартиры довести. Он ещё донос не дописал…
Какие доносы! И так все про всё знали…
А партийный вождь всё пил да изредка рычал на своих подданных…
Лапша по-симбирски
Как известно, не было на одной шестой земной суши уголка, где бы мечтания истязаемого Кампанеллы, превращённые большевизмом в руководство к действию, не внедрялись в жизнь, сознание и подсознание каждого…
В Ульяновске у этого всеобщего процесса были свои особенности. Именем Ленина в Симбирске ломали церкви, монастыри, старинные здания.
«Мы – земляки Ленина!» И это как бы автоматически наделяло особыми, только Ульяновску и ульяновцам присущими достоинствами; избавляло от любых грехов; любую благоглупость возводило в ранг доблести…
О, сколько было наворочено на этом фундаменте! Сколько было изготовлено «Лапши по-симбирски». Местные идеологи сильно преуспели на этом поприще…
«Проводников» ленинских идей в массы было множество. Тон задавал, конечно, главный областной «идеолог» Владимир Сверкалов. Именно он осуществлял руководство ритуально-духовной жизнью области чуть ли не два десятка лет – и, конечно же, оставил свой след в истории…
Определяющей чертой этого деятеля была самоуверенность. Он был убежден, что всё творимое им – крайне необходимо и абсолютно правильно. Затевал ли он грандиозные «Праздники любимых песен Ильича» в день 22 апреля; организовывал ли дежурство юных пионеров и «лучших школьников» города у домика, где родился Володя Ульянов; увешивал ли балконы и стены домов лозунгами в честь Ленина и его учения – всё делалось с размахом, бодро, энергично.
В Ульяновске здравый смысл частенько полностью заменялся рвением. Взять хотя бы компанию под названием «Книгу Ленина – в каждую семью!» Томики вождя чуть ли не по домоуправлениям раздавали! Успешно шло «мероприятие», много было шуму вокруг него.
А если всерьёз? Ну что это за бред: книгу Ленина – в каждую семью? А если семья неграмотна? А если в ней все бандиты! А если там одни пьянчужки? И туда тоже внедрять «эмпириокритицизм»?!
Но – долбили! И даже, помнится, подсчитывали количество «реализованных» томов…
Умер художник Аркадий Пластов. Человек православный, верующий. Значит, на похоронах должен присутствовать священник, церковный причт. Но разве можно допустить такое на священно-безбожной земле Ильича?
Ну, думаю, что-то придумать надо! – вдохновенно рассказывал мне Владимир Сверкалов. – Ломал, ломал башку – и надумал! Похороны-то великого художника, когда? Ага, в полдень. Звоню уполномоченному по религии: организуй совещание своих долгогривых! В одиннадцать ровно! Да что явка была обязательна…
И кто мог до этого додуматься, кроме циничного «идеолога» коммунистической морали?
У Сверкалова не было сомнений в своём праве указывать, направлять, корректировать. На цензуру к нему несли всё – путеводители, краеведческую литературу, сценарии праздничных мероприятий… Выставки картин, премьера в театре, музейные экспозиции – ничто не могло состояться без просмотра главного идеолога. Его приговор обжалованию не подлежал. Вспоминается такой эпизод.
В бывшей коммуналке на улице Ленина открывали музей истории Ульяновской комсомолии. Крестным отцом являлся главный идеолог – ибо сам в юные годы усердно занимался комсомолией. «Многие кадры вышли из его рук», – с неким тайным смыслом говаривали в области. «Он их и сейчас поддерживает»… И показывали: как именно поддерживает. Жест был не весьма приличный…
Накануне открытия, как и положено, генеральный досмотр: всё ли отражено и не упомянуто ли «ненужное». И вдруг вопрос:
– А где же отражена комсомольская юность члена Политбюро, нашего дорогого Михаила Андреевича Суслова!?
– Да ведь он к симбирской комсомолии отношения не имеет, –замямлили краеведы. – Он стал комсомольским активистом в Хвалынском уезде, а это Саратовская область. Так что он является красой и гордостью той комсомолии.
– Непорядок, – кратко изрёк Сверкалов. – Его родное село Шаховское на нашей территории. Там мемориал создан. А герой к комсомолу нашему отношения не имеет? Михаил Андреевич – он всегда наш земляк. Отразите. Исправьте.
Исправляли всю ночь. Наутро специальный уголок был отведён славным деяниям «ветерана ульяновской-симбирской комсомолии» М. А. Суслова.
Однажды Сверкалов завернул в некую районную газету. Там, разумеется, выпивали. Причём уже не первый день.
– Редактор, понимаш, даже не осознает кто перед ним. Говорю: «Ты хоть закусывай чем-нибудь». Он говорит: «Закусываю». «Чем?» «Мышем», – говорит. Пришлось наказывать…
– За пьянку?
– За неграмотность. Не знает, где ударение ставить. Не «мышем» – а «мышом». Так ведь правильно-то? Ну, вот…
Между прочим, Сверкалов написал книгу. Называется она «Клубная лениниана». Крепко заварено, не правда ли?
Странное письмо получили однажды в ульяновском обкоме КПСС. Кандидат исторических наук, большой знаток мелочей жизни семьи Ульяновых, добросовестный краевед Ж.Т. писал о том, что в Ульяновске давно назрела необходимость учредить в числе различных служб и должностей и должность главного историка города – ибо при отсутствии таковой некому вести правильную линию в освещении исторических событий. А особенно в освещении жизни и деятельности знаменитой семьи.
– Наверно, надо бы учредить, а? – задал задачку ближайшему окружению главный идеолог.
Окружение задумалось. Узнав о заминке в руководящих сферах, историк-кандидат очень разволновался:
– Чего тут думать? Есть в городе должность главного архитектора? Есть должность главного художника? Отчего же не быть главному историку?
Слава Богу, кто-то объяснил задумавшемуся начальству разницу между функциональными городскими службами и исторической наукой, суть которой – споры, разные точки зрения, поиск истины. Необычная «главная должность» так и не была учреждена.
По всему Союзу ССР ленинская тематика давала композиторам, скульпторам, учёным, писателям, журналистам и прочим «лениноведам» возможность «выйти в люди». Не на пустом же месте придуман анекдот. Встречаются два скульптора-однокашника спустя много лет после выпуска. Один – худ, бледен, плохо одет. Второй – сыт, благодушен, в шикарном костюме. Первый – второму:
– Всё мучаюсь, тему свою ищу… Денег нет, мастерской нет, жена сбежала. А ты, Сашок, на чём так раздобрел?
– Так я же Ильича леплю…
Ильич годился на все случаи жизни; был всегда под рукой, в любой ситуации помогал – как палочка-выручалочка.
Вот, скажем, как уникально использовали портрет Ленина в общежитии обувного комбината.
Портрет был вывешен там, где проводились «политбеседы» – в фойе общежития. И слушателей усадили лицом к Ленину: так лучше усваивалась идеологическая чушь. Но мысль воспитательницы шла дальше: а как быть, когда речь идёт, скажем, о любви, дружбе, взаимоотношениях девчат и парней? Тут как-то Ильич вроде бы не слишком авторитетен…
После этих размышлений на противоположной стене фойе повесили… вычеканенную из металла Жар-птицу.
Ликующая, гордая «доверием» воспитательница рассказывала:
– С помощью двух этих изображений мы работаем с молодёжью. Когда проводим беседы о Ленине и политике партии – наши жильцы сидят лицами к родному Ильичу; когда проводим лекцию о любви и дружбе – все смотрят в другую сторону, на Жар-птицу…
В этом общежитии, между прочим, девчатам выдавались талоны трёх цветов – в зависимости от поведения и «морального облика». Обладательница розового талона имела право увидеться со своим дружком в «комнате своего проживания» – ей, таким образом, оказывалось полное доверие руководства. Зелёный цвет позволял влюблённым увидеться в специальном «уголке свиданий». А вот с жёлтеньким талоном разрешалось лишь посидеть в фойе – под внимательным взглядом Ильича…
А душевые и туалеты в той «общаге» находились тем временем в ужасающем состоянии. Вот такое следование Ильичу…
Помню умопомрачающие «Ленинские уроки» накануне столетия со дня рождения Ленина. «Скажите, а так ли мы живем, товарищ Ленин?» – вопрошали многометровые плакаты со стен домов и заборов. Ильич, естественно, молчал – за него говорили партийные функционеры. Получалось, что мы живём точь-в-точь «по Ильичу».
Бред, фантасмагория, массовый психоз. Картинная галерея «Ленин в искусстве», «Дом подарков Ильичу», «Праздник улицы Ленина». Ленинские субботники, воскресники, кино-декадники, походы, зачёты, почины и начинания…
И в завершение темы.
В апреле сорокового года об открытии памятника В. И. Ленину в его родном городе газета «Правда» писала в восторженных тонах. В отчёте репортёра фигурировали и ветер революции, и красные знамёна, и, конечно же, ликующие земляки Ильича.
О том же, что никак не могло быть упомянуто в репортаже об открытии монумента, жительница Ульяновска, моя соседка по дому, пенсионерка Баранова рассказывала так:
– Храм на Соборной площади хорошо помню. За год до сооружения памятника Ленину его взорвали – готовили «достойное» место вождю. Мы, молодые, восприняли тогда этот факт без особых переживаний – нас уже испортило безбожие советских лет. Даже интересно было – стояла церковь – и нет ей! А вот на бабушку моего мужа это так подействовало, что она даже разума лишилась…
Добавлю к сказанному, что муж этой почтенной женщины имел самое прямое отношение – нет, не к разрушению главного собора Симбирска – а к увековечиванию памяти Ленина в Ульяновске: он был первейшим хранителем и пропагандистом культа вождя на его родине, заведовал музеем в только что открытом Мемориале, ради сооружения которого было ещй много чего снесено в городе.
«Хозяин» со стороны…
Стояла тихая и теплая осень 83-года. Казалось бы, благостные, умиротворенные дни. Но руководитель ульяновского бомонда пребывал в полном смятении.
– Убирают от нас Ивана Максимовича, – доверительно сообщил мне в лифте сосед по дому, заведующий отделом обкома КПСС. – Гуляет, пьёт много. И шлют «Первого» с Кавказа – как будто у нас своих достойных нет».
И точно: прибыл из Тбилиси товарищ Колбин. Там он был вторым секретарём грузинского ЦК КПГ, то есть, был главой и ушами из Москвы в лукавой Грузии. А это значило: «кадр» проверенный, на любое ответственное дело его можно «бросить».
А таким ответственным делом на территории Ульяновской области в те времена считалось искоренение повального пьянства среди руководящего состава региона.
Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть тезис о «повальности пьянства» – нет под руками никакой статистики на сей счёт… Но пили, пили! Чего греха таить? Одни уважали суровую мужскую компанию – с обильной выпивкой, серьёзной едой, длинными беседами. Другим подавай музыку, лёгкое питье, женскую обслугу. На многих предприятиях директора держали для высоких гостей специальные загородные домики с «буфетчицами», «медсёстрами»… Короче, обычаи культивировались разные. Только одно правило было общим и неукоснительно соблюдаемым: начальники всегда пили и гуляли исключительно за счёт подчинённых. Колхозно-совхозные руководители должны были обслуживать райкомовцев; районные «шишкари» – обкомовцев… Ну, и так далее по восходящей, до Москвы.
Привёз Колбина «на родину Ильича» сам Е. Лигачёв. «Актив» области с лёгкой внутренней дрожью ждал тронной речи. Геннадий Колбин встал, внимательно оглядел зал и выдал:
– Я не один год работал в краю сплошных виноградников – не спился. Надеюсь, выдержу и здесь…
Выяснилось, что новая метла скребёт крепко. Рассказывали, что услужливый и всему городу известный «финхоз Б. Ф.» в первый вечер накрыл для нового роскошный стол: коньячок, икра, балык… Само собой подразумевалось в счёт партийно-представительских расходов. Но изумлению не было предела, когда господин Колбин, выпив рюмочку и немного пожевав, полез за бумажником со словами:
– Для знакомства сойдёт, но впредь прошу меня так не встречать… Зарплата у меня не царская, а за чужой счёт не употребляю…
Удар был снайперский, это моментально разнеслось по области.
В Ульяновске Колбин был весьма активен.
Вот перечисление сотворённого им в Ульяновске. Вырезал старые тополя (лучший очиститель городского воздуха!) и насажал привезённые с Кавказа (и не растущие в Среднем Поволжье) ели… Припрятал за километровыми дощатыми заборами неказистость деревянных построек по «въездным» проспектам… Снял чугунные ограды скверов и выстриг кусты сирени… Пробовал переделать улицу Гончарова в «пешеходную зону» – не вышло, не была учтена топография города…
Переносил памятники Карлу Марксу и Ивану Гончарову (после один из них переставили на старое место). Распорядился почти треть нового вводимого жилья отдавать под «временные общежития» (строился «Авиапром», нужно было ускорить темпы)… Заставил всех областных и районных начальников пересесть из белых «Волг» в традиционные чёрные…
Вулканизму Колбина не было удержу! В провинциальном Ульяновске его раздражало всё: женщины в спортивном трико, идущие по центральной площади, обычай местных начальников проводить выходные в своих садах-огородах. Театр предполагалось роскошно реконструировать, а университет во что бы ни стало открыть.
Первое Колбин сделать не успел, а второе ему удалось. Формальная зацепка для того, чтобы сделать Ульяновск университетским городом, нашлась. Оказывается, ещё в 1921 году шустрые симбиряне открыли у себя нечто вроде рабфака: назвали это учебное заведение Университетом и, конечно же, избрали самого В. И. Ленина почётным председателем ученого совета…
Ну, уж если Сам Ильич стоял у истоков Симбирского университета!!! Надо возродить!
И возродили.
И сейчас на берегу Свияги стоят университетские корпуса.
Кстати, своим местонахождением УлГУ обязан отчасти и мне. Местные архитекторы и администраторы предлагали воздвигнуть университетский комплекс на берегу Волги (тут всё лучшее – к ней поближе).
Последнее слово, естественно, было за Колбиным. Однажды мы разговорились с ним на эту тему. Я обратил внимание партбосса на то, что местные градостроители традиционно считают «парадным» лицом города лишь правобережье Волги.
– А разве есть ещё? – живо заинтересовался Колбин.
– А спуск к Свияге? Естественный живописный амфитеатр, пока что не застроенный. Вот где простор для градостроения!
Университет «осел» на Свияге.
Надо, кстати, сказать, что Колбин умел быстро и чётко понять сущность явления: обладал стратегическим мышлением, мог сопоставлять разные точки зрения и делать совершенно правильные выводы. Так, помню, вскоре после его прибытия в Ульяновск собрал он архитекторов, художников и прочих, имеющих отношение к застройке и благолепию города… И тут некий ретивый преобразователь внёс предложение развернуть «рабочий информационно-политический центр» (диаграммы, плакаты, цифры «достижений» и прочая дурь) на месте… чудного садика бывшего поместья Шатрова. Я не выдержал: «И кому такая чушь могла прийти в голову?!». Колбин отреагировал мгновенно, кретинский проект тут же был «зарублен»…
Но были вещи, которые Геннадий Васильевич никак не воспринимал. Так, он с увлечением вырезал сирень и жимолость; снимал садовые решётки… «Зачем?», – поинтересовался я. «А чтоб было красиво, как в Лондоне», – отвечал Геннадий Васильевич – «Там вы были? Там красиво: лужайки, редкие деревья, архитектура видна…»
Я в Лондоне не был (хотел поехать, не пускал КГБ: «Выпивает, женщин любит»), но объяснил Колбину, что все волжские города строились «лицом» к Волге. И, вырезая сирень, он обнажает не архитектурные прелести зданий, а их задние дворы, хозяйственные постройки. Колбин меня весьма внимательно выслушал, но «задки» всё же обнажил… (Как мне потом объяснили знающие люди, кустарники он уничтожал по причине повышения собственной безопасности, а отнюдь не по эстетическим соображениям…)
– А что это вы, дорогие соратники-секретари, обзавелись дачами и машинами? – такой вопрос поставил однажды на бюро Геннадий Васильевич. – Надо не о собственном благополучии думать, а о работе, о самосовершенствовании, о благе народа радеть…
И было постановлено: от дач и машин отказаться, дабы? «А чтобы развязать себе руки», – изрёк вождь. И с невидимыми миру слезами расставались «первые лица» со своими благами. Зато уж потом с каким сладострастием драли они шкуры с «первых лиц» помельче! «Не только нам страдать, не только нам!»
От кумовства избавляться рекомендовал Колбин, от излишеств!
Народ от восторга млел, раскрывая «Ульяновскую правду»: не бы-ло номера, в котором не чехвостили бы районщиков – за обитую сос-новой рейкой кухню: за садовый участок, за покупку «жигулёнка»… Я однажды обомлел, читая обвинительный вердикт в адрес Димитров-градского секретаря горкома КПСС: «Имея земельный участок, личную машину и родственников в городе…». Получается, что идеальный коммунист – это сирота, не имеющий ни кола, ни двора…
Однако сам Геннадий Васильевич излишеств не опасался и не избегал. Государственную дачу он занял единолично, вытурив оттуда председателя облисполкома. Держал там маленький зверинец для внука. Квартиру для дочери определили по соседству. И так далее. Ленинская скромность – она ведь всегда имеет двойной стандарт.
Среди многих провальных кампаний, начатых Колбиным, можно выделить ещё две.
Он обязал все предприятия города выстроить в совхозах и колхозах по 20 жилых домов – хотел поднять село. Хотя ясно, что где-то нужно жильё, а где-то мост через речку, ясли, школа и тому подобное.
Он заставил всех выпускников области идти на заводы – и лишь через два года давалось право поступать в институты.
Геннадием Колбиным было сказано так: «Вот уже два года мы пы-таемся создать такую общественную атмосферу, чтобы для молодых людей казалось естественным начинать свою трудовую биографию у станка, на стройке, на ферме… Набор абитуриентов для поступления в вузы стали вести прежде всего из числа работающей молодёжи».
Он за три года поменял, переместил, снял, исключил из КПСС около девятисот человек.
Его кредо: «Без испугу никто ничего не делает…»
Думаю, многим ульяновцам и по сию пору не забыть «достижения» Колбина на поприще истовой борьбы за трезвость.
Ни в какой щели нельзя было укрыться от всевидящего глаза и всеслышащих ушей нового областного лидера.
–Чума! – кратко оценивали свойства нового областного диктатора местные начальники.
Кто не знал в Ульяновске директора завода «Контактор» Бориса Уральцева? Душа-человек, свой в доску, мытый, тёртый, катаный партиец. Прошёл за свои прожитых полвека и парткомовскую, и райкомовскую стезю, побывал даже заведующим отделом в обкоме. Кто не гостевал, не рыбачил на его базе отдыха, кто не парился в тех баньках, кто не провозглашал тост за радушного хозяина? Вся область! Славный мужик был! И держался молодцом, и план тянул. И – главное: не только он – его отец был преданнейшим большевиком, революцию в регионе делал…
И вот поди ты: схрумкал его Колбин подчистую.
На «расширенном бюро» (в зале – вся руководящая элита!) заслушивался «вопрос». Зал был переполнен, члены бюро в президиуме застыли истуканами… Колбин не сам душил жертву – выпустил на трибуну «второго». Тот чеканил с пафосом:
– При явном попустительстве Уральцева на предприятии укоренилась атмосфера всепрощенчества, кумовства и – даже, товарищи! – злоупотребления спиртными напитками. Несколько дней назад на своём рабочем месте был убит мастер гальванического цеха завода. Преступление совершил находящийся в нетрезвом состоянии работник. Но ответственность за этот дикий, чудовищный случай полностью лежит на руководителе предприятия – коммунисте Уральцеве. Бюро обкома предлагает: исключить Уральцева из рядов КПСС, освободить его от занимаемой должности, в дальнейшем использовать только на рядовой работе…
Полная тишина. Поднялся Уральцев – бледный, с помертвевшим лицом, произнёс через силу:
– Я хотел объяснить…
– А нужны ли нам объяснения бывшего директора? – Колбин твёрдо, испытующе, изучал зал. – Всё, что необходимо, мы выяснили. Прошу высказываться…
Поднимались на трибуну собутыльники, друзья-товарищи, потели, корячились, с трудом выговаривали слова – но подличали, предавали своего вчерашнего единоверца. Никто не смел ослушаться местечкового вождя, идти поперёк его воли, каприза, неприязни – поддакивали, осуждали, отрекались…
Публичная казнь состоялась. Молча, расходился народ. А в середине опустевшего зала, нелепо озираясь по сторонам, стоял Борис Уральцев, изумляясь тому, как убегают от него, как от зачумлённого, его друзья и приятели, ещё час тому назад хлопавшие ободряюще по плечу, пожимавшие руку…
Надо бы успокоить, приободрить, утешить… Приятель округлил глаза: «Ты спятил? Доложат Колбину, он тебя в порошок сотрёт!»
Я отыскал Уральцева позже. Мы пили водку. Борис Александрович почти плакал: «Ведь он, гад, из меня учебное пособие сделал, напу-гать всех хочет. Убийца-то, алкаш этот, всего две недели на заводе работал, его горисполкомовская комиссия к нам на исправление отправила. Колбину повод был нужен – для устрашения прочих…»
После такой встряски Борис Уральцев быстро ушёл из жизни…
И сколько было подобных «выволочек»! Дело доходило до дикости. Кто-то из областного начальства выдавал дочь замуж, на свадьбе без спиртного не обошлось – «строгач». Кто-то отметил свой день рождения не «на сухую» – снять с должности! Какой-то завод встретил коллег из другого города товарищеским ужином в загородном пионерлагере. Директора – снять! «Сухость» утверждалась в области с таким рвением, что вскоре по районам были созданы специальные отряды (партком, общественность), коим вменялось в обязанность ходить по домам, где отмечались дни рождения, свадьбы и прочее – пресекать пресловутое «винопотребление». И пресекали! И свободные граждане свободной Страны Советов тряслись от страха в собственных квартирах и переливали водку в бутылки из-под минеральной воды. Но и эта нехитрая уловка была, конечно, раскрыта бдительными колбинцами.
Трезветь граждан в те годы заставляли принудительно. Печально известная аббревиатура «ЛТП» – лечебно-трудовой профилакторий – в те годы была необычайно популярной. Не знаю, сколько этих «про-филакториев» пооткрывалось при Колбине по области, но из-за раз-ных точек зрения на один из них у меня с Геннадием Васильевичем возникли недоразумения, весьма прискорбно сказавшиеся на моей судьбе…
Адью, «Известия!»
Моя работа в «правительственной» газете оборвалась самым неожиданным образом.
Шёл август тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. В этом месяце я обычно брал отпуск – начинались утиные охоты.
Так и в этот раз. Накануне отъезда на Черемшанский залив я зашёл к Геннадию Колбину сказать «До свидания!»
Отношения с региональным «генсеком» у нас складывались так. В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, когда Колбин прибыл «княжить» в Ульяновск, все собкоры центральных газет, естественно, поспешили представиться новому руководителю области. В силу своего легкомыслия, я этого не сделал.
В апреле тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года раздался звонок из обкома КПСС:
– С вами хочет поговорить Геннадий Васильевич!
Услышав голос партийного босса, я поспешил с извинениями:
– Знаете, Геннадий Васильевич, так сложились обстоятельства, что
как-то не довелось зайти познакомиться. То командировки, то жена болела, то сам недомогал…
– Ничего, ничего! – успокоил меня Колбин. – Вы всё же выберите время, загляните ко мне.
Я «заглянул». Честно говоря, мне этот человек сразу понравился:
умён, за словом в карман не лезет; многие местные закостенелые обычаи намерен поменять; о своих планах говорит откровенно и прямо.
У нас сложились неплохие отношения; Колбин не раз выступал в «Известиях» с интересными (по тем временам) мыслями и планами.
Мне казалось, что этот человек способен быть объективным и справедливым. Однажды случился сюжет. Декан одного из факульте-тов педагогического института (некто В. Пирогов) стремительно про-двигался по карьерной лестнице благодаря всего лишь одному обстоя-тельству: все его «научные труды» были посвящены незыблемой в те годы тематике. А именно: роль марксизма-ленинизма в жизни госу-дарства, общества, отдельной личности. Так, например, это «светило науки» утверждало в своей докторской диссертации, что любой советский школьник, занимающийся общественно-полезной деятельностью (выпуском школьной стенгазеты; сбором металлолома, сбором комсомольских членских взносов; участием в субботниках – и так далее) непременно достигнет невероятных успехов в своей профессиональной, общественной или даже личной жизни. Самомнение и самолюбование этого «научного» монстра были столь масштабны (плюс ещё склонность к бездарному плагиату), что некоторые коллеги буквально объявили Пирогову бой.
Я принял в этом сражении участие на стороне здравого смысла.
К сожалению.
Ну и, конечно, получил в ответ…
О, что я получил! Целая дюжина ульяновских «докторов наук» и профессоров написали письмо в ЦК КПСС. Они обвиняли меня в том, что я:
– посмел посягнуть на носителей высоких научных званий;
– что мой моральный облик требует рентгеноскопии и оргвыводов;
– что я посмел приобрести в собственность старую крестьянскую избу под дачу;
– что слишком часто меня видят в местных ресторанах с красивыми женщинами.
Ну, и прочая чушь.
А времена-то были ещё те! Знаменитая фраза «Руссо туристо об-
лико морале» была рождена не на пустом месте. Короче, всякого рода «проверяющим» было чем заняться…
А тут добавилась ещё одна «заковырка».
Что бы ни говорили знатоки парапсихологических и прочих мудрёных наук, мистика в окружающем нас мире, несомненно, существует. Я убеждался в этом не раз.
Ну, кто мне объяснит, что именно к этому часу – к августу 1986 года – редактору отдела школ и вузов «Известий» Инге Преловской позарез понадобился пример ненадлежащей подготовки школ к новому учебному году?
– Посмотри там у себя, Жан! – проворковал в трубке бархатный голосок Инги. – Может, некий отрицательный факт отыщется?
Этот «факт» искать было не надо. Он был у меня прямо под рукой.
Суть его заключалась вот в чём. В Заволжском районе Ульяновска построена была к началу учебного года новая школа. И предполагалось, что именно туда переведут школьников из старой, изъеденной крысами школы номер тридцать шесть.
Но товарищ Колбин распорядился иначе: он оставил детишек в старом здании – а в новой школе учредил ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков)
О том и было рассказано в стострочной заметке в «Известиях».
И это для борца за трезвость Колбина было… как в той русской поговорке насчёт серпа и яиц….
Тогда-то он и распорядился начать собирать «компрометирующие материалы» на собкора Миндубаева (о чем я узнаю гораздо позже).
О, если б я знал, какие глубочайшие колбинские чувства задену я своими несчастными строками! Если б ведал, какие кары посыпятся на мою, уже седеющую, голову! Какую охоту организует на меня господин Колбин!
История этого «подлова», в которой использовалось всё – от проверки уплаты членских взносов в КПСС до установления элементарной «наружки» – заслуживает, конечно, отдельного рассказа. Не по причине своей исключительности, а по изощрённости технологии «отлова», в которой были использованы все подлые и давно проверенные КПСС приёмы…
И поскольку ни с женщинами, ни с охотами, ни с выпивкой, ни с
милицией никаких проблем у меня не возникало – то в бой была брошена первичная партийная организация редакции газеты «Ульяновская правда», где стояли на партучёте все собкоры центральных изданий.
И было обнаружено, что Миндубаев шесть месяцев в году пере-
плачивает энную сумму родной КПСС, а шесть месяцев –недоплачивает. И такой недоплаты набралось аж целых 168 рублей!
Ужас! Но сколько радости для Колбина! Теперь-то уж можно терзать «злостного неплательщика» как хочешь…
Так что к моменту моего отбытия на утиную охоту в августе 1986 года все карты уже были в руках партийного лидера Г. Колбина. И знать бы мне, что как только за мной закрылась дверь колбинского кабинета перед отбытием на охоту, он наберёт телефон «Известий»…
А тут совпадение опять-таки мистическое. В субботу главного редактора «Известий» на работе не было, вместо него «на хозяйстве» находился его заместитель Леонид Корнешов, с которым у меня по ряду причин никак не складывались отношения. И надо же – именно он отозвался на звонок Геннадия Колбина!
Сути диалога двух «шишкарей» я, естественно, не знаю. Но, види-мо, они нашли общий язык и договорились о чём-то. Иначе почему вдруг возник в Ульяновске заведующий корсетью Эдуард Гонзальес?
«Просто наступила зима…»
Пострелять уток на Куликовском заливе мне удалось. По всем окрестностям гремели выстрелы, птица носилась над водой на безопасном для неё расстоянии.
Но должны же были утки присесть на ночь и подкормиться! В непролазных камышах я нашёл узенькую протоку и затаился…
По сумеркам утка пошла стаями. Уже два десятка тушек чернели на зеркале воды – а я всё никак не мог унять своей, (ныне постыдной) охотничьей страсти.
И костёр был хорош, и ужин, и настроение. Беззаботно, с лёгкой душой покатил я с залива домой, в Ульяновск.
Однако дома прямо с порога меня окатили холодным душем.
–Тебя разыскивает Москва, – со значением произнесла супруга. –
Завтра в Ульяновск прибывает заведующий отделом корреспондентской сети «Известий» Гонзальес.
– Зачем? – удивился я. – У меня отпуск; в милицейских сводках не значусь…
Утром следующего дня из самолёта вышел многозначительно-мол-чаливый Эдуард. О цели своего нежданно-негаданного визита он не произнёс ни слова. Вернее, произнёс целую фразу, и звучала она так:
– Зря смеёшься. Дело серьёзное.
Заехали в корпункт, выпили чаю. Далее – гостиница, завтрак, обком КПСС, приёмная товарища Г. В. Колбина.
– Геннадий Васильевич Вас ждёт, – молвила секретарша, обращаясь к Э. Гонзальесу.
Я тоже было сделал шаг к заветным дверям (всегда же они для меня были открыты!) Однако секретарша вышла из-за стола и выдала:
– А вам необходимо подождать здесь!
До сих пор казню себя за то, что не ушёл из этого «ОК КПСС» к чёртовой матери! Наверное, потому что жест был слишком для меня неожиданным.
Дождался, пригласили. В кабинете сидели трое: Колбин, Баскакова, Гонзальес. Потупив глазки, Колбин начал мямлить о том, что «сло-жившиеся обстоятельства делают невозможным Ваше пребывание в Ульяновске в качестве собственного корреспондента «Известий».
О том, какие это были «обстоятельства» я уже рассказал выше.
Короче, увольнение из «Известий» стало неизбежным.
Двадцать третьего сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года я написал заявление в редакцию «Известий» с просьбой освободить меня от работы по собственному желанию – «в связи с переходом на творческую работу». Тогдашний главный редактор Иван Лаптев мне его подписал. Ему даже не пришло в голову озаботиться: чем всё-таки не угодил собкор Ж. Миндубаев ульяновскому «генсеку» Г. Колбину? Подумаешь, одним собкором больше – одним меньше! Стоит ли связываться с личным ставленником Е. Лигачёва?!
А может и Э. Гонзальез нагородил чёрт те что по возвращении из Ульяновска в столицу…
А было мне тогда как раз ровно пятьдесят два года. Как говорится, пахать бы да пахать.
Бессонные ночи, метельные дни
Старую крестьянскую избу на хуторе Белов я купил в 1981 году.
В те годы никаких приобретений – если имеешь квартиру или дом – гражданам СССР не разрешалось. Но я купил избушку не у крестьянина – а у городского жителя, заместителя директора завода «Комета» Олега Тарасова.
И всё равно меня за это начали терзать на партийном собрании спустя пять лет, уже в 1986 году…
Мне было тяжко. Очень тяжко. Я понимал, что загнан в угол.
До пенсии в сентябре 1986 года было целых восемь лет.
От невыносимой тяжести за подлянку, которую со мной сотворили «товарищи по партии» (а они за недоплату членских взносов и «неэтичное» (?!) отношение к коллегам объявили «выговор с занесением»); от горечи незаслуженной обиды я укрылся на заброшенном хуторке.
О нём стоит сказать несколько слов. От когда-то существовавшего здесь колхоза «Пахарь» остался полуразрушенный свинарник и шесть ветхих крестьянских изб. Существовал родничок в овраге; было электричество.
На хуторе жил единственный человек, сбежавший из города по личным мотивам – эстонец Адольф Винни. Его изба стояла на одном конце хуторка; моя – на другом. Позади был лес; впереди – небольшое поле. Добраться сюда можно было только на «Ниве». И то – до первых снегов.
Раздумья мои в пустой крестьянской избе были мрачные. Я понимал, что выкинут, вычеркнут из привычного бытия. Что «со строгим выговором с занесением», никакой приличной работы мне не видать, «клеймёного» партией даже в районную газету не возьмут. А ведь надо жить, кормить семью…
Первое время спасали стихи. Я отправил их не абы кому – а первому секретарю Чувашского обкома КПСС Илье Павловичу Прокопьеву – с небольшим пояснением…
И сборничек под названием «Утренний лист» был в Чебоксарах издан. И мне прислали вполне приличный гонорар.
Однако, что-то надо было делать. Я отправил три письма в Москву, трём моим старым знакомым. В своих посланиях я излагал суть происшедшего.
И стал ждать ответа.
Беда, как известно, одна не ходит. В ноябре 1986 года пришло горестное известие из деревни Маматкозино: умер отец. После похорон жить стало ещё тоскливее…
Каждый день двуручной пилой отхватывал я от дубового кряжа пяток кругляшей, колол их – надо было дважды топить печку.
Метели заметали хуторок; снеговая лопата без дела не стояла.
…Мы зимовали здесь вдвоём – я и кобелёк переходного возраста по имени Кобик. Он появился у меня во дворе ещё летом, в светоносном июне. Обрывок грязной бельёвой верёвки висел на шее вместо ошейника, сметливые глазки были пугливы. Косточка из супа стала первым шагом к взаимопониманию, быстро переросшего в сердечную привязанность.
Мои дни были сумрачно-одинокими, бытие теряло смысл, мрак окутывал горизонты моего существования… Только спустя пять лет, после трагической кончины моего друга я пойму смысл и предназна-чение вдруг ниоткуда появившегося в моей судьбе Кобика…
Я соорудил щенку будку во дворе, обложил её сеном. Так и мы и остались зимовать: пёс – в своём уютном стожке, я – в старой, продуваемой всеми ветрами крестьянской избе.
Зима – хоть и была мягкая, сиротская – тянулась долго. В феврале непрерывно вьюжило, хуторок замело напрочь. Меня настигла беспричинная вроде бы бессонница – и было невмоготу стоять у окна в тёмной избе, мучительно-тревожно вглядываться в белесую ночь, слушать неясные чердачные шорохи. Утром не хотелось вставать, не хотелось есть, не хотелось жить.
Кобик помог мне, невольно взвалив на мои плечи заботу о себе: дважды в день надо было варить кашу с жиром. Песик кушал весело, аппетитно, с признательностью поглядывая на меня и вроде даже спрашивая: «А ты чего же?» Постепенно я стал тоже прикладываться к перловке, стал сыпать крупу в кастрюлю на двоих. Так шло моё возвращение к жизни. И вёл меня этой тропинкой щенок с рыжими бровями…
А потом пришёл март. Южная сторона избы стала прогреваться полуденным солнцем, вытаяло старое бревно. Часами бездумно сидел я на нём, кожей чувствуя всю могучую живительную силу весеннего солнцеворота. А рядом на сухой доске блаженно дремал мой спаситель.
…Снег на поле уже сходил, истаивал – но в лесу ещё торжествовала зима. Я вспомнил про стоявшие под навесом лыжи – и в ослепительной полдень, когда март уже гнал, изводил по открытым пространствам опостылевшую зиму, мы пошли с Кобиком в лес.
Идти среди деревьев, уже заметно источающих тепло нагретой коры было трудно – рыхлый снег не держал. Лыжи уходили в пушистую белую перину, лыжня была глубокой, края её песчанисто осыпались – и в этой снежной канаве грёб всеми четырьмя лапами, торопился за мной Кобик. Только глаза, нос и уши плыли над сугробами.
На бугре у оврага уже вытаяло, бурая прошлогодняя трава дышала теплом. Я растянулся на толстой подушке подсохшей хвои. Тут же подскочил, засуетился от радости пёс, улёгся рядом, Я смотрел вверх, в яркую голубизну мартовского неба, по которой плыли белые пушистые облака, слушал шум налетавшего время от времени на сосну ветра – и плакал. От счастья, что я – жив; что я – не один; что всё теперь будет хорошо…
Обратно к дому Кобик бежал впереди – и теперь над лыжней победно покачивался прямой султанчик его хвоста.
А в избе сочинилось:
Какие тени на снегу!
Какие тени!
Как будто здесь, на берегу –
Разлив весенний.
Как будто май в свои права
Вступил с разлету.
И враз взметнулась ввысь трава –
К солнцевороту!
И я, как в дальние года,
Со счастьем снова…
Да, полдень мартовский всегда –
Души обнова.
И сквозь снега меня ведут
К июньской звени
Вот эти, первые в году
Весны ступени.
Спасибо, Кобик! Спасибо, март!
С мандатом «Литературки»
Говорят, с приходом весны все надежды оживают. Так было и со мной: я всё надеялся, что откликнутся мои друзья из Москвы и что-нибудь изменится в моей жизни в лучшую сторону.
Но откликов не было. И я, бродя опушкой леса, уже задумчиво поглядывал на крепкие дубы. У многих из них толстые сучки горизонтально тянулись, как раз сантиметров на тридцать выше моей головы…
Иногда я появлялся в Ульяновске. Эти краткосрочные визиты были болезненны. Некоторые знакомые, увидев «прокажённого», бывшего корреспондента «Известий», перебегали на другую сторону улицы – дабы не пришлось здороваться…
Однажды я нос к носу столкнулся с заведующим сектором печати обкома КПСС Александром Богатовым. Диалог у нас состоялся такой:
– Как живёшь, Жан?
– Да плоховато живу, Саша.
– Почему?
Я разозлился сильно.
– Да потому! Тебе вот, чтобы получать зарплату, надо просто быть здоровым и с девяти до шести сидеть в кабинете. А я, Сашенька, работать должен!
– И что же не работаешь?!
Наверное, в душе он торжествовал…
…Но «всему на свете есть конец». Пришёл конец и моему ожиданию.
Письмо из Москвы. Писал его заместитель главного редактора «Литературной газеты» Юрий Поройков – и писал от руки. Потом я понял, почему – он не хотел, чтобы о содержании послания узнал ещё кто-то… Ведь господин-товарищ Колбин ещё только-только входил в роль регионального владыки. И узнай он о содержании письма – всё пошло бы прахом!
А писал мне Юрий Дмитриевич о том, что в жизни бывает всякое; что отчаиваться и делать глупости не надо; что обо мне кое-кто помнит, что в скором времени всё может сложиться самым лучшим образом…
Как приподняли меня эти слова над безнадегой и отвратительностью моего существования! Как приободрили меня и заставили отодвинуться от обид и горечи! Забрезжила над землёй весенняя мартовская заря, заставляя забыть стылую промозглость осени 1986 года…
После нескольких телефонных разговоров с «Литературной газетой» я понял: это самое интеллектуальное, самое чтимое и читаемое в СССР издание хочет взять меня на работу, невзирая на «строгий выговор с занесением», несмотря на все колбинские выкрутасы; вопреки общепринятой практике!
Поначалу не поверилось.
Но когда сказали: «Ждём. Прилетайте» – я ринулся в Москву не на крыльях ТУ-104 – а вроде бы на своих собственных.
Но плохо, плохо я знал «руководящих товарищей» из КПСС!
Понедельник, 15 марта 1987 года. Москва, Костянский переулок, 13. «Литературная газета».
Стою в подъезде: вахтёр пускает только по заявке сотрудников редакции. А Поройков ещё не прибыл…
Но вот и чёрная «Волга». Юрий Дмитриевич смотрит на меня с неким удивлением:
– Ты!?
– Вы мне сказали: «Приезжай к понедельнику».
В кабинете я слышу:
– В субботу главному редактору звонила секретарь обкома В. Баскакова. Категорически заявила: «Ваше право брать Миндубаева на работу – но пусть он уезжает в любой другой город».
Я утратил дар речи…
– Ладно! – сказал Поройков. – Мы тебя зачислим во внештатные корреспонденты. Начинай работать. Но гусей не дразни; из Ульяновска пока ничего не пиши.
– Да нужны они мне как…!
На том и порешили.
К тому времени Колбина в Ульяновске уже не было: с декабря 1986 года он уже возглавлял компартию Казахской ССР. И потому дышаться мне в Ульяновске стало легче…
Вот так и получилось, что следующие девять лет моей жизни (с 1987 по 1995 год) я проработал в славной «Литературной газете»…
Это было и сложнее, и гораздо интереснее, чем в «Известиях».
Каюсь: я не смог отказать себе в одном удовольствии. После утверждения в качестве собкора «Литературной газеты» я заглянул в «Известия». С главным редактором Иваном Лаптевым мы встретились на пороге его кабинета.
– Ты что здесь?
– Да вот хочу попрощаться, Иван Дмитриевич. Уезжаю.
– И куда?
– Учителем в республику Мали. В СССР мне работы не нашлось.
– А ко мне зачем?
– Да просто поговорить хотел. Исповедаться, так сказать.
– Но я же не поп. Желаю успеха.
Как говорилось на Руси: «Была без радости любовь – разлука будет без печали».
В «Литературке» (как это ни кажется странным) мне пришлось… учиться писать заново. Выяснилось (мне самому) что за шестнадцать лет в «Известиях», я утратил способность, что называется, «выстраивать драматургию текста». То бишь: излагать тему так, чтобы у читателя после первых двух абзацев не пропадало желание дочитать текста до конца. Объяснялась эта утрата очевидно тем, что в официальной газете главной считалась важность темы – а отнюдь не способы и формы её изложении.
Впрочем, дело вскоре наладилось. И редакторы «Литгазеты» уже не отводили в сторону глаза при чтении моих опусов – а (к вящей моей радости) кратко резюмировали:
– Годится. Поставим через номер. Дерзай дальше.
Я, разумеется, «дерзал». Целых девять – как уже сказано – лет.
Затем – в 1994 году – подошёл пенсионный возраст. И через год с великой грустью я попрощался с полюбившейся мне «Литературкой».
Но пенсионером стать – как выяснилось – мне ещё рано. Редакция журнала «Российская Федерация сегодня» предложила мне стать её собственным корреспондентом по Поволжью.
Разумеется, я не стал отказываться. Тем более, что к тому времени уже многое поменялось и в Ульяновской области, и в России. Исчезла великая держава СССР, прекратилось «строительство коммунизма», началась реставрация давно подзабытой рыночной экономики…
«Красный губернатор»
Девяностые годы, думаю, ещё свежи у многих в памяти. Экономическое положение в стране становилось всё хуже и хуже: уже в пять утра занимали очередь за сигаретами; уже обесценивался рубль и обретал эпитет «деревянный»; уже не было мыла в магазинах – и продуктов на рынках. Надвигался глобальный кризис 1998 года – и впору было каждому думать о собственной судьбе больше, нежели о строительстве коммунизма…
Это время можно назвать годами безвременья, завершением того застоя, который и привёл всю страну к коренному пересмотру итогов «Великой Октябрьской Социалистической революции»…
В том числе – и в Ульяновской области.
Но вернусь назад, в год 1969, когда ещё и в страшном сне не могло померещиться то, что будет происходить в девяностых годах. Тогда ещё вовсю продолжалось «утверждение в жизни ленинских идей». Потому небезызвестный и поныне Валентин Васильевич Чикин (в последние годы – главный редактор газеты «Советская Россия»; а тогда – «замглавного» «Комсомольской правды») позвонил мне в Казань и строго спросил:
– Ты сидишь рядом с Ульяновском и не знаешь, какие великие дела происходят там? Между прочим – идёт подготовка не к какому-нибудь заурядному мероприятию – а к столетию со дня рождения Ленина, которое состоится ровно через год. Немедленно выезжай туда – и ждём ярких материалов…
Приказ начальника – закон для подчинённых. Вместе с шофёром Махмутом Гальмановым в ту же ночь рванули в Ульяновск – на вездеходе УАЗ…
Город напоминал взъерошенный муравейник. Никогда раньше сюда не съезжалось столько разнообразного люда. Даже основной состав московского театра «Современник» во главе с Олегом Ефремовым прибыл! Какие имена: Евстигнеев, Кваша, Вертинская… Именно Анастасия и явилась поводом для нашей стычки с первым секретарем обкома комсомола Юрием Горячевым.
Дело обстояло так. Один из ответственных работников ЦК ВЛКСМ, обретавшийся тоже в гостинице «Волга», встретил меня в коридоре.
– Жан, нас везут на волжскую уху. Ты бы пригласил Настю Вертинскую, а?
Я пригласил. Ослепительная госпожа Вертинская озорно сверкнула прелестными глазками:
– Поеду! Но – со всеми нашими.
Так компания удалых комсомольских функционеров и талантливых артистов оказалась на берегу волжского залива…
Ну, сидели: выпивали, хохотали, травили анекдоты, ели уху. Водку пили все, кроме Ефремова. Он долго и мрачно смотрел на застолье – а потом, двинув свой стакан к «разводящему» кратко приказал:
– Лей! И до краёв.
Тут вдруг весь коллектив ужасно всполошился: «Не надо, Олег Николаевич!» «Ехать, ехать пора!». Почему так всполошился театральный коллектив, мне стало ясно лишь через несколько дней – в номере «люкс», где проживал Олег Николаевич, затеялось непрерывное застолье…
А в тот вечер все вдруг сорвались с места, расселись по машинам – и рванули в Ульяновск.
Где-то на полпути, ещё до асфальта, мне надоело тянуться в этой автомобильной кавалькаде. Я попросил шофёра обогнать колонну. Наш «уазик» ловко проскочил по обочине – и вперёд!
Однако сзади началось нечто шумно-возбуждённое. Загудели клаксоны, замигали фары. И через несколько минут чёрная «Волга» первого секретаря обкома комсомола, ныряя на вспаханном поле, обогнала наш вездеход – и встала поперёк дороги… Из неё выскочил сильно взволнованный Юрий Горячев.
– Если ты ещё раз на территории моей области посмеешь меня обогнать, то я…
Далее следовало обещание выдворения с территории и прочие неприятности…. Я тогда ещё не подозревал, что ровно через год мне придётся прибыть «на родину Ильича» в качества собственного корреспондента «Известий»…
А Юрий Горячев станет руководителем Ульяновской области, будет пребывать на этом посту целых тринадцать лет! И ему выпадет судьба регионального «политического долгожителя».
Вышеприведённый эпизод вспоминается мне в связи с тем, что он обнажает одну из черт характера Юрия Горячева.
Биография Горячева такова.
Ещё будучи студентом сельхозинститута, Юрий Горячев попал в «комсомольскую обойму». Комсомол в те годы много чем занимался – от участия в уборке целинных урожаев до борьбы со стилягами. Юрий Горячев руководил всем этим в роли первого секретаря обкома комсомола целых семь лет! Эта должность была номенклатурной, само собой подразумевалось, что с неё человек, если не случалось никаких ЧП, как бы автоматически попадал в число лиц, чьё призвание – руководить.
У Горячева так и вышло. После комсомола он долго работал первым секретарём сельского райкома КПСС. И, надо сказать, многое сделал, чтобы деревенскому люду и жилось полегче, и работалось лучше: в районе асфальтировались дороги, был подведён газ, проложен водопровод… А некоторые его задумки вызывали недоумение. Например, организация на животноводческих фермах здравпунктов, где можно было получить любую, в том числе стоматологическую, помощь. Но одно несомненно: партийный лидер искренне хотел улучшить быт и условия работы сельских жителей.
Добивался этого, естественно, способами и методами в те годы общепринятыми: выбивание лимитов, использование личных связей.
Затем Горячев был избран председателем облисполкома. А в 1991 году главой администрации области его назначил Президент Борис Ельцин. На второй срок Ю. Горячев уже был избран.
Именно в годы его губернаторства практически в каждое село был проложен асфальт. Именно по его инициативе была начата газификация области. Сотни километров водопроводов, десятки артезианских скважин, реконструкция водоснабжения целых районов – тоже его, Горячева, заслуга. По его настоянию построены десятки сельских средних школ. Прибавим к этому детскую областную больницу, госпиталь для ветеранов, диализный, ортопедический, офтальмологический центры.
Если в иных регионах народные деньги тратились на сооружение помпезных арок и прочих триумфально-показушных проектов, на дорогостоящие вояжи областного начальства в дальние страны, то ульяновский губернатор добивался, чтобы на бюджетные деньги создавалось что-нибудь нужное, полезное.
Ю. Горячев, на мой взгляд, руководил регионом не хуже, чем его коллеги в соседних областях – Пензе, Тамбове, Чебоксарах, Саранске. Все десять лет область регулярно платила федеральные налоги, здесь не случалось каких-то обвальных ситуаций. И объективно говоря, никакого «зажима» рынка и бизнеса в регионе не было. Кто мог и умел – тот развивался, процветал.
Конечно, такие соседи Ульяновска, как Казань или Самара, жили лучше, бойчее, современнее. И именно этими регионами чаще всего попрекали Горячева: вон, мол, как живут у других губернаторов! Но как можно равнять абсолютно разные по промышленному, культурному и прочим потенциалам регионы?
По происхождению, воспитанию, складу характера и мировоззрению Горячев – тип руководителя-патерналиста. В его представлении власть была чем-то вроде заботливого, строгого, все контролирующего и всем помогающего отца. А граждане – как бы дети, которые в ответ на заботу о них должны быть ему за всё благодарны.
Но как ошибся он, не поняв главного: люди выше ценят и лучше помнят то, что достигнуто их личными усилиями, их собственными заботами. А всё, что дала власть – так уж они привыкли за десятки лет, – это как бы заведомо им положено, это само собой разумеется.
И хочется дополнительных даровых благ и льгот. Легко и быстро, впрочем, забываемых в силу того, что они даровые…
Таков – в общих чертах – краткий обзор начальственного пути Юрия Фроловича Горячева. Доминантой его деятельности, несомненно, было стремление сделать жизнь людей в регионе лучше и легче. И делал он это так, как умел: по-советски. Не углубляясь в анализ причин и следствий; не размышляя об ущербности планово-идеологической экономики; не озадачивая себя глобальными вопросами мироздания. Была страна СССР; был «великий Ленин»; было незыблемое «строительство коммунизма». И он был старательным и настойчивым исполнителем этой программы…
В 2000 году Юрий Фролович проиграл выборы генералу В. Шаманову.
Дальше начиналась эпоха «передела собственности».
Генерал, пришедший с войны
Слух о том, что среди прочих претендентов на пост губернатора возможно появление фигуры генерала Шаманова был воспринят в Ульяновске неоднозначно.
«Народные массы» (по Ленину) загорелись вдохновением сразу.
Они, эти «массы», всегда закипают в России мгновенно – как молоко в кастрюле. Ещё вчера всё было тихо – мирно – а ныне хлещет через край…
И не важно по какой причине: то ли помещики проигрывают крепостных в карты, то ли вождь бросил лозунг о неком «царстве справедливости».
Русскому человеку мало повседневной обыденности. Ему всегда чего-то желается: толи осетрины с хреном, толи морду кому-то набить…
Не может россиянин жить без потрясений! Ну, не способен: не немец же он, в конце концов! Так и тут: всё поднадоело ульяновскому обывателю! И казино в городе не водится; и губернаторский сынок пригрет при хлебном деле – возглавляет некое АО «Продовольствие»; и зарплаты не так велики, как в Казани или Самаре… Неважно, как и за счёт чего они там выше – главное, у нас ниже.
И опять-таки: круглоночно работающих кафе и ресторанов явно недостаточно.
Это настроения с одной стороны. Была и другая притягательность: мужественное лицо «генерала Победа» на фоне поверженных чеченских аулов с экранов телевизоров мгновенно завоевало симпатии ульяновцев. А тут, когда президент вручил сокрушителю сепаратизма звезду Героя и подчеркнул, что такими генералами Россия не разбрасывается, в тысячах душ возродился клич древних славян: «Приди и правь нами!»
И генерал Шаманов «двинулся» на Симбирск.
И вскоре симбирский обыватель узрел вдохновляющее зрелище: на центральной улице города моложавый отец – командир лихо опустошает с боевого клинка чарку водки, преподнесённую ему мэром города В. Марусиным…
Во время избирательной кампании поддержать генерала прибыл сам Никита Михалков, кинорежиссёр. На встречах с народом он устремлял взгляд к небу, говорил о величии России – матушки, о милости Господа, называл себя давним другом русского воинства и конкретно генерала Шаманова, напрочь отвергая даже намёки на какой-либо меркантильный подтекст своего приезда.
С разгромным счётом победил боевой генерал Владимир Шаманов сугубо штатского человека Юрия Горячева… В те январские дни 2001 года атмосфера в Ульяновской области была ликующе-торжественной. Ульяновцам казалось: закончилась серятина бытия, заря новой жизни – рядом! Странность российского менталитета: многократно обманываемый, тяжко наказуемый и судьбой, и властью верит при всякой перемене россиянин, что каким-то чудом спасётся его бытие к лучшему, вздохнет он свободнее и заживёт богаче… Почему? Он и сам не ведает – но есть же на свете чудеса! Есть скатерть-самобранка, есть Конёк-горбунок, есть Золотая рыбка и Щучье веленье…
…Инаугурация нового губернатора напоминала восхождение на престол. Блеск мундиров, целование знамени, высокопарные пожелания… Лишь один человек произнёс слова, прозвучавшие не в лад с общей музыкой. Но какой это был человек!
Кинорежиссёр Никита Михалков неторопливо, вальяжно, по-хозяйски подошёл к сценической рампе в переполненном восторженной публикой Ленинском мемориале, вгляделся в зал и выдал:
– Оч-чень важно, как человек приходит во власть… М-м да… Но куда важнее продумать момент ухода из власти…
Пророк!
Существует прелестный анекдот времен советской эпохи. На место завалившего всё и вся начальника назначили нового. Он думает: с чего начать? Ушлый предшественник протягивает ему три конверта:
– Вскрывай по мере надобности. Там советы – как и что, делать.
Вскрыл начальник конверт № 1. Написано: «Вали все грехи на меня».
Годится.
Проходит время – дела не поправляются. Вскрывает конверт № 2: «Обещай любую ерунду». Годится. Наговорил новый лидер семь вёрст до небес…
Но время идёт – а успехов не видно. Вскрывает конверт № 3. А там значится: «Готовь конверт №1»…
Губернатор Шаманов два первых конверта вскрыл быстро. Предшественнику всыпал по первое число: и ретроград, и коррупционер, и человек вчерашнего дня, заваливший губернию в яму своим «медленным вхождением в рынок»; и «защитник коммунизма». И прочее, и прочее.
Потом приступил к обещаниям.
Газета «Симбирские губернские известия» сообщала в феврале 2001 года:
«Особое место в администрации Шаманова занял так называемый «режиссёрский блок»: Н. Михалков и его соратники составили костяк команды нового губернатора. Сергей Ильинский получил в Ульяновске пост вице-губернатора; зять Михалкова Альберт Баков стал полпредом области при правительстве России. «Правую руку» режиссёра по Союзу кинематографистов и Фонду культуры Дмитрия Пиорунского Шаманов назначил своим советником. Советником же был назначен и ещё один сотоварищ Михалкова – Михаил Миримский. Эта группа и стала в регионе властью».
Первые месяцы генеральского правления были безоблачны и вдохновенны. Бюджетникам была на четверть увеличена зарплата. Были отменены так называемые «селекторные совещания» с их трансляцией по телевидению. Канули в небытие и так называемые «дни открытого письма», когда губернатор Ю. Горячев дважды в неделю выезжал в ту или иную деревню – и там тоже «руководил и направлял» местную жизнь…
Вместо этой «сермяги» явилось нечто другое. Так ульяновцы однажды были ошеломлены сообщением о том, что отныне в регионе будут проводиться «губернаторские балы». Первый из них грянул в зале бывшего Дворянского собрания…
О, это надо было лицезреть!
…Актёры областного драмтеатра были одеты в ливреи и расставлены по маршам парадной лестницы. Местный управленческо-предпринимательский бомонд, враз почувствовавший себя потомством некогда истреблённого дворянства, держался горделиво-неуверенно. Некоторые представители, уже хлебнувшие для уверенности, нетвёрдо стояли на ногах… Грянул туш – и молодцеватый генерал под руку со снисходительно-обаятельной супругой открыл новую эру в истории Ульяновской области…
Вскоре выяснилось, что «генерал-губернатор» имеет явное тяготение к зарубежным путешествиям. И если, скажем, Ю. Горячев был закоренелым «домоседом» – то Шаманов любил «отлучаться из дома». И нередко приезжал из заграницы с весьма оригинальными идеями…
Возможности для любых передвижений у любого российского губернатора, конечно же, были безграничны. И автомобили, и вертолёты, и даже чуть ли не персональные самолёты – в любой час в любом направлении. Чего не летать, не ездить, не плавать? Россия – это ведь, скажем, не Англия. Это там однажды премьер-министр Маргарет Тэтчер взяла во время официального визита в США с собой дочь – так её потом чуть ли не в палате лордов заслушивали: на чьи деньги каталась Ваша дочь, госпожа Тэтчер? И пришлось премьерше авиабилет показывать, ею для дочери приобретённый…
У нас – «всё колхозное, всё моё»… И вот нагрузил однажды господин Шаманов самолёт приближёнными чиновниками – и рванул в Данию: опыт ведения сельского хозяйства изучать. Поизучали. А вернувшись в Ульяновск, ошарашили всех открытием: оказывается, область может обеспечить себе «энергетическую независимость», если ветряков на холмах понаставить…
И ещё не раз осеняли губернатора Шаманова и его чиновников подобные «прожекты». То вдруг объявят о том, что работа каждого комбайна отдельно будет контролироваться со спутников Земли… То под крылом «Ульяновскптицепрома» начинают создавать некую «геоинформационную систему для принятия стратегических управленческих решений» (а дело завершается полным развалом ульяновских птицефабрик!)… То затевают сооружение «ледового дворца» (и бросают, не достроив); то грозят строительством зернового терминала на Волге, дабы снабжать по воде ульяновским зерном всю Европу и часть Африки (а зерно собирают в основном фуражное – да и того самим не хватает)…
Но всё завершалось ничем. Ни ветряков, ни дворцов, ни спутниковой аппаратуры на комбайнах… И ульяновцы, поначалу кричавшие генералу «Ура!», начинали ворчать – сперва тихо, потом всё слышнее и слышнее.
А тем временем население замерзало от холода в квартирах, сидело без горячей воды. Повальными стали отключения электроэнергии. Жители городов и посёлков в знак протеста перекрывали автомобильные и железные дороги, стояли в пикетах. А в области борзел криминал… В Ульяновске был совершён ряд заказных убийств.
Потихоньку утверждалась в регионе атмосфера опасения, страха. Для её нагнетания использовались разные методы: то как бы в шутку удивится важный чиновник областной администрации тому, что редактор оппозиционной газеты всё ещё жив-здоров… То начинается «прессование» местного бизнесмена, осмеливавшегося публично покритиковать политику губернатора. А то вдруг по местному телевидению прозвучит вот такое заявление вице-губернатора Д. Пиорунского, сделанное им 29 октября 2002 года после трагедии «Норд-Оста» в Москве:
«…Мы не потерпим нагнетания атмосферы неуверенности и страха, эту торговлю катастрофой, которой занимаются оппоненты наших социально-экономических преобразований в области…
Мы обязаны, заботясь об общем благе рассматривать эти издания, претендующие на роль СМИ, как пособников террористов, как силу зла, которая лишает нас сил работать и строить будущее – своё и своих детей. Мы тоже объявляем свою областную войну, и война эта будет идти столь же бескомпромиссно, как вы видите, поступило наше государство в ситуации, когда его пытались поставить на колени в недавние дни…»
Во как!
Ульяновский предприниматель Х. Ямбаев, один из тех, кто «привёл» В. Шаманова «на княжение» в Ульяновске, позволил себе усомниться в эффективности и правильности управленческих способностей генерал-губернатора. Покаялся в том, что был лично причастен к проведению избирательной кампании В. Шаманова. Он был приглашён на губернаторскую дачу «для беседы». Беседа завершилась тем, что Ямбаев был жестоко избит губернаторской охраной…
А социально-экономическое положение в регионе становилось всё тягостнее. Год от года росли долги областного бюджета, и их уже было трудно «списать» на предыдущего губернатора Ю. Горячева.
Неизвестно, как можно было выбраться из этой долговой ямы… Но помощь явилась. Случайно залетевший по пути в Мордовию Президент РФ В. Путин пожалел ульяновского губернатора. Он предложил аж на целых пятнадцать лет растянуть выплаты долгов региона. Это был поистине королевский подарок для губернатора В. Шаманова.
К ноябрю 2004 года Владимир Анатольевич решил идти в губернаторы на второй срок. Социологи предсказывали Шаманову сокрушительное поражение…
Возможно, так и случилось бы. Но… как сказано было, «…Россия такими генералами не разбрасывается!» Рука спасающая протянулась из Кремля. Буквально за пару недель до голосования ульяновцы узнали, что: во-первых, генерал-лейтенант Шаманов уволен с военной службы. А во-вторых, он назначен помощником председателя Правительства РФ…
В связи с «эпохой Шаманова» мне остаётся добавить вот что.
Не обошлась ведь она для меня безболезненно, нет! То ли моё отношение к экс-губернатору Горячеву не пришлось по душе генералу Шаманову; то ли он предпочитал видеть возле себя людей, взирающих на него лишь восхищенно; то ли ещё что… Но опять последовали (так уже знакомые мне) жалобы в Москву – на этот раз в адрес главного редактора журнала «Российская Федерация сегодня» Юрия Хренова. Мотив этих посланий был один: собкор Миндубаев не осознаёт всей значимости того, что вершит на территории Ульяновской области команда Шаманова; имеет на всё это «неправильный, негосударственный взгляд».
И опять шли разборки… Но главный редактор оказался не робкого десятка – и смог-таки отстоять так часто пинаемого и гонимого журналиста Миндубаева…
Спасибо Вам, Юрий Алексеевич!
Под занавес
Перечитывая написанное, ловлю себя на том, что первую часть воспоминаний писал, куда с большим увлечением, чем вторую. Главное во второй части вот что: работа; «бодание с начальниками», изломы политической жизни страны и региона.
А где же личная жизнь? Радости и печали; моменты горделивости и муки угрызения совести? Наконец, родные и близкие; любовь и разлука, дети и друзья? Где всё это, автор?
Да всё было, было. Но видимо, я так уродливо устроен, что самым главным для меня были не обстоятельства личного бытия – а нечто другое…
Занимала ли меня карьера?
Хотелось ли стать, скажем, начальником? Переехать из провинции в Москву?
Отвечаю честно: нет, не стремился стать ни начальником, ни обрести статус москвича. Хотя предложения на сей счёт были: дважды предлагали перебраться в столицу и занять некую руководящую должность. Даже в Афганистан агитировали.
Я отказывался твёрдо. И потому, что был и остался в душе российским провинциалом. И потому, что понял ещё после первой «ссылки» из Казани в Ульяновск, что чем дальше от начальников пребываешь – тем оно и лучше.
А ездить по стране и за её пределы возможности были всегда. В СССР, пожалуй, не осталось региона, где бы я не побывал: от Сахалина до Соловков…
И за границу заглядывал.
А личная жизнь… ну, шла она как у всех: родители умерли, дочь выросла, семейные недоразумения – они, как и у прочих граждан: ни больше, ни меньше…
С годами журналистика стала как-то уходить за кулисы моих интересов. Надоело «вскрывать недостатки», тыкать носом начальников в их недотепость; надоело в течение многих лет наблюдать, как наши российские болячки никуда насовсем не исчезают – а только лишь видоизменяются. Короче, как в той народной поговорке: «То понос, то золотуха…»
И эта перманентность уже стала нетерпёж. Потому брался за писание книг.
В разные годы вышли такие более-менее значимые, как «И. Н. Ульянов» (в серии «ЖЗЛ», два издания, переводы на семь языков); «С Венца далеко видно» (1918 год в Симбирске); «Перевал» (стихи и проза) и так далее. Но поскольку народ российский читать почти перестал – то и создание книг тоже теряет смысл…
Вглядываясь в листопад минувших дней, понимаешь: твои представления о жизни желаемой чаще всего не совпадают с бытием реальным. Часто за Иваном Буниным, смотря на мерцающие в ночном небе звёзды, спрашиваешь:
Зачем, о Господи, над миром
Ты бытие моё вознёс?
Небеса – увы! – молчат.
Последние годы, слава Богу, и для России, и для области, и для каждой семьи как-то выдались спокойнее. То ли российская жизнь потихоньку «устаканивается», то ли другие правители приходят. В частности, с появлением на посту ульяновского губернатора Сергея Морозова, как-то исчез, истаял тот налёт напряжённой нервозности, который культивировался до того.
И это без всякой лести могу зачислить в послужной список губернатора Морозова со знаком плюс.
Ибо я полагаю – для утверждения в российской жизни благополучия, законности, уверенности в завтрашнем дне нужно только одно: возможность спокойно и целенаправленно каждому делать своё дело.
И большое, и маленькое.
На том и ставлю точку.
Миндубаев Жан Бареевич родился в 1934 году в г. Спасске (г. Булгары) республики Татарстан.
Поэт, публицист. Работает собственным корреспондентом «Литературной газеты» и журнала «Российская Федерация».
Автор многих книг стихов и прозы.
Член Союза журналистов.
