Смута, потрясшая Россию в начале XVII, показала, что великое и мощное государство не такой уж неодолимый монолит и может быть разрушено силами, каждая из которых не представляет собой большой опасности. Но соединенные вместе эти «болячки» могут смертельно поразить самый здоровый организм. В период Смуты свою разрушительную силу показало казачество, которое в любой момент удваивало, утраивало свою мощь, привлекая к себе низы общества, страшные своей многочисленностью и готовностью к бунту.
Полвека, прошедшие со времени Смуты, не успокоили это опасное для государства явление. Закрепощение крестьян 1649 года пополняло добровольцами ряды казаков и беглой голытьбы десятками тысяч ежегодно. Юг России был защищен чертой, сюда на самые плодородные земли нужно было немедленно переселять помещиков и крепостных крестьян, нужно было пахать и сеять, налаживать помещичью жизнь, как бар, и крестьян, как рабов. И народ интуитивно сопротивлялся подобной перспективе жизни в ярме раба. В России назрела язва, коренной порок ее общественной жизни – это постоянная, ведущаяся уже около восьми сот лет, война между народом и правящим слоем, и эту язву нужно было вскрыть, произвести санацию, крепко зашить, чтобы на ближайшие сто лет обеспечить себе жизнь устойчивого государства. Говоря другими словами, правительству нужно было упредить всеобщее восстание в стране, в которое легко могли вмешаться Польша, Швеция, Турция. А у этих стран уже был опыт обескровления России.

Вполне вероятно, что правительство России и самый симпатичный в ее истории царь Алексей Михайлович с полным на то основанием считали голутвенных казаков, беглых, воров, всяких «гулящих» людей лишними и вредными людьми, которых нужно было извести во имя общегосударственных интересов. 1670 год хорошо подходил для выполнения этой задачи. Главное, было заключено Андрусовское перемирие с Польшей. Засечная черта, исключающая прорыв хана к Москве, была построена, и на ней стояли полки иноземного устройства, по большей части сформированные из крестьян, имеющих в этих местах свою землю, и получающие от правительства деньги. Центральная и Слободская Украина не поддерживали бы восстания в силу своего внутреннего устройства (большой процент однодворцев, опасность крымского вторжения). Оставалось единственное – Волга, где имелись громадные незаселенные территории, где были сплошь инородческие территории, населенные магометанами и язычниками, словом, здесь скопилось очень много легковоспламеняемого материала, который нужно было сжечь, чтобы на этом месте выросли поколения людей, не помышляющих о восстаниях. Вот почему 1670 год так подходил: и Стенька Разин созрел в своем окаянстве, и правительство довело людей до восстания, и войска были готовы для подавления бунта, а в Арзамасе для изготовления виселиц приготовлено достаточно железных скоб, бревен и веревок..
Главной задачей правительства было не допустить восставших в засечную черту, во внутренние районы России, где была сосредоточена основная масса готовых к бунту крепостных. И эту роль замка на черте выполнял Синбирск со своим малочисленным, но стойким гарнизоном. А пока бунт кипел и плескался, как расходившаяся брага, в низовьях Волги.

У всех разбойничьих атаманов на Руси, выделенных молвой и собственными деяниями в исторические знаменитости, есть одна характерная общая особенность – в их прошлом всегда обнаруживаются большие пятна потемок, то есть целые годы, о которых нельзя сказать ничего определенного, чем они занимались, пока вдруг не всплывали на гребне разбойничьего возмущения, поддержанного толпой. Например, о Болотникове, одном из самых громких деятелей Смуты, говорят, что он был служивым человеком, потом скитался по заграницам, даже был прикован к веслу турецкой галеры. Но вот кончается это темное время, Болотников будто выныривает из тьмы и стоит в позе разбойничьего полководца, заломив шапку набекрень и опираясь одной рукой на золотую рукоять сабли, во главе своих толп под Москвой и решает участь государства.

В прошлом Степана Тимофеевича Разина так же таятся большие загадки, хотя быть их не должно: атаман был допрошен на дыбе в Москве, его показания записывали дьяки, но до сих пор неизвестно, чем занимался этот простой казак целых пять лет, пока вдруг в 1667 году астраханские воеводы не получили из Москвы царскую грамоту. «В Астрахани и в Черном Яру живите с великим бережением, – писал государь, – на Дону собираются многие казаки и хотят идти воровать на Волгу, взять Царицын и засесть там…» Во главе этих воровских казаков объявился Степан Разин.

Поразительное явление. Ведь все на Дону были уверены, что Степан Разин уже пять лет находится в Соловках на богомолье. Где он был, чем занимался до 1667 года – ничего не известно. А то, что неизвестно, всегда вызывает любопытство. Был ли Разин человеком церковным? На этот вопрос, исходя из его поступков и «сажании попов в воду», можно дать только отрицательный ответ. Проще предположить, что Степан Тимофеевич занимался все пять лет хорошо известным ему промыслом – грабежом, ничем себя не афишируя, но что-то случилось, шайка распалась или была перебита таким образом, что выжил один Разин, и того потянуло на родину, где он мог развернуться во всю ширь накопленного воровского опыта.
Мало известно и о прошлом Пугачева, когда он был в бегах. Но можно смело предположить, что питался он не подаянием, а входил в самый высший круг воров и грабителей тогдашней России. И Разин входил. И Болотников. Они так и могли остаться в неизвестности своего подземного воровского мира, ибо его законы не поощряют коллективную борьбу с государством, но могло так получиться, что один из этих «подземных царей» набирал в своем кругу такую силу, что мог презреть законы сообщества. «Гришка Отрепьев был царем, а почему бы мне не быть?» – отвечал Пугачев на вопрос Гринева о том, зачем он устроил бунт.

Степан Разин появился в своих родных казачьих местах в самый подходящий момент, когда казачество было недовольно: их исконный промысел – добыча «зипунов», был стеснен. Дон был закрыт турками, устье Волги сторожила Астрахань. Нужен был решительный и смелый атаман, и он нашелся. Разин надумал, было, прорваться через Азов, но его не пропустили низовые казаки, тогда он вышел на Волгу и первым же его подвигом был грабеж каравана, сопровождаемый страшным кровопролитием всех сопротивляющихся. Поубивали всех начальных лиц, причем недавний богомолец Разин сам сломал руку у патриаршего монаха.
Эта первая волжская вылазка сразу создала Разину огромную славу, ибо ему на начальном этапе деятельности всегда сопутствовали три фурии успеха власти: чудо, тайна и авторитет. Народное воображение разыгралось: молва быстро превратила счастливого атамана в чародея (одни предания о кладах, зарытых Стенькой по всей Волге, чего стоят!), оказывается, никакая пуля его не брала, никто не мог противостоять ему в единоборстве (сам Илья Муромец у него в есаулах ходит). Стенька плыл мимо Царицына, воевода велел стрелять по воровским судам: ни одна пушка не выстрелила, залпом весь порох выходил. Воевода обомлел от ужаса и отдал разинскому есаулу все оборудование кузницы. Что касается авторитета Стеньки, то он был так велик, что не исчез после его бегства из-под Синбирска.
Правда, с опозданием, Разин вел и другую опасную для государства политику. Сам пойти на самозванство атаман не мог, но пытался устроить подлог и натравливал народ на бояр. В марте 1670 года на казачьем кругу в Паньшином городке он говорил: «Любо ль им всем идти с Дона на Волгу, а с Волги на Русь против государевых неприятелей и изменщиков, чтобы из Московского государства вывести изменников и думных людей, и в городах приказных людей и воевод».
«Когда-то бывало, – спрашивал на круге Разин, – что на Москве блаженной памяти великие государыни и царицы и великие княгини Мария Ильничны и государей благоверных царевичей, государя царевича и великого князя Алексея Алексеевича не встало вскоре…»
Смысл заявления прост: бояре изводят царскую семью, чтобы те не дали волю крестьянам.
В ответ на обвинения Степана Разина появляется грамота Казанского дворца: «Степан Разин лжет и затевает на соблазн не знающим обман. Алексей умер 17.I.1670, погребен в церкви Архистратига Михаила при всем народе Московского государства». Царь указал присылать в Москву из каждого города по три человека, дабы рассмотреть могилу Алексея.

Но, несмотря на всю нелепость, слухи о том, что царевич Алексей жив, набирали силу. Искали свои воровские подходы разинцы и к опальному патриарху Никону, но он им в содействии отказал. Тем не менее, в походе на Симбирск во флотилии Разина находились два струга, накрытые один красным, другой черным бархатом. На темных крестьян эти струги действовали завораживающе: все верили, что в одном из них находится царевич Алексей, в другом – Никон.

Проведя идеологическую подготовку, засыпав страну «прелестными» письмами, Разин прошел мимо Астрахани, выплыл морем к устью Яика, где совершил поступок как истинный богомолец со стажем Соловков. Взял с собой сорок человек, подошел к воротам Гурьевского городка и обратился к стрелецкому голове Яцыну, чтоб пустил их в крепость помолиться. Их впустили, ворота заперли, но дело было сделано, богомольцы отперли ворота и впустили остальную толпу. Яцын со стрельцами не сопротивлялся, но даже это не понравилось Разину: вырыли глубокую яму, у ямы стоял стрелец Чикмаз и убивал своих товарищей, начиная с Яцына: 170 трупов попало в яму. Затем Разин отпустил других. Тех, кто остался в городке, не тронули, ушедших догнали и утопили.

Воровские казаки просидели в Яицком городке всю осень и зиму, заигрывая с воеводой Прозоровским, который имел в своем распоряжении до 7 тысяч стрельцов, флот, пушки, но не решался на уничтожение бандитского гнезда, а вел переписку с Москвой. Центр же вел себя вообще непонятно, его, кажется, вполне устраивало, что появилась такая ватага, что-то замышлял, что-то советовал, но ничего не приказывал. Словом, конкретного приказа на уничтожение бандитов у воеводы не было. И тут не может не появиться предположения, что у царя и боярской думы на Степана Разина с его бандой были свои виды. Просто не пришло время включать их в действие. Шла к концу война с Польшей, и все интересы русской политики были сосредоточены на Западе.

Стенька ушел в море, ограбил много городов от Дербента до Персии, но наше сказание пропустит эти факты, мы попытаемся осветить поэтическую сторону Разинского бунта. Даже сейчас, три с половиной века спустя, в глазах российского обывателя Стенька Разин предстает в образе этакого рубахи-парня, симпатяги, борца с социальной несправедливостью, народного кумира, обаятельного песенного героя. А.Пушкин, кажется, сказал, что Степан Разин – самая поэтическая фигура нашей истории, но почему-то ничего о нем не написал стоящего. Хотя, о чем было писать?.. О массовых убийствах в Яицком городке, Астрахани, Черном Яру, во всем Поволжье?..

Интерес к Степану Разину с точки зрения поэзии пробудил у публики Дмитрий Садовников, написавший в 1883 году свой знаменитый кабацкий шлягер «Из-за острова на стрежень…» Это произведение живет в российских застольях до сих пор. Но люди явно не вдумываются в то, что поют, о чем, вернее. Прозой это звучит так: банда выехала на пикник, на всех одна женщина. Возникают нехорошие разговорчики. Атаман, как опытный руководитель, пресекает бунт: топит женщину в воде. Садовников вообще слабый поэт, но не в этом дело. Ему удалось в свое время потрафить пьяной кабацкой публике, а из кабака, как ком дерьма, эта песнь расползлась по эстрадам. Что ж, бывает! Но ведь досужие русофобы приляпали эту песню к русскому характеру. Не этим ли объясняется долгожительство этого «шедевра». А вообще вопрос об утопленной Стенькой княжне весьма любопытен. И мы в своем сказании не обойдем его. Есть сведения, что Разин утопил не одну женщину, а двух… А, может быть, у него была привычка или мания топить всех женщин, рискнувших ступить на борт его струга?..

Дмитрий Садовников воспользовался, видимо, текстом историка Соловьева: «Однажды Разин плыл по Волге; подле него сидела его наложница, пленная персианка, ханская дочь, красавица, великолепно одетая. Вдруг пьяный атаман вскакивает, хватает несчастную женщину и бросает ее в Волгу, приговаривая: «Возьми, Волга-матушка. Много ты дала мне серебра и золота и всякого добра, наделила честью и славою, а я тебя ничем не поблагодарил!»
Все это написано историком по-следовательски точно. Во всяком случае, мотивы поступка Стенькой объяснены. С Волгой Разин поступил благородно: ты – мне, я – тебе, а вот с ханшей… Не забудем, что это сделал человек, два года назад вернувшийся с Соловков и пять лет якобы отмолившийся в их святых стенах. Сейчас бы сказали, что так мог поступить серийный убийца. Так, где же Стенька пробыл пять тайных лет?..

Но продолжим сказание. Существуют любопытные «Записки» Фабрициуса, датчанина, находившегося на русской службе в Астрахани как раз во время хозяйничанья там Степана Разина. Подробно описывает Фабрициус и пребывание атамана в Яицком городке. И вот что он, в частности, пишет: «Но сначала Стенька весьма необычным способом принес в жертву красивую и знатную татарскую деву. Год назад он полонил ее и до сего дня делил с ней ложе. И вот перед своим отступлением (походом в Каспий, Н.П.) он поднял рано утром. Нарядил, бедняжку, в лучшее платье и сказал, что прошлой ночью ему было грозное явление водяного бога Ивана Гориновича, которому подвластна река Яик; тот укорял его за то, что он, Стенька, уже три года так удачлив, столько захватил добра и денег с помощью водяного бога Ивана Гориновича, а обещанья не сдержал. Ведь когда он пришел впервые на своих челнах на реку Яик, он пообещал богу Гориновичу: «Буду я с твоей помощью удачлив – то и ты можешь ждать от меня лучшего из того, что я добуду». Тут он схватил несчастную женщину и бросил ее в полном наряде в реку с такими словами: «Прими это, покровитель мой Горинович, у меня нет ничего больше лучшего, чтобы я мог принести тебе в дар или жертву, чем эта красавица». Был у вора сын от этой женщины, его он отослал в Астрахань к митрополиту с просьбой воспитать мальчика в христианской вере и послал при этом 1000 рублей».

Как автор, Фабрициус вызывает доверие у историков, поэтому будем говорить о случившемся с татарской красавицей на реке Яик, как о реальном факте. Не будем приписывать поступки, вернее преступления, Разина широте русской натуры. И все-таки у всех этих ужасных выходок нашего Стеньки, видимо, есть какое-то рациональное объяснение, исключающее влияние пьянства и просто бандитского порыва.

Разбойничество на Волге как образ жизни определенного круга населения Поволжья появилось за несколько веков, если не за тысячу лет, до самого Стеньки Разина. Во всяком случае, не позднее появления государства Булгар, которое, как известно, было производителем, экспортером и импортером множества дефицитных в эпоху средневековья товаров. По Волге проходили торговые пути и других государств, таких как Хазария, Русь, Великая Пермь, Скандинавия. Не разумно было бы, предположить, что одновременно с торговлей на Волге развилось и разбойничество как вид профессиональной деятельности. Существуя в одном месте, волжское воровство не могло бы выработать своего тайного учения, своеобразной религии, где главными «богами» стали Волга, Удача-Фарт, появилось ведь целое учение о кладах, заговорах от стрел, пуль, чудодейственном излечении ранений и даже воскрешений. Неизвестно, откуда Разины появились на Дону, но вполне можно предположить, что пришли они туда с Волги, будучи потомками коренных волжских разбойников. И все свои повадки и ухватки разбойника Стенька приобрел в детстве, когда и впитал в себя, как своеобразную религию, бандитский эпос. От кого? От отца с матерью, побратимов по ремеслу кромешничества.

Христианство Степана Разина было чисто поверхностным, он демонстрировал его только по одному важному соображению: за неверующим атаманом никто бы не пошел. А грабежи и убийства мусульман на Каспии принесли ему всенародную славу народного героя и защитника от неверных.

Стенька Разин больше года свирепствовал на Каспии, потерял в боях до половины своих бойцов, безмерно отяготился добычей и возвращался в Астрахань. Как же отнеслось правительство к этому, ведь Разин разрушил волжскую торговлю с Персией, по сути дела оттолкнул от России её естественного союзника против Турции и Крыма?.. Астрахань была непроходима для разбойников, в ней находилось до 6 тысяч стрельцов и большой военный флот, в числе которого и первый корабль, построенный по западному образцу – «Орел». То есть, Астрахань могла стать местом, где на Разина вполне могли надеть оковы и отправить в Москву для царского суда. Но этого не произошло. Наоборот, вокруг возвращения Разина начинает завязываться загадочная интрига, в которой не последнюю роль играл второй астраханский воевода князь Львов, что Стенька Разин находится на подходе к Астрахани, по пути они ограбили митрополичий учуг, захватив подарки, которые предназначались для царя Алексея Михайловича.

В тот же день, как было получено известие, против воров отправилась государева рать: второй воевода Семен Иванович Львов с 4000 стрельцов на 36 стругах. Дальше началась игра: увидев армаду Львова, казаки пустились в открытое море, воевода вослед им послал милостивую царскую грамоту. Не вдаваясь в подробности, которые достаточно известны, обратим внимание на то, что царь простил Разину убийство более 200 стрельцов в Яицком городке, что вообще было неслыханным делом, а другими словами, дал понять атаману, что признает его своим наместником в Астрахани и на Дону. Казаки и Стенька Разин так это и поняли и, хотя притворно били челом царю, в этот же момент ритуального поклона власти били ее под дых подкованными сапожищами.

Высшим реальным проявлением казацкой демократии был пресловутый «дуван», то есть дележ награбленного. Так вот в казну не поступило от казаков ни копейки, наоборот, они в дуване заставили принять участие воевод и митрополита, принудив их взять себе награбленные вещи. Что же видел в конце этой затеи «тишайший» Алексей Михайлович? Какую политику вел князь Семен Львов, когда побратался с бандитом и что внушал ему во время дружеских попоек? Ведь было ясно, что вся эта разбойная стая, прокутив дуваны, потянется вновь к грабежу и убийствам. И единственным местом, куда могла опрокинуться эта орда, была центральная Россия, где только недавно закрепостили крестьян и отгремели «соляной» и «медный» бунты.

У царя и правительства была только одна мысль – избавиться от ненужных беглых и «гулящих» людей. На лесоповал, как Сталин, царь послать их не мог, а вот собрать в кучу, в возмущенную толпу вокруг того же Стеньки, а затем уничтожить всех голутвенных было возможно. Жестокое подавление бунта, казни, кнутобойство должно было потрясти страну до основания, отбить охоту искать воли и заставить послушно впрячься в крепостное ярмо.
Бывают времена в жизни народа, когда часть его не вписывается в новый порядок, и этих людей уничтожают, чтобы они не путались в ногах у идущей новым путем нации. Это жестоко, но у дерева, чтобы оно лучше плодоносило, всегда обрезают сухие ветви.
Если это было задумано так, то лучшего исполнителя на роль вожака народного бунта, чем Стенька, не было. Стенькины «работнички» еще продуванивали дуваны, но слух о народном вожаке уже пронесся по всему Поволжью, и крепостные русские и инородцы по-особому поглядывали на свои топоры и вилы, надеясь в ближайшем будущем пустить их в дело. Оставалось только ждать, пока казаки спустят награбленные деньги и выйдут на Волгу.

Наступила весна 1670 года, и в Черкасске произошло событие, которое можно считать началом Разинского восстания. На Дон с милостивым царским словом приехал жилец Герасим Евдокимов. Атаман Корнило Яковлев собрал казацкий круг, где грамоту вычли и на государской милости ударили челом. Но Евдокимов разговаривал с домовитыми казаками, на другой день на круг явился Стенька Разин, объявил царского посланника лазутчиком, избил его до полусмерти и велел бросить в Дон.

Не прошло и недели, как Стенька во главе семи тысяч голутвенных стоял вокруг Царицына. Через два дня город был сдан. И тут поступило известие, что воевода Прозоровский выслал людей к Черному Яру. Следом стало известно, что 1000 стрельцов под начальством Лопатина подходит к Царицыну сверху. Началась битва: пятьсот стрельцов были убиты, а 300 посажены за весла разбойных стругов. Бедный Лопатин пробивался к Царицыну, не зная, что город взят разбойниками. Тут-то впервые прозвучали удивительные для стрельцов слова: «Вы бьетесь за изменников, а не за государя, а мы бьемся за государя».

Из Астрахани навстречу ворам приплыли 2600 стрельцов и 500 вольных людей под началом Семена Львова. Но только у Черного Яра показались рази нские суда, как стрельцы повязали начальных людей. Разин выступил с речью, где обещал волю, землю и прочие блага. Все начальные люди были немедленно казнены, за исключением князя Львова. «Тиранствовали они ужасно, – сообщает свидетель Фабрициус о трагедии Черного Яра: 124 офицера были казнены: вешали людей за ноги, прокалывали человеку ребро, а затем подвешивали его на железные крючья…»

Так Стенька Разин начал свой знаменитый воровской бунт, бесславно закончившийся там, где он никогда не ожидал – под Симбирском.

СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ, УЛЬЯНОВСК