Из цикла «Древо жизни»
“Все врут календари… “Подтверждаю: врут. И синоптики — тоже. Вот, скажем, чего только не наобещают! И “небывало раннюю весну”, и глобальное половодье. Но апрель уже за середину перевалил — а где обещанное? Жидкая водичка поверх осевшего льда течет — вот и половодье… Вообще говоря, человечество с временами года что-то слишком намудрило. В допетровские времена на Руси новый год, известно, начинался в сентябре. Сентябрь… увядание природы… переход в анбиоз — и Новый год? Нелепица, конечно. Но и первое января, как точка отсчета нового витка Земли вокруг солнца — тоже не того… Двадцать второго декабря наша планета прошла точку убывания света в северном полушарии — уже более недели прирастает день — и вот те на: Новый год! Да он уже состоялся, братцы, в ночь на двадцать третье декабря! Так и с весной. С двадцать второго марта — только! — в северном полушарии день становится длиннее ночи. И, следовательно, только с этого числа начинается оттаивание замерзавшей полгода половинки Земли. Вот оно, истинное начало весны! Но куда там! Мы, нетерпеливые, уже с первого марта ее приход празднуем. Но природу не объедешь на кривой. И потому я давно сам для себя определил приметы, сообщающие поспешает или нет долгожданное утро года. Некий, так сказать, светофор весны. И красный, желтый и зеленый цвета на нем оповещают меня об этапах весноприхода с бо-ольшой вероятностью точности. Вот март. Солнышко днем пригревает — ласковое, но к вечеру превращается в раскаленный медный поднос и опускается в ярко-красную купель. Ясно: что бы там не вещали синоптики, тепла не жди. Красный цвет — весны запрет. То ли дело желтизна! Во-он под вытвявшим кустом смородины появилась яркая точечка — вылез, размохнатился первоцвет мать-и-мачехи. Еще одна желтая точка сером — это бабочка —лимонница как-то неуверенно, ныряя впервые вылетела понежиться на апрель­ском солнышке. … И еще один желтый свет вспыхнул на пути весны — это распушилась, зацвела верба, прятавшая до поры, до времени от холодов в пушистом пухе свои нежные крохотные цветочки. Желтый цвет — готовность номер один для весны настоящей, не каледарной. Сейчас, день-другой — вспыхнет на перекрестке разрешающий, зеленый цвет: выбросит первые листочки береза, выгонит из-под прошлогодней палой листвы упругий зеленый стебель сичевичник, развернутся на лужайке средь еще жухлой травки сморщенные лопушки конского щавеля. И тут уж рванет весна без удержу, прямиком в ликующий май! Теперь ее уже никому не удержать, никаким заморозками не сковать. Вперед, на зеленый! Этот порыв, эта неудержимость весны особенно явственно обнажается после теплого апрельского дождика, неслышно явившегося ночью. Вернувшись под вечер из леса (а сапоги в пыли — это подсохшая бурая листва прошлого года набрала на себя все, что оседало на снег в течение долгой зимы) долго-долго любуешься силуэтом березы на закатном светлом небе. Береза явно погустоте тела — это пошли раздаваться, набухать ее почки, значит отошла земля под корнями, напиталась талой водой. Дерево явно чего-то ждет, томится в предчувствии некой приятности… Вот просвистела стайка чирков по уже темнеющему небу, вот уже и серые сумерки залили окрестности. Не хочется идти в избу, зажигать огонь, кипятить чай — даже в темноте дышит, оживает все вокруг. Еле слышимые писки, шорох пробежавшей мыши, шуршанье. Просыпается, всхлипывает, шевелится земля и все на ней… Ночью вдруг кто-то вроде бы жесткой варежкой прикаснулся к жестяной крыше. Раз, другой. И пошел шуршать — мягко, неназойливо, умиротворяюще. Это тихий дождик идет на помощь весне, это он смывает тяжесть долгой зимы, труху и нежиль… А утро — ясное, светлое, воистину пасхальное. И — вот чудо! — исчезла вся серость вокруг. Береза осыпана изумрудными капельками листвы (за ночь развернулись!), лужайка в саду топорщится зелеными иголками, закудрявилась старая бузина возле изгороди. Благостность в природе, в душе. И улыбчив сосед, надел праздничную рубашку, тянет руку через плетень: “С воскресеньем, парень”! И в самом деле: с истинным воскресением! Из небытия, из стужи, из печали — к жизни! к надежам! к счастью!